Андрей Таманцев - Их было семеро… Страница 2

Она показала на свой «фольксваген». Мужчины переглянулись и почему-то засмеялись. Потом старший сказал:

— Мы, конечно, привыкли к «роллс-ройсам», но для разнообразия сойдет и этот.

И двинулись к машине. Эльза села за руль и включила двигатель…

Из протокола допроса гражданки Федеративной Республики Германии Эльзы Рост, урожденной Фогелыштерн, 28 лет, замужней, постоянно проживающей в г. Гамбурге.

Допрос проведен инспектором гамбургской криминальной полиции Францем Шмидтом.

(Приводится в переводе с немецкого):

"Рост. 24 мая, в пятницу, около десяти часов вечера мне домой позвонил шеф нашего туристического агентства господин Крамер и спросил, не смогу ли я в воскресенье 26 мая поработать в качестве гида и переводчика с какими-то важными русскими господами. Он извинился за столь поздний звонок и объяснил его срочностью и важностью дела. Я не являюсь постоянным сотрудником агентства, сотрудничаю с туристическим бюро мистера Крамера в свободные дни, поскольку не могу позволить себе упустить возможность дополнительного заработка. Господин Крамер сказал, что мой гонорар будет удвоен, так как работать с русскими мне придется в воскресенье и к тому же — в праздник Троицы. Я согласилась, но напомнила, что русским языком владею гораздо хуже, чем английским, и среди нештатных сотрудников агентства сейчас немало русских немцев. Господин Крамер ответил, что именно этот вариант он и предложил человеку, с которым вел переговоры, но тот самым категорическим образом потребовал, чтобы в роли гида и переводчика выступало лицо, ни малейшим образом не связанное с эмигрантами из России, — лучше всего женщина, коренная жительница Гамбурга.

Шмидт. Сказал ли господин Крамер, с кем именно он вел переговоры? И как — лично или по телефону?

Рост. Нет. А сама я не спросила, меня это не интересовало. Я уточнила только, когда и где я должна встретиться с этими русскими господами и в чем будут заключаться мои обязанности. Господин Крамер объяснил, что 26 мая в десять утра я должна быть на набережной Нордер-Эльбы в районе Альтштадта и ждать появления яхты «Анна», порт приписки Ливерпуль. Имя моего клиента, который прибудет на этой яхте, господин Назаров. Я должна буду провести экскурсию с ним и с людьми, которые будут его сопровождать, экскурсию по городу в том объеме, в каком они пожелают, а вечером выполнять роль переводчицы во время праздничного приема, который господин Назаров намерен устроить на борту своей яхты для друзей и деловых партнеров.

Шмидт. Итак, вы дождались прибытия яхты «Анна». Когда она пришла?

Рост. Около полудня. Я ждала почти два часа и уже начала беспокоиться.

Шмидт. Сколько человек сошло с борта яхты?

Рост. Всего двое. Сам господин Назаров и его сын Александр, аспирант из Гарварда. Он попросил называть себя просто Алекс.

Шмидт. У вас не возникло сомнений, что Алекс действительно сын господина Назарова?

Рост. Ни малейших. Во-первых, они были очень похожи. Оба высокие. И еще что-то в выражении лица, глаз. Глаза у обоих такие, знаете, серые, жесткие. А когда они смотрели друг на друга, это выражение жесткости исчезало. И общались они так, как отец с сыном после долгой разлуки.

Шмидт. Они много разговаривали между собой?

Рост. Как раз нет. В том-то и дело. Нет, они разговаривали, конечно: о каких-то знакомых, об учебе Алекса, об Анне. Как я поняла, Анна — это жена или очень близкий человек господина Назарова, но не мать Алекса, иначе он называл бы ее иначе, не по имени. Я поняла, Анна чем-то болела и лечилась в Швейцарии. Но больше они молчали. Они как будто и затеяли эту экскурсию, чтобы побыть вдвоем.

Я в этом уверена. И знаете почему? Я показала им театр, ратушу, кунстхалле, потом подвезла к Катариненкирхе. Когда я начала рассказывать о ней, господин Назаров вдруг прервал меня и спросил, сколько я получу за работу с ними. Я ответила: триста шестьдесят марок. Тогда он достал портмоне — это был «Монблан», господин инспектор! — и протянул мне триста долларов в трех купюрах. Он сказал: это вам за то, что мы изменим правила — вы будете говорить только тогда, когда мы вас о чем-нибудь спросим. Деньги я, разумеется, взяла, но это меня, буду откровенна, обидело, и я спросила, не желают ли господа осмотреть Репербан, если им неинтересна наша замечательная Катариненкирхе. Я объяснила: все русские туристы просят показать Санкт-Паули и Репербан, самую злачную улицу в мире. Они согласились, но так, будто им было все равно. Я оставила машину неподалеку от Михаэлискирхе, туда как раз подъехали автобусы телевизионщиков — они уже начали готовиться к трансляции вечерней мессы; мы пешком прошли по Репербану, туда и обратно. Вы сами знаете, господин инспектор, каков он в это время дня: вся ночная грязь и дрянь еще не убрана, почти все закрыто, работают только редкие стрип-бары и секс-шопы. У одного из открытых стрип-баров господин Назаров спросил сына: не хочешь зайти? На что Алекс Назаров ответил фразой, которую я запомнила из-за не вполне ясного мне семантического значения: «Этого говна сейчас и в Москве навалом». Единственное, что их почему-то развеселило и чему они долго смеялись, — это когда я сказала, отвечая на вопрос господина Назарова, что здание на другой стороне Репербана — это главное управление полиции Гамбурга, вот это самое здание, где мы сейчас с вами разговариваем. Я так и не поняла, что их рассмешило.

Шмидт. Многих моих русских коллег это тоже смешит. Им кажется несуразным, что главное управление полиции находится в центре самого злачного района города.

Рост. А где же ему быть — на Кайзерштрассе?

Шмидт. Им это показалось бы более естественным. Но мы отвлеклись.

Продолжайте, пожалуйста, госпожа Рост.

Рост. Потом мы вернулись к кирхе святого Михаила. По просьбе Алекса я перевела надпись на стене: «Гот руф дих» — Господь призывает тебя". Господин Назаров предложил сыну зайти в храм. Алекс спросил: «Ты уверен, что этот призыв обращен к тебе?» Господин Назаров ответил: «Как знать». И мы вошли…"

Они вошли под высокие своды костела, когда уже почти все березовые ветки были развешаны по стенам, в простенках, на спинках длинных дубовых лавок, а на остатках веток в проходе с визгом и криками барахтались веселые немецкие дети.

По залу метался, проверяя расстановку камер, молодой взъерошенный телережиссер, звукооператоры пристраивали микрофоны. Эльза отметила, что при входе Алекс сбросил с головы капюшон ветровки, а Назаров-старший стащил свою вязаную шапчонку и пригладил рукой такие же русые, как у сына, но заметно поредевшие волосы.

Эльза объяснила, что вон там — пульт органиста, на тех вон подмостках будет стоять хор, а белая, слегка изогнутая лестница, заканчивающаяся небольшой огороженной площадкой, вознесенной очень высоко, почти в центр зала, — это кафедра, с которой будет произносить свою проповедь епископ.

Среди резвящихся детей и занятых каждый своим делом взрослых Назаровы и Эльза были в кирхе единственными праздными людьми. Вероятно, именно поэтому режиссер неожиданно подбежал к ним и стал что-то быстро говорить по-немецки, обращаясь к Назарову-старшему.

— Он просит вас подняться на кафедру епископа и что-нибудь сказать, — перевела Эльза.

— Я? — изумился Назаров. — Что я могу сказать с епископской кафедры? Да еще по-русски!

— Не имеет значения. Четыре-пять фраз. Любых. Ему нужно проверить, как работают микрофоны, — объяснила Эльза.

Назаров-старший повернулся к сыну:

— Вот пойди и скажи. Надеюсь, тебе уже есть что сказать городу и миру.

— Найн! Найн! — запротестовал режиссер. Эльза перевела:

— Ему не нужен молодой голос. Ему нужен голос человека ваших лет. Тут большое значение имеют обертоны.

Назаров-старший чуть помедлил, усмехнулся и неторопливо двинулся к лестнице. И по мере того как он уверенно-неспешно, без всякого видимого напряжения одолевал довольно крутые ступени, зал затихал, а когда он оказался на площадке кафедры, все и вовсе побросали свои дела и даже прикрикнули на шумящих детей: настолько значительной, источающей силу и уверенность была фигура этого человека.

— Говорите, пожалуйста! — по-немецки крикнул ему снизу режиссер.

— Даже не знаю, что и сказать… — Гут! Нох айнмаль! Hyp филе, битте!

— Просит еще раз, только побольше, — перевела Эльза.

Назаров положил руки на перильца кафедры, немного подумал и произнес несколько фраз.

— Зер гут! Данке шен! — поблагодарил его режиссер и занялся другими делами.

Только два человека в кирхе — Эльза и Алекс — поняли, что сказал Назаров-старший.

А сказал он вот что:

— С этого места нельзя произносить пустых слов. Отсюда можно только провозглашать. И я говорю всем: пройдет не так уж много лет, и мой сын будет Президентом России!

Вот это он и сказал.

Из стенограммы допроса Эльзы Рост инспектором Ф. Шмидтом: