Андрей Воронин - Утраченная реликвия... Страница 2

Чертов бездельник!" Впрочем, дело наверняка было не только в этом: Юрий чувствовал, что сегодня что-то должно измениться – то ли погода, то ли его жизнь, то ли он сам.

– Тургеневская барышня, – сердито проворчал он и открыл глаза. – Предчувствия у него! Дегенерат…

Не включая свет, он сел на кровати и нашарил ногами тапочки, а рукой – лежавшую на тумбочке рядом с будильником пачку сигарет. «Дегенерат», – мысленно повторил он, чиркая колесиком зажигалки и погружая кончик сигареты в оранжевый язык пахнущего бензином пламени. Курить натощак – это была, конечно же, смертельно вредная привычка, но к тому, чтобы вот так, в одночасье, без всякого перехода, начать здоровый образ жизни, Юрий не был готов. Да и зачем это нужно – вести здоровый образ жизни, – он как-то не очень понимал. Чтобы жить до ста лет? Господи, да кому это надо?!

Пепельницы возле кровати не было, да и быть не могло. К этой маленькой хитрости Юрий начал прибегать около двух месяцев назад. Это был один из многочисленных способов заставить себя утром подняться и начать новый, ничем не заполненный день. В самом деле, когда просыпаешься и видишь прямо у себя под носом сигареты, невозможно не закурить, а стряхивать пепел прямо на пол – свинство. Вот и приходится вставать и брести на кухню за пепельницей – а куда денешься?..

Прихватив сигареты и зажигалку, Юрий вышел на кухню. За окном стало еще чуточку светлее, и он подумал, что дело движется к весне – вон в какую рань светает. Он подошел к окну, отыскал на заставленном всякой всячиной подоконнике пепельницу в виде синей фарфоровой рыбы, сбил туда пепел и стал смотреть в окно, время от времени делая неторопливую затяжку.

За окном расстилался все тот же знакомый с малолетства старый двор, расчерченный дорожками из треснувших, утонувших в земле бетонных плит, утыканный перекладинами для выбивания ковров, перекрещенный веревками, на которых хозяйки по старинке сушили белье, заросший старой корявой сиренью и высокими деревьями, поднявшимися из памятных Юрию тоненьких прутиков. Прихваченные ночным морозцем лужи тускло поблескивали среди грязных наледей, с крыш соседних домов и стоявших в глубине двора железных гаражей свисали, подстерегая невезучего прохожего, разнокалиберные клыки сосулек. Юрий ожидал увидеть на востоке, над крышами хрущевских пятиэтажек, чуть зеленоватое зарево занимающегося восхода, но было еще слишком рано, и небо оставалось равномерно серым по всему горизонту.

Странное ощущение бодрости, даже свежести какой-то, переполнявшее каждую клеточку его тела, все никак не проходило. Гадая, к чему бы это, Юрий поставил на газ чайник и, пока суд да дело, выкурил еще одну сигарету. Чайник тоненько засвистел, Юрий снял его с плиты и перелил кипяток в пузатый заварочный чайник – старенький, с отбитым носиком, оставшийся от мамы.

Попив чаю и совершив утренний туалет, он оделся, положил в карман сигареты и, уже натягивая ботинки, подумал, куда, собственно, его несет. Никаких дел на улице у него не было, а с другой стороны, что еще оставалось делать? Не водку же перед телевизором глушить в шесть утра!

Во дворе ему перебежал дорогу лохматый рыжий кобель. Хвост у него был пушистый, загнутый, как положено, бубликом, острые уши смешно торчали в стороны, костлявый от недоедания зад казался упитанным благодаря густой длинной шерсти, образовавшей что-то наподобие толстых меховых штанов. Словом, личность была знакомая, встречались они едва ли не каждый день, и Юрий счел своим долгом вежливо поздороваться.

– Привет, бродяга, – сказал он. – Кто рано встает, тому Бог подает, так?

Кобель, не останавливаясь, окинул его равнодушным взглядом и потрусил дальше – ему было недосуг беседовать с первым встречным, тем более что в руках у этого встречного не усматривалось ничего съедобного.

– Собака меркантильная, – обозвал его Юрий, но кобель даже не подумал обернуться.

Свет горел уже почти во всех окнах, да и на улице было отнюдь не пустынно – люди спешили на работу.

Москва просыпается рано, намного раньше, чем провинциальные городки, где можно встать в семь утра, не спеша позавтракать в кругу семьи и в восемь уже быть на своем рабочем месте. Выйдя из лабиринта дворов на улицу, Юрий оказался в плотном людском потоке, который двигался в направлении метро. Лица у всех были деловитые, хмурые, а порой и ожесточенные, готовые к неизбежной давке в общественном транспорте – одним словом, утренние. Глядя на эти лица, неторопливо вышагивающий Юрий ощущал привычную неловкость: спешить ему было некуда, а что до общественного транспорта, то его услугами он перестал пользоваться уже давным-давно, предпочитая передвигаться если не пешком, то в автомобиле. Поэтому, не дойдя двух кварталов до станции метро, он свернул в боковую улицу и вскоре уже шел мимо чугунной ограды, за которой чернели голые деревья парка.

Ограду эту Юрий помнил с детства. Она была набрана из длинных и толстых прутьев, которые заканчивались коническими наконечниками, выкрашенными бронзовой краской. Когда-то, прочтя в «Книге будущих командиров» о гоплитах – панцирной пехоте древних греков, вооруженной длинными тяжелыми копьями, Юрий представлял себе эти копья именно такими – не отдаленно похожими на прутья парковой ограды, а в точности такими же – и, помнится, поражался нечеловеческой силе древнегреческих пехотинцев, способных держать наперевес эти неподъемные дубины из черного чугуна.

Вмурованные в кирпичную арку ворота были заперты на замок, но зато калитка стояла нараспашку, и Юрий без раздумий вошел в парк. Он прошел по заплывшей корявой наледью аллее всего два десятка шагов, и этого хватило, чтобы город исчез. Сзади изредка доносился шум проезжавшей по улице машины, но эти звуки существовали отдельно от того, что окружало Юрия, а потому почти не воспринимались. Вокруг него чернел частокол старых парковых деревьев, молчаливо ждавших весны; все было только серое или черное, как на черно-белой фотографии, лишь небо над головой понемногу начинало наливаться неяркой утренней голубизной. Под ногами похрустывал нестойкий ночной ледок, где-то хрипло каркнула ворона, ей ответила галка – на октаву выше, но тоже не слишком благозвучно.

Юрий целенаправленно забрался подальше, в самый центр парка, откуда городской шум был уже не слышен, отыскал утонувшую в обледенелом сугробе скамейку, забрался на нее с ногами и сел на спинку, как делал, бывало, в юности. Он вынул из кармана сигареты и не спеша закурил, рассеянно поглядывая по сторонам. Ему подумалось, что было бы, наверное, неплохо с годик провести на необитаемом острове или в глухом лесу, где не ступала нога человека. В добровольном отшельничестве люди во все времена видели либо чудачество, граничащее с безумием, либо подвиг самоотречения во имя служения Богу – одно из двух, без вариантов. Юрию Филатову сейчас казалось, что общественное мнение на протяжении многих веков ошибалось: никакой это был не подвиг и никакое не чудачество, а самое обыкновенное бегство. Человеку просто требовался тайм-аут, чтобы разобраться в самом себе, стряхнуть с души грязь, которая налипла. А Бог… Что ж, это верно сказано: Бог в помощь. А люди в этом деле не помогут, они могут только мешать очищению, даже если люди эти – монахи…

Где-то гулко, на весь парк, пролаяла собака – судя по голосу, довольно крупная. Юрий затянулся сигаретой и подумал – далеко не впервые, – не обзавестись ли и ему мохнатым приятелем. Конечно, живущая в городской квартире собака – это заведомый бездельник и дармоед, но, с другой стороны, собака лучше телевизора, потому что у нее умный взгляд, с ней можно перекинуться словом и она никогда, ни при каких обстоятельствах, не станет промывать тебе мозги.

«А с третьей стороны, – подумал Юрий, – телевизору абсолютно безразлично, жив ты или помер. В отличие от собаки, он не станет тосковать и не околеет от голода в пустой квартире, если вы, Юрий Алексеевич, в очередной раз отыщете приключение на свою задницу и упокоитесь с миром в какой-нибудь придорожной канаве. „Мы в ответе за тех, кого приручили“, – сказал Экзюпери, а он был очень неглупый человек – в отличие от вас, Юрий Алексеевич…»

Собака залаяла снова, на сей раз гораздо ближе, и вскоре Юрий услышал цокот когтей по наледи и азартное сопение, а через мгновение источник этих звуков, поскользнувшись на вираже и с трудом удержавшись на ногах, вылетел из-за поворота аллеи, азартно махая толстым, как полено, хвостом. Это была крупная овчарка рыжеватой масти, с угольно-черными чепраком и маской – судя по некоторым признакам, кобель. Заметив Юрия, пес описал вокруг скамейки широкую дугу и остановился в двух шагах от человека, вывесив длинную розовую тряпку языка. Дыхание вырывалось из его приоткрытой пасти клубами белого пара, обведенные черным глаза смотрели на незнакомого человека с любопытством и, как показалось Юрию, с хитрецой: испугается или нет?