Андрей Левин - Желтый дракон ЦЗЯО Страница 2

Ропот возмущения пробежал по рядам сидящих. Старик поднял костлявую руку, и в молельне наступила тишина.

— До нынешнего дня ему удавалось скрывать свое гнусное предательство. Но если земля зыбка — она раскалывается. Кто поднялся на цыпочки — не может долго стоять. Кто обманул — не сможет вечно скрывать свой обман. Сегодня я получил известие от нашего брата, который проник в стан врага. Он сообщил, что сюда идут маньчжуры, чтобы не оставить в живых никого из нас. Он сообщил также имя предателя...

Настоятель умолк, медленно обводя послушников взглядом выцветших глаз. Он взял грех на душу — солгал. Не было ни одного лазутчика. Но весть о том, что маньчжуры собираются этой ночью вырезать всех обитателей Шаолинского монастыря, к несчастью, была правдой. Ее принес внук старого Ли, крестьянина-рыбака из соседней деревни, что частенько наведывался сюда со своим товаром. Запыхавшийся от быстрого бега мальчонка одним духом выпалил, что сегодня днем у реки он наткнулся на солдат восьмизнаменных войск[6] и, спрятавшись в кустарнике, подслушал их разговор. Они прикидывали, чем бы поживиться ночью в монастыре, когда "монахи-смутьяны отправятся на небо".

Сомневаться не приходилось: маньчжурам сообщили о заговоре. Предателем мог оказаться только кто-то из своих: посторонние не были посвящены в тайну обитателей Шаолинского монастыря.

Внук рыбака — настоятель это прекрасно понимал — прибежал слишком поздно. Маньчжуры наверняка уже двигаются к кумирне по единственной ведущей сюда дороге. Пытаться покинуть монастырь бесполезно: с трех сторон его окружают отвесные скалы. Оставалось только одно — отправить нескольких человек за помощью к "трем вассалам-князьям", а самим попробовать продержаться до их прихода.

Святой отец призвал к себе в келью четверых самых надежных послушников и приказал им отправляться в путь. Оставшихся он велел собрать, чтобы сообщить им о надвигающейся беде и попытаться обнаружить изменника...

Настоятель говорил медленно, временами замолкая и пытливо вглядываясь в лица сидящих.

— Братья! — повторил он, и в его голосе зазвучали торжественно-металлические нотки.— Мне известно имя того, кто продал свою душу ненавистным маньчжурам...

Напряжение усилилось. Монахи, подавшись вперед, впились взглядами в лицо старика.

— Он среди вас, братья! — сорвавшимся голосом выкрикнул святой отец, и слова его вспороли повисшую в помещении тишину.

Взгляд настоятеля случайно задержался на открытых дверях молельни, и молодой послушник, сидевший на ступенях у входа среди тех, кому не хватило места внутри, вдруг вскочил и опрометью бросился к приоткрытым воротам монастыря. Несколько человек из задних рядов рванулись за ним.

— Стойте! — поднял руку святой отец. — Он не уйдет далеко.

И действительно, через минуту три дюжих монаха втащили беглеца во двор со скрученными за спиной руками. Мудрый старик предусмотрительно оставил снаружи верных людей.

Сидевшие на полу монахи раздвинулись в стороны. Изменника провели через образовавшийся проход к алтарю и заставили опуститься на колени. Молельня возмущенно гудела. Настоятель знаком приказал всем замолчать.

— Правильно говорят люди, — произнес он в наступившей тишине, — в теле предателя - душа труса. Не думал я, когда подобрал тебя восемнадцать лет назад на дороге — грудного, полумертвого,— что принесу крысу в святую обитель. Не думал, когда растил тебя, что взращиваю смерть свою. Ответь же нам, что заставило тебя переметнуться к маньчжурам? Много ли посулили тебе за наши головы? Говори же, А Цат!

Юноша стоял на коленях и смотрел перед собой, уставившись в одну точку. Глаз из-под полуприкрытых век почти не было видно — только две маленькие щелочки. Губы плотно сжаты. Казалось, он не слышал слов настоятеля. В полной тишине прошла минута, другая.

Вдруг А Цат очнулся. Он обвел глазами присутствующих, и лицо его исказила гримаса ненависти.

— Вы все умрете! — закричал он, — Все! Вам осталось жить на свете не больше часа! Маньчжуры перебьют вас! И мне наплевать на вас! Слышишь, старик? Наплевать! Вы не убьете меня! Совершенномудрый[7] не простит вам убийства!

Его выкрики перешли в истерические рыдания, из груди вырвались хрипы, в горле заклокотало. Потом А Цат затих. Снова глаза-щелочки. Плотно сжатые губы.

Несколько секунд никто не мог вымолвить слова — все будто оцепенели.

— Пусть заплатит за свою измену! — раздался наконец крик.

Молельня наполнилась гулом возмущенных голосов.

—  Смерть предателю! Смерть!

—  Отрубить голову!

—  Четвертовать!

—  Повесить!

Настоятель безуспешно пытался утихомирить разъяренных послушников. С большим трудом удалось ему восстановить тишину в молельне.

— Опомнитесь, братья! — негодующе воскликнул он, когда последние выкрики стихли. — Разве Совершенномудрый учил нас жестокости? Вспомните: добрым я делаю добро и не добрым также делаю добро. Так воспитывается добродетель. Не будем же, братья, нарушать завет Совершенно мудрого. Нет! А Цат недостоин смерти. Он останется жить. И это будет высшей карой за его измену. А сейчас помолимся Совершенномудрому и будем уповать на его милосердие. Он не оставит нас, и помощь, за которой я отослал четверых наших братьев, подоспеет вовремя. Да возвысится великая династия Мин и да падет Цинский дом!

Через два дня к стенам Шаолинского монастыря, прячась за деревьями, подошли четверо монахов, которых настоятель послал за подмогой. Они сумели незаметно проскочить мимо маньчжуров, двигавшихся к монастырю, но риск оказался напрасным. Монахи вернулись ни с чем: "вассалы-князья" отказались прийти на помощь.

Послушники бесшумно проникли во двор через потайную дверь к в ужасе остановились. Страшная картина открылась им: земля была усеяна телами обитателей кумирни — обезглавленными, со вспоротыми животами, отрубленными конечностями. Не менее жуткое зрелище ожидало их в молельне, где лежали изуродованные трупы настоятеля и еще нескольких монахов. В помещении стоял невыносимый смрад.

Послушники быстро вышли оттуда и направились в глубь двора к келье, которую покинули два дня назад.

В этот момент от ограды до них донесся слабый стон. Монахи насторожились. Стон повторился. Все четверо бросились к стене. На земле, весь в крови, лежал один из их собратьев, чудом оставшийся в живых.

Его перетащили в келью, отмыли от крови, перевязали. Часа через три раненый пришел в себя и в нескольких словах поведал о событиях той ужасной ночи. Никто не пытался выяснить подробности: увиденное говорило само за себя. Один из четверых монахов, по имени Юн Си,— он выглядел старше других и считался вторым после настоятеля человеком в монастыре — произнес:

— Братья! Из-за подлого предательства нам нанесен тяжелый удар. Нас было больше сотни, а осталось пятеро. Но голос Совершенномудрого говорит мне, что мы не должны оставлять начатое дело. Небо призывает нас вдохнуть жизнь в умирающую "Триаду". Готовы ли вы к этому, братья?

— Да! — в один голос не громко, но твердо ответили монахи.

— Готовы ли вы продолжить нашу священную борьбу против ненавистных маньчжуров?

— Да!

— Готовы ли вы умереть за высшую справедливость?

— Да!

— Тогда слушайте меня, братья. Чистое и белое облако поднимается как доброе предзнаменование. Прежний дом должен быть восстановлен на троне. Мы поклянемся, что уничтожим Цинскую династию. Мы переправимся через великую реку Хуанхэ и восстановим империю Мин! Мы клянемся в этом в год Дракона! И пусть священный Дракон охраняет всегда и везде наше Великое братство!

Юн Си глубоко вздохнул и продолжал:

— Слушайте меня, братья! У меня нет никаких способностей. Единственное, что я имею,— верность долгу. Я поддерживаю династию Мин и готов уничтожить изменников, не зная страха. Моя судьба зависит от Неба. Смотрите на мое честное сердце и слушайте мои слова. Солнце находится на Небе, сердце принадлежит человеку. Сердце должно быть ярким и горячим, как солнце. Горе тому, кто забудет эти слова! Союз Неба, Земли и Человека возродится от крови наших погибших братьев. Мы были слишком доверчивы и милосердны и поплатились за это. Отныне беспощадность — главный закон "Триады". Я призываю Желтого Дракона Цзяо — самого беспощадного из всех Драконов — стать нашим покровителем! Да возвысится великая династия Мин и да падет Цинский дом! Царь Небо, царица Земля и светлые духи наших предков, будьте свидетелями моих слов!

Юн Си вытащил из-за пояса кинжал и поднес его ко рту:

— Молчание — вот второй закон "Триады". Пусть братья отрежут мне язык, если я когда-нибудь нарушу закон молчания.

Он приоткрыл рот и острием кинжала резко провел по кончику языка. Губы монаха окрасились в алый цвет, по подбородку пробежала тоненькая струйка крови. Юн Си был страшен в этот момент — бритоголовый, с раздувающимися ноздрями, с кровью на лице. Он поднял кинжал правой рукой и сделал резкое движение вниз. Лезвие, описав дугу, уперлось в сердце Юн Си.