Игорь Срибный - ПУТНИК часть I Страница 2

             Наутро он, удрученный бессмысленной гибелью коня, тоже не стал пить чай, а только задал овса Орлику.

             Посидев несколько минут у холма, упокоившего любимого коня, Путник загрузил вьюки на спину Орлика, а сам пошел пешком, на ходу разжевывая каменный от старости сухарь.

Глава 2

             Через несколько дней пути Путник, не заметив того, пересек границу России. О том, что впереди Россия – матушка, он узнал, увидев неожиданно расступившуюся тайгу, и  прямо перед своим взором - озеро Байкал.

             В Иркутск он вошел, спрятав в тайге оружие, казачье снаряжение и часть припасов, взяв только то, что можно было обменять на овес. Путник еще на фронте слышал, что на Родине произошла какая-то революция, и теперь половина народа – белая, а вторая половина – красная. Но в город войти было необходимо, как бы опасно это ни было, чтобы пополнить припасы и, заодно, узнать, кто же с кем воюет в России.

             Ведя в поводу Орлика, он прошел на базар, где кипел и бурлил людской муравейник. В толпе, толчее людской было много военных в погонах, а вскоре на глаза попался и свой брат – казак в фуражке с желтым околышем и в синих шароварах с желтыми лампасами. Правда, без погон, от которых на гимнастерке остались только невыгоревшие от солнца прямоугольники.

              Путник подошел к казаку и тот, лишь глянув на папаху, заулыбался радостно и, поскольку с утра уже успел принять на грудь кружку ядреной самогонки, настоянной на кедровых орешках, полез обниматься.

              Через несколько минут они уже сидели в трактире, обменяв на пять миллионов рублей, называемых почему-то «керенками», отрез парчи в лавке у какого-то китайца. На их глазах китаец тут же продал этот отрез господину в бархатном камзоле с атласным воротом за десять миллионов. Путник хотел, было, возмутиться, но казак силой уволок его из лавки: «тута свои законы»!

              Оказалось, что новый знакомец – Тимофей, как и Путник, тоже начал свою войну с русско-японской.

              - А ты где служил, братушка? В каких битвах побывал? – Тимофей, пригубив рюмку «Смирновской», пытливо смотрел в глаза Путнику.

              - В «волчьей» сотне служил я. Слыхал, может чего, про пластунов «волчьей» сотни? - ответил Путник.

              - А то! Кто ж про вас не слыхал-то?! – казак хлопнул ладонью по столу так, что подпрыгнули стаканы. – 2-я сотня 2-го Аргунского полка! Слыхал про дело ваше у деревни Чжан-Тынь! Слыхал, как мост железнодорожный через реку Хун-Хэ вы взорвали прям на глазах япошек. Дажить, единожды видал, как в атаку вы шли лавой на японскую батарею, завывая по-волчьи!

              - Да, деревушку Чжан-Тынь вряд ли позабудешь до смерти…. – взгляд путника затуманился. – Мы же в отрыве от своих были… В глубоком тылу японцев. До наших боле двадцати верст было…. Страшно вспомнить, что было, как окружили нас японцы…. Но вырвались! Вырвались из кольца и к своим ушли! Вот командира нашего – сотника Хвощинского не уберегли мы тогда…

              Путник осенил грудь крестным знамением и вдруг запел тихонько глухим голосом:

              Волчья сотня Аргунского полка,              Тебя не забуду нигде и никогда!              Слышится ржанье и топот копыт-              Волчья сотня в разведку спешит!              Много далеких нарыто могил.              Им не умерить казацкий наш пыл!              Свищут ли пули, шашки звенят –              Волки с врагами в бою говорят…

              Тимофей подпевал, подхватывая последние слова и утирая непрошенную влагу в уголках глаз огромным, как гиря, кулаком…. 

              - Самый ужас был, - рассказывал Путник, тронутый вниманием Тимофея, -  когда ушли мы в пятисотверстовой рейд по японским тылам. Порубали полк японцев на марше у Сандепу, несколько сотен выбили в Хунхэ, Нанчжоу, Инкоу, в боях у деревни Суману, потом прошлись по тылам в районе Хайчэн и Дантуко, и вышли на Факумынь, и только там,  в ночной атаке у деревни Донсязой взвыли по-волчьи, встали ногами на седла и ринулись на японскую кавалерийскую бригаду. И ведь пробились к своим… Страшно вспомнить как шли… Ни провиянта, ни воды, ни фуражу лошадям… И кажный день бой, бой, бой… А прозванья деревушек этих я, наверно, до смерти своей помнить буду, хоч и чуждые они нашему языку родному.     

              - Я не хочу боле воевать ни за белых, ни за красных, - казак Тимофей пил, не пьянея, лишь глаза его становились какими-то белесыми. – Правды нет ни у тех, ни у других. Но я присягал батюшке-царю! Теперь его нет, говорят, всю семью красные постреляли в доме инженера Ипатьева в Екатеринбурге. Так кому я должен служить?! – кулак казака с грохотом опустился на тяжелый дубовый стол. – А ни-ко-му. Хватит, навоевался! Ты – то, что думаешь делать? К какому берегу прибьешься?

              - Ну, воевать я тоже ни с кем не буду. Четырнадцать лет в походах, - отвечал Путник. – Домой хочу. Хочу родителей в живых застать. Ведь, подумать только – столько лет не виделись, с девятьсот четвертого года. Сначала Япония, потом Манчьжурия, потом Германия и Франция, потом Монголия… Я уж сам запутался в этих войнах. Я Россию-то видел из окна теплушки, когда нас поездом в Германию перли!

               - Так ты и на ерманску-то попал?! – глаза Тимофея округлились. – Вот так раз! Эт сколь же ты, братуха, лиха хапанул?!

                - Пришлося, брат Тимоха! Было дело! На Юго-Западный фронт нас кинули. В 3-ю пластунскую бригаду, под командование генерал-майора Ходкевича из терских казаков. Помню, летом 1915 года в Галиции за высоту 264 бились. Три дня пехота не могла овладеть высотой. Людей положили, не приведи Господь! Тогда нас кинули на высоту, усилив пластунами Баталпашинского отдела, и на следующий день рано утром смелым и внезапным ударом овладели мы высотой. На нас австрийцы бросили две роты тирольских стрелков. Но мы им показали на деле, что такое есть пластуны: тирольские стрелки, все до единого, были нами захвачены в плен. В начале лета 1917 года там же, в Галиции, ушли мы вдесятером за линию обороны австрийцев. Сняв пять часовых, уничтожили прислугу гаубичной батареи, а затем и орудия. Без потерь вернулись в свою сотню, приведя с собой пятерых пленников… Э-э, да что там рассказывать, Тимоха, да воспоминаниями славных дел душу бередить, когда уже шныряли по окопам прихвостни германские, войну требовавшие прекратить! 

                     Так что, хватит! Больше никакой войны! Вот она где у меня сидит! -  Путник несколько раз постучал ребром ладони по своей крепкой шее.

              - А сюда-то ты как попал? Из Ермании-то? –  удивленно глядел на него Тимофей.

              - А по своей же глупости и попал, – ответил Путник. – В окопах уже брожения всякие шли, замирения да братания с немцами через день… Воевать никто не хотел… А тут от барона Унгерна,  как же их звать – то? – он на минуту задумался. – А! «Агититаторы» прискакали. Стали звать освобождать монгольский народ и устанавливать там власть «Белого» Царя. Ну, нас человек сто – рубак самых отчаянных и поперлось в Монголию во главе с есаулом Барнашем. Освобождать монголов. Да так освободили, что из нашей сотни я один только и вырвался. И решил домой двигать.

               - Слушай! Это ж тебе через всю Россию добираться! – казак хлопнул себя по лбу ладонью. – Упаси тя Господь! Война ж кругом!

              - Мне эта война – уже, как мать родна! – улыбнулся впервые за все время их общения Путник. – Доберусь как-нибудь!

              Новый знакомец помог ему по дешевке купить все необходимое для дальней дороги и, коротко простившись, они расстались, чтобы никогда уже больше не увидеться на великих просторах России…

Глава 3

               Через всю Великую Русь пролег долгий его путь. Всякое видел он в дороге, со многими людьми говорил: и с белыми, и с красными, и стала потихоньку складываться в голове Путника ужасная картина братоубийственной войны, в которую оказалась ввергнута его страна, его Россия. И хоть, не все еще он понимал в причинах этой войны, да и не было времени доискиваться их в пути, все же главное он понял: народ пошел против Бога! Веру преступив, заповедь презрев «не убий!», пошли с оружьем в руках отец на сына, брат на брата, деревня на город…

               За три месяца пути добрался Путник до Дона-батюшки. Широкая река величаво катила свои полные воды к морю. Пахло духмяной полынью, чабрецом, вольно стелил по ветру свои бело-голубые метелки ковыль. Бескрайняя степь звенела жаворонком, манила разнотравьем и россыпями разноцветного ковра полевых цветочков…

               Путник стоял на берегу Дона, сняв папаху, и с какой-то щемящей нежностью смотрел на реку, на степь, на выгоревшее от яркого солнца небо… Это была его река, его степь, его небо… Сердце тяжело заворочалось в груди от нахлынувших чувств…