Михаил Березин - Аль-Капоне мертв… Страница 2

Неподалеку с сольным концертом выступает Пригов. Уселся на железнодорожное полотно, ухватив автомат на манер гитары, бренчит пальцами где-то в области спускового крючка и напевает песню, которую когда-то исполняли "Поющие гитары":

Словно сумерки наплыла тень:

То ли ночь, то ли день,

Так сегодня и для нас с тобой

Гаснет свет дневной.

Этот сумрачный белесый свет

То ли есть, то ли нет,

И стоим с тобою рядом мы

На пороге тьмы…

Странный он парень, этот Пригов. Поет песни о любви, а никто его ни разу с женщиной не видел. При том, что холост: на территории бывшего Союза не тоскуют по нему жена с ребятишками. Когда-то Пригов трудился инженером в машиностроительном бюро, а в свободное от работы время играл на гитаре. Играл здорово, но в кабак, где предлагали хорошие деньги, идти отказывался. Утверждал, что музыка ему – только для души.

– Ну, как там дела, Бергер? – шевелится Карлюкин. – Аль-Капоне еще жив? – Угу, – отзываюсь я.

Пригову подыгрывает на своем автомате Троян: постукивает пальцами по прикладу. До недавнего времени он работал администратором в областной филармонии, и, очевидно, на правах человека, близкого к искусству…

– Поезд! – кричит кто-то, и Пригов живо сползает с насыпи, а я, завернув краешек листа, откладываю в сторону книгу.

Мы забрасываем автоматы за спину и подготавливаем мешки, которые вскоре, наполненные различным добром, улягутся в

"МЕРСЕДЕСЫ"

снова проносятся мимо пасущихся коров. И снова Карлюкин высказывает сожаление по поводу отсутствия Перикла. Он у нас красавчик. Я имею в виду Карлюкина. Хотя Перикл – красавчик тоже. Полячки на него просто гроздьями вешаются. Я опять имею в виду Карлюкина. А уж когда он извлекает из кармана пачку стодолларовых купюр, тут они просто дуреют от восторга. Вообще-то, по профессии Карлюкин – актер. Несколько лет проработал в Калужском областном театре. Играл преимущественно героев-любовников, т.е. самого себя. У изголовья его кровати на Хуторе присобачен портрет Наоми Кемпбел из немецкого журнала "TV Spielfilm". Не считая женщин, предметом его постоянного вожделения являются киви. Знаете – такой волосатый фрукт. Поскольку на Хуторе мы с ним делим номер, я время от времени подкладываю ему в блюдо с киви записку: "Перед употреблением брить". Родители его живут где-то на Дальнем Востоке. Он с ними даже не переписывается. Зато известно, что он посылает немного денег брату. Наверное, есть что-то символическое в том, что я работаю в одном звене с записным красавцем и уродом.

Сам-то я средний. Любимая мое геометрическое место – середина.

Атаманша сейчас мчится в машине вместе с Зурабом Джопуа. Поначалу горячий Джопуа – бывший снабженец – втрескался в нее по уши. Но когда Кровавая Мэри завела себе мобильный, выяснилось, что у нее уже имеется некий "поросенок".

Прибываем на Хутор. "Мерседесы" плавно въезжают во двор и выстраиваются в ряд. Хлопают дверцы, изрыгая в по утреннему еще сырое пространство субтильных парней в длинных плащах и шляпах. Вообще-то Хутор – особняком стоящая сельская гостиница с просторным внутренним двором и различными пристройками. Но мы арендуем ее целиком и называем Хутором. Живем попарно в благоустроенных комнатах. (Я – с Карлюкиным.) Есть спортзал, а на задворках – импровизированное стрельбище. Имеется даже что-то вроде операционной: на случай, если кого-нибудь ранит в стычке с клиентами или головорезами Верлиоки.

А перед самым входом в гостиницу расположен магазин – предмет нашей гордости. В него и вносим сейчас мешки с товаром.

Здесь трудятся поляки Гжегош и Марыля.

– Дзень добры, – приветствует их Пригов. – Да здравствует Валенса!

Те ловко разбирают товар, раскладывают по прилавкам. На улице уже выстроилась огромная очередь. Ведь цены у нас фантастические – таких низких цен больше не сыщешь.

Покончив со своей частью работы, разбредаемся кто куда. Я укладываюсь на тахту с позаимствованной книгой в руках. Вообще-то, я больше предпочитаю фильмы. Отчего в свое время и подался в киномеханики. Но иной раз попадаются книги, в которых все буквально стоит перед глазами. Короче, написанные людьми, которые, думаю, сами неравнодушны к кино.

– Ну что, Бергер, Аль-Капоне еще жив? – интересуется Карлюкин.

– Иди ты знаешь куда!

Чуть позже со стороны двора доносятся вопли и стрельба. Не уж-то у ребят Верлиоки хватило наглости сунуться прямо на нашу опорную базу? Мигом хватаемся за автоматы и выпрыгиваем наружу.

Так и есть. К тому же возбужденный выстрелами Перикл бежал из загона. Проломил башкой ограждение и вырвался на волю. Почувствовав, что оковы пали, он вихрем влетел во двор, миновал стоящие чинным рядком "мерседесы" и врезался в красный "Порше", принадлежащий Зурабу. Тот как раз залег неподалеку и вполне профессионально держал оборону. Черт дернул его оглянуться. Ребята Верлиоки мигом забыты.

– Перикл! – орет. – Собака!

И нацеливает на него автомат.

– Только попробуй, – подает голос Кровавая Мэри.

Вообще-то, она руководит боевыми действиями, но теперь ее больше заботит судьба Перикла.

Почувствовав разлад в действиях обороняющихся, ребята Верлиоки наглеют, и их фигуры в черном камуфляже и кроссовках "Найк" уже маячат у входа на территорию.

Так что наше появление приходится кстати.

Дожирающий киви Карлюкин одной рукой вскинул автомат и полоснул наступающих такой длинной очередью, какую только могли позволить возможности обоймы. Потом швырнул в неприятеля последний, остававшийся у него киви. Бедняги приняли его за лимонку и по всем правилам залегли, прикрыв ладонями затылки. Но тут я и подоспевший Пригов сделали рывок, и не успели те опомниться, как мы принялись вколачивать в них пули. Только потом мы заметили, что Верлиока подготовился отменно, оснастив экспедицию большими крытыми грузовиками, и вокруг нас еще много, очень много его головорезов. Они мигом осмыслили, что их передовой отряд погиб, и принялись поливать нас огнем. С Пригова снесло шляпу. Когда через час мы ее отыскали, в ней оказалось семнадцать дырок. К нам присоединился Карлюкин, успевший перезарядить автомат. Зураб Джопуа все еще переругивался с Кровавой Мэри по поводу Перикла, хотя, если учесть нынешнее состояние "Порше", вопрос можно было бы снять с повестки дня.

К счастью, большинство наших парней уже были в строю. И все же решающее слово сказали две боевые машины пехоты. Атаманша приобрела их по случаю у поляков, и до сих пор они мирно стояли без дела в одном из сараев, но сейчас здорово пригодились.

Их появление произвело фурор. Ребята Верлиоки как раз установили против наших позиций несколько крупнокалиберных пулеметов, так что им было что сметать на своем пути.

Разобравшись с пулеметами и пулеметчиками, БМП направились в сторону крытых грузовиков и сотворили с ними приблизительно то же, что Перикл с "Порше" Джопуа.

Так что остаткам верлиоковских формирований пришлось спасаться натуральным бегством, а боевые машины пехоты настигали их без труда.

Еще немного полязгав для острастки гусеницами, БМП с триумфом возвратились на хутор, и из них посыпались ребята в длинных плащах и шляпах. Зрелище было достаточно комическое. Все же Верлиока в чем-то был прав, одевая своих парней в черный камуфляж и кроссовки.

Какое-то время мы еще разбирались с Периклом. Зураб был за то, чтобы бросить в быка гранату. Но его идея не нашла отклика в душе атаманши.

– Ты бы еще на него вакуумную бомбу сбросил, – сказала она.

Посему решили сослать быка назад в загон и укрепить ограду. Что мы и сделали.

На обратном пути Карлюкин отыскал среди трупов в черном камуфляже свой киви и сожрал

ЕГО

хрипы становились все более отрывистыми. Я гнал "Мерседес" с такой скоростью, словно решил потягаться с Дэймоном Хиллом в состязаниях Формулы-1. И словно дело происходило на автодроме в Монте-Карло, а не на проселочных и довольно паршивых польских дорогах.

– Давай! – хрипел обливающийся кровью Карлюкин. – Давай, сука, давай!

Он полулежал на заднем сиденье, облокотясь о стереодинамик. Кулак торчал кверху, а в кулаке был зажат его же собственный член.

– Давай, сука!

Шестнадцатилетняя девчонка по имени Ева отчикнула карлюкинский детородный орган в припадке ревности.

Случилось все в доме у Агнешки, когда все уже разошлись по комнатам. Я сдвигал и раздвигал потную Агнешку на манер стремянки, и писк ее тоже очень походил на скрип стремянки, но тут в ее писк и мои стоны вклинились вопли. Бросаю стремянку, выскакиваю в коридор и с трудом уворачиваюсь от голой Евы, пронесшейся мимо с тесаком в руках.

Иду на вопли. Карлюкин ползает по комнате, прижимая правую руку к промежности, оттуда хлещет кровь, а он все пытается заглянуть под кровать.

– У-у-у, сука, у-у-у! – И шарит вслепую левой рукой. – Сука, у-у-у, закатился!