Лев Константинов - Удар мечом (с иллюстрациями) Страница 2

Секретарь райкома кивнула: понимаю. Спросила:

— Значит, за парту?

— Иначе нельзя. Противник у тебя будет умный, хитрый, поднаторевший в подпольной борьбе. И тебе придется основательно его изучить, прежде чем встретиться лицом к лицу.

Это категоричное «тебе придется» как бы устанавливало, крепило новую основу их разговора: слова майора воспринимались уже не как пожелание — это был приказ.

— Ты по-прежнему снимаешь комнату вместе с Марией Григорьевной Шевчук, учительницей из нашей школы?

— Да, — подтвердила девушка, не понимая, куда клонит майор.

— Хорошо ее знаешь?

— Как себя.

— Откуда родом, кто родители, где училась, с кем дружила? — продолжал расспрашивать начальник райотдела.

— Мария часто рассказывала о себе.

…Несколько месяцев назад в райком комсомола зашла быстроглазая девушка. Синий плащик ее был в грязи, модные туфельки раскисли. «Не наша, — определила секретарь, — только с рейсового автобуса». Девушка сказала, что она учительница, недавно закончила педагогический и теперь получила назначение в местную школу.

— Где остановилась?

— А нигде пока. Чемодан в коридоре. Я к вам сразу и пришла, потому что вы — райком, а я — комсомолка.

Молоденькая учительница промерзла — было холодно, сыро, шел дождь. Секретарь райкома вздохнула: присылают вот таких, неприспособленных. В туфельках да по местной грязи. Она отослала ее на свою квартиру обсушиться и обогреться. Так у нее появилась хорошая подруга. Долгими вечерами девушки о многом переговорили, вспоминали прошлое, пытались заглянуть в будущее…

— Как себя знаю Марию, — повторила секретарь райкома.

— От и добре, — кивнул майор. — Днями она получит назначение в школу Харьковской области. Ты не должна с нею переписываться и вообще поддерживать какие-либо отношения. Так лучше. Ясно?

— Так точно!

— Ого! — засмеялся майор. — Вот это мне нравится. Только по глазам вижу — ничего тебе пока не ясно. Хочется знать, с чего это вдруг Мария уедет? Очень у нее подходящая биография, простая, скромная биография интеллигентной украинской дивчины. А тебя, вероятно, в каждом селе знают. Наверное, но всему району знакомые?

— Конечно. Я ведь секретарь райкома комсомола: встречи, собрания, командировки, да и просто так — разговоры с девчатами, с парнями…

— Вот, вот, — майор словно и не ждал другого ответа. — Все это мы учли. Именно поэтому после учебы ты тоже сюда не вернешься.

Шла осень 1945-го. Тяжелая первая послевоенная осень. Раны страны еще не зарубцевались: на обширных пространствах до Волги печально чернели скелеты городов, лежал в развалинах киевский Крещатик, мертво зияли глазницами вышибленных окон многометровые корпуса заводов.

Приходили на пепелища плотники, становились к станкам вчерашние солдаты, дети и старухи по камешку разбирали руины домов — страна начинала отстраиваться, привыкать к мирной тишине.

Вступали в новую жизнь и области Западной Украины. Но не все еще бои закончились на украинской земле за Збручем. Гремели предательские выстрелы — в спину, из-за угла, из но и. Пылали убогие селянские хаты под соломой — коммунисты не жили в добротных хуторских домах. Горели клубы и школы, только что построенные для селянских детей.

Украинские буржуазные националисты объявили бандитскую, террористическую войну народу, в любви к которому распинались на тайных и гласных сборищах, в грязных газетенках.

Дорогу убийцам преградили чекисты, истребительные отряды, сформированные из коммунистов и комсомольцев. С бандитами воевал весь народ…

Затерялось в лесах село

Небольшое село Зеленый Гай оказалось в центре тревожных событий. Здесь в обширных лесах затаилось несколько банд.

Зеленый Гай прижался к лесу. Пять десятков хат. Длинная улица без названия — одна на все село, и давать ей имя не было смысла. Почерневшие под дождями и ветрами соломенные крыши. Село было не из богатых, редко-редко попадался каменный дом под красной черепицей. В центре села — школа: приземистый белый прямоугольник парадным входом обращен к небольшой площади, открытой всем ветрам. С другой стороны школы — вишневый сад. Старые деревья разбросали ветви над землей, на стволах у них причудливые наросты, липкая янтарная смола. Сад подступает к лесу, отгорожен от него только невысоким, плетенным из лозы тыном. А на десятки километров вокруг — леса, леса, леса… В них изредка островками вкраплены хутора. И медленно, трудно приходит на хутора новая жизнь.

На Зеленый Гай опустился вечер. Весенний вечер — теплый, тихий, с запахом цветущих деревьев, росных трав. Кружит в воздухе вишневая метель — белым снегом ложится цвет вишен на землю.

Рано ложатся спать в Зеленом Гае. Заходит солнце, и закрываются наглухо резные ставни на окнах мазанок, спускаются с цепи дворняги. За ставнями, за высокими, в человеческий рост, заборами своя жизнь, чужая, а иногда и враждебная постороннему. «Моя хата — мое и горе» — это неписаное правило соблюдают в Зеленом Гае крепко.

Только в одном доме светятся яркими пятнами окна — в квартире заведующей школой. Совсем недавно молодая учительница приехала в Зеленый Гай, не привыкла еще к сельскому распорядку — вставать и ложиться с солнцем. Несколько дней назад зеленогайчане не без любопытства наблюдали, как подкатила к школе машина, вышла из нее девушка, шофер вынес два чемоданчика и несколько связок книг. «Вчителька», — догадались. Кто-то сумрачно проронил: «Сбежит и эта». Учителя в Зеленом Гае не задерживались — глухомань…

И еще в одной хате, что рядом со школой, пробивается сквозь неплотно подогнанную ставню яркая полоска. Живет там комсомольский секретарь Данила Бондарчук, и сегодня собрались у него комсомольцы на свое собрание. По одному, по двое пробирались они в сумерках через садок к хате Данилы. Ни к чему сельчанам видеть их вместе — один промолчит, а другой…

Но, видно, кто-то все-таки заранее узнал про комсомольское собрание, передал весточку в лес. И когда собрались комсомольцы, из темноты, из лесной чащобы тенью вышел к Даниловой хате бандеровец. Звякнул металлом, сторожко оглянулся по сторонам — слышал ли кто? Но над селом — глухая тишина, даже псы и те перестали лаять.

Бандит припал к окну, вгляделся, стараясь рассмотреть, кто там, в хате. Занавешено изнутри: свет пробивается, а увидеть ничего невозможно. Он чуть слышно помянул черта, отошел к деревьям, прильнул к стволу — ждал. Бандит прикинул расстояние до порога хаты — совсем рядом, всего метров двадцать.

Он снял автомат, потянул затвор. Медленно текли минуты. Бандит полез было в карман за цигаркой, пошуршал пачкой, но закурить не решился. Все-таки сунул сигарету в зубы и по привычке, воспитанной годами засад и внезапных нападений, не прикуривая, несколько раз крепко затянулся — горьковатый запах успокаивал. И опять затих, весь обратившись в слух.

Звякнул засов двери, вышли из хаты хлопцы и девчата. Постояли у крылечка, попрощались друг с другом, начали расходиться — кто прямиком по улице, кто стежкой через сад. Хозяин остался у крыльца, дожидаясь, пока заслонит темнота его товарищей, затихнут вдали их шаги.

И вдруг громыхнул выстрел. Сгинула вечерняя тишь. Хлопец пошатнулся, упал.

Бандит бросился к лесу, с треском пробиваясь сквозь молодой вишняк. Вскрикнула девушка, звонко и горестно: «Данько! Данила, отзовись!» «Надийка, к Даниле! Хлопцы, перекрывай выходы из села!» — решительно командовал какой-то парень. Вслед бандиту полоснул выстрел, за ним второй. Он обернулся на бегу, веером пустил длинную очередь по саду, вновь побежал размашистыми скачками. А наперерез ему уже мчались те, кто двумя минутами раньше попрощался с Данилой. Дорогу бандиту преградил тын, он перепрыгнул через него и очутился на широкой сельской улице. Но и здесь навстречу бежали люди.

Они отрезали дорогу к лесу, знали: там он растает, затеряется в балках, ярах, просеках, тайными тропинками доберется до своей берлоги.

Тишины как не бывало. Засветились в хатах окна, захлопали двери, заметались тени. Путь в лес был закрыт. И тогда бандит побежал не из села, а в глубь него. Несся улицей, петляя, шарахаясь от выстрелов, прижимаясь к плетням, укрываясь за стволами деревьев. Опять перепрыгнул через плетень, приник к земле, замер в густом кустарнике. Преследователи пронеслись мимо. Но он знал: его хитрость разгадают скоро. И когда обшарят каждую пядь, он попадется в эту сеть и не будет ему пощады.

Бандеровец приподнялся, затравленно осмотрелся; совсем рядом светились окна школы. А если пересидеть там? Мягкими, неслышными шагами он пробрался вдоль стены, нащупал дверную ручку, потянул к себе — заперто.

А в спину ударил крик:

— Не иначе как в саду схоронился! Заходи справа! Эй, кто там, держите под прицелом стежку к лесу!