Джек Хиггинс - За час до полуночи Страница 2

Его «лендровер» разогнал овец в ста ярдах от деревни и подкатил к сторожевой будке. Майор вылез и подошел ко мне, но остановился, не доходя ярдов десять, посмотрел с ненавистью, круто развернулся и направился к будке.

Стадо уже плотной волной вливалось в деревню. Овцы тонкими ручейками просачивались между домами и растекались по площади, стремясь поскорее добраться до пруда на другом конце деревни. Мальчик, которого я заметил раньше, маленький, темнокожий, энергично хлопал в ладоши и бегал взад и вперед, погоняя стадо. Трое его спутников в потрепанных накидках, с лицами, закутанными в бурнусы для защиты от пыли, которую поднимали овцы, выглядели типичными бедуинами.

Они прошли мимо, опустив головы и думая о чем-то своем, под мерное позвякивание колокольчиков. Стало совсем тихо, солнце стояло уже почти над горизонтом. Каких-нибудь тридцать минут – и партия каторжников вернется с пристани, еще один рабочий день кончится.

Овцы подошли к пруду, отталкивая друг друга от воды, а пастухи присели на корточки, наблюдая за ними. Дверь будки отворилась – появился Хуссейни в сопровождении двух солдат, следовавших за ним по пятам.

Когда они обрезали веревки, я как куль повалился на землю. Хуссейни что-то произнес, охранники подняли меня и поволокли под руки через площадь к конторе Туфика.

Толстяк жил один, только пожилая женщина приходила к нему убирать и готовить. Его дом использовался в основном как контора. Письменный стол с крышкой на роликах, два деревянных стула, кровать и обеденный стол – вот и все обстановка. Хуссейни гаркнул на солдат, и они усадили меня на стул, связав руки сзади.

Только тут я заметил у него хлыст, по виду настоящий носорожий, такой обычно выдирает из человека мясо кусками. Майор снял китель и начал аккуратно закатывать рукава. Туфик выглядел перепуганным насмерть и потел больше обычного. Солдаты отошли к стене, и Хуссейни поднял хлыст.

– Ну что, еврей, – сказал он, изгибая хлыст дугой, как лук. – Начнем с дюжины. Потом посмотрим.

– Майор Хуссейни, – неожиданно раздался вкрадчивый голос.

Хуссейни резко обернулся, а я попытался приподнять голову. В дверях позади него стоял один из пастухов. Его правая рука разматывала бурнус, постепенно обнажая загорелое, с резкими чертами лицо. Казалось, что его губы вот-вот сложатся в улыбку, но серые глаза оставались холодными, как капли воды на камне.

– Шон? – прохрипел я. – Шон Бёрк? Неужели ты?

– Как всегда я, Стаси.

Его левая рука с браунингом выскользнула из-под накидки. Первый выстрел поразил Хуссейни в плечо, развернув на месте так, что он оказался лицом ко мне. Второй снес ему затылок и отбросил к стене.

Двое солдат так и остались стоять с винтовками на плечах, по-дурацки тараща округлившиеся от ужаса глаза.

Наступившую тишину первым нарушил Туфик, слова посыпались из него словно сами собой:

– Я волновался, очень волновался. Уже думал, вы не придете, уже думал, с вами что-то произошло.

Бёрк не обратил на него внимания. Он подошел и наклонился надо мной.

– Стаси? – произнес он, слегка коснувшись левой рукой моей щеки. – Что с тобой, Стаси?

Выражение боли, которого я никогда не видел раньше на его лице, резко сменилось выражением бешеной ярости, так хорошо мне знакомым.

Он повернулся к Туфику.

– Что ты с ним сделал?

Глаза Туфика округлились.

– Что сделал, эфенди? Я сделал все, как договаривались. Старался, как мог.

– Твои цены нас больше не устраивают.

Из-под накидки показался ствол браунинга. Туфик, взвизгнув, в ужасе забился в угол.

Я приподнял голову и чуть слышно выговорил:

– Оставь его, Шон, он мог быть и хуже. Лучше вытащи меня отсюда.

Секунда колебаний – и браунинг исчез в складках накидки. Туфик упал на колени и тихо заплакал.

Я мог бы и сразу догадаться, кто двое других. Первый – Пьет Джейгер, белый южноафриканец, один из нашей группы, уцелевший со времен операций в Катаете; второй – француз Жюль Легран, бывший оасовец, которого Бёрк завербовал в Стенливилле во время переформирования части. Джейгер сел за руль «лендровера» Хуссейни, а Легран с Бёрком втащили меня на заднее сиденье. Никто не произнес ни единого лишнего слова, чувствовалось, что операция тщательно планировалась.

Порт-Фуад оставался нем как могила, когда мы покидали его по так называемому береговому шоссе. Навстречу нам попала колонна каторжников, плетущихся с работы по обочине.

– Быстро управились, – прошептал я.

Бёрк кивнул:

– У нас совсем нет времени. Лежи, не беспокойся.

Примерно через милю Джейгер свернул с шоссе и, миновав песчаные дюны, вывез нас на край широкого пустынного пляжа. Как только он заглушил двигатель, послышался шум другого мотора – с моря приближался небольшой самолет, скользя примерно в двухстах – трехстах футах над водой. Легран выстрелил из сигнальной ракетницы, и он, круто развернувшись, стал заходить на подходящую для посадки площадку невдалеке.

Как я понял, когда самолет катился к нам, это была «Сессна». Но времени для размышлений уже не осталось. Парни подтолкнули меня к кабине, как только дверца распахнулась, втолкнули внутрь и влезли следом. Пока Легран захлопывал дверцу, «Сессна» уже зашла на вираж, набирая обороты двигателя.

Бёрк поднес флягу к моим губам, и я задохнулся от глотка бренди, обжегшего мне желудок. Когда кашель утих, я слабо улыбнулся.

– Куда теперь, полковник?

– Первая остановка – Крит, – ответил он. – Мы будем там через час. Ты там сможешь помыться.

Я взял у него флягу и, откинувшись на сиденье, глотнул еще, чувствуя, как тепло медленно разливается по всему телу. Жизнь началась вновь – вот и все, о чем я мог думать. Когда «Сессна» поднялась в воздух и повернула к морю, солнце скатилось за горизонт, и на побережье упала ночь.

Глава 2

Впервые я встретил Шона Бёрка в начале 1962 года в Лоренсу-Маркише, тогда португальском Мозамбике, в прибрежном кафе под названием «Огни Лиссабона», я зарабатывал деньги игрой на рояле, найдя наконец достойное применение столь бесполезному плоду своего элитарного образования.

В силу сложившихся обстоятельств я представлял собой тогда бесцельного скитальца девятнадцати лет от роду, находившегося на пути из Каира в Кейптаун. В Лоренсу-Маркише задержался только потому, что не мог дальше продолжать путь на прибрежном пароходе из Момбасы из-за отсутствия денег, что вовсе меня не опечалило. Я был молод, здоров, стремился уйти от своего прошлого как можно дальше и поэтому искренне радовался тем открытиям, которые приносил каждый новый день.

Мне нравился Лоренсу-Маркиш, городок с налетом барокко и полным отсутствием расовой нетерпимости, которая в те времена чувствовалась во всей Африке.

Управляющий «Огнями Лиссабона» Коймбра, худой, мертвенно-бледный португалец, имел единственный интерес в жизни – деньги. По-моему, он получал навар от всех сделок на свете и при этом вовсе не испытывал стеснения. Что бы вы ни пожелали, Коймбра мог достать за ту или иную сумму. Заведение гордилось лучшими девочками на всем побережье.

Я заметил Бёрка сразу, как только он вошел в зал, хотя своим могучим телосложением он выделялся бы везде. Думаю, именно сила поражала в нем больше всего. Физическая мощь и спокойная уверенность заставляли людей уступать ему дорогу даже в толчее ресторана. Одевался он по-походному – фетровая шляпа, охотничья куртка, брюки цвета хаки и высокие армейские ботинки. Одна из наших девушек, мулатка с кожей медового цвета, сложенная так, что не устоял бы и епископ, подошла к нему. Бёрк посмотрел на нее так, будто ее и не было вовсе, и заказал выпивку.

Девушку звали Лола, и, поскольку я знал ее ближе, чем коллегу по работе, мне захотелось сообщить ему, что он упускает чертовский шанс, хотя, вероятно, на мне просто сказывалось действие виски. В те времена я еще не привык к крепким напиткам, кроме того, они там стоили опасно дешево. Когда я поднял голову, он стоял с кружкой пива в руке, глядя на меня сверху вниз.

– Тебе надо выбираться отсюда, – заметил он, когда я налил себе виски. – Такому, как ты, здесь ничего не светит, да и климат тут поганый.

– Точно – смерть.

Я считал, что дал ему достойный ответ для того несгибаемого вечного странника, каким воображал себя, и поднял стакан в знак приветствия. Он спокойно посмотрел на меня, безо всякого выражения на лице, но когда я поднес стакан к губам, то почувствовал, что выпить не могу. Вкус виски вдруг показался мне отвратительным. Поперхнувшись, я быстро поставил стакан на стол и зажал рот рукой.

Лицо его осталось безучастным.

– Бармен сказал, что ты англичанин.

Тогда я считал, что англичанин он, поскольку его ирландское происхождение распознавалось только по специфическим оборотам речи, а не по акценту.

Я покачал годовой:

– Американец.

– По выговору не скажешь.