Александр Бушков - След пираньи Страница 20

– Р-разберемся, – промычал Кацуба, смяв листы и запихнув их в карман. – Ну, раз такие дела – полетели, Вова, комбату срочно жаловаться. Он им устроит клизьму с дохлыми ежиками… – Уже в дверях остановился, погрозил кулаком: – И смотри у меня, писатель! Если что, душу выну!

Мазур загромыхал следом за ним по лестнице. Отступление было проведено грамотно и вовремя, ничего не скажешь. Можно было, конечно, потрясти парнишечку насчет внешнего облика и фамилии совратившего его следователя – но нет гарантии, что фамилия настоящая. А если квартира на подслушивании, сюда уже могли выехать «соседи», пора уносить ноги, чтобы не влипнуть в излишние сложности…

На лавочке грустил потрепанный бомжик в клочковатой бороде. Кацуба мимоходом сунул ему в руку наполовину опустошенную бутылку и побежал к машине.

– А ведь не врут деточки, а? – спросил он, выворачивая на Кутеванова.

– Не врут, – кивнул Мазур. – По крайней мере, все это прекрасно ложится в гипотезу… Оперативнички, которые не привыкли защищаться от постороннего вторжения, чересчур уж наглый наезд на базу посредством разболтавшейся печати… Но зачем? Я понимаю, могли купить одного-двух – но против нас целое подразделение действует, ручаться можно…

– А может, купленный высоко сидит, – бросил Кацуба.

– Надо ж теперь к генералу…

– Успеется, – отмахнулся Кацуба не без легкомыслия. – Генерал все равно по делам смотался в штаб округа. Напишу на базе рапорт по всем правилам и хай оно идет согласно бюрократии…

– А они его тем временем спрячут?

– Пусть прячут. – Кацуба правой рукой похлопал себя по карману – Все на пленочке, друг мой. Да и не побежит он рассказывать – потолкуют сейчас со своей Лизкой по уму и решат сидеть тихо, как мышки. В Лизочке, помимо сексапильности, характер чувствуется, определенно. Ведь расколола, паршивочка, или, что вероятнее, сам ей в соплях и слезах признался, совета просил, как дальше жить…

…Зеленые створки разъехались в стороны, пропуская машину на базу, но часовой, вместо того, чтобы посторониться, вышагнул наперерез. Кацуба поневоле затормозил. Тут же из караулки вышел незнакомый пехотный капитан и распахнул дверцу со стороны Мазура:

– Выйдите, пожалуйста.

– В чем дело? – Мазур полез наружу, на ходу вытаскивая из кармана пропуск, – вполне возможно, после взрыва меры безопасности, как водится, удесятерили, все мы задним умом крепки. – Вот…

Капитан забрал у него пропуск и, не глядя, сунул в нагрудный карман:

– Мазур Кирилл Степанович?

– Так точно, – ответил Мазур, напрягшись.

– Личное оружие при вас?

– Да.

– Прошу сдать.

– Что-о?

– Сдайте оружие, – сухо приказал капитан, положив руку на кобуру.

Мазур огляделся по сторонам – сзади уже стояли двое, меж ним и воротами, чернявый широкоплечий лейтенант и сержант, по возрасту годившийся скорее в капитаны. Они стояли в положении «вольно», оружия в руках не было – однако Мазуру хватило беглого взгляда, чтобы распознать хорошо подготовленных волков…

Он вытащил пистолет и рукояткой вперед протянул капитану. Двое моментально встали по бокам, и за спиной с лязгом захлопнулись ворота. Часовой, украдкой зыркая на происходящее, отошел к темно-зеленому «грибку».

– Пройдемте в штаб, – капитан держался вежливо-отстраненно.

Из машины на них бесстрастно смотрел майор Кацуба.

Глава шестая

А вас, Штирлиц, попрошу остаться…

Скромные труженики специфических профессий еще во времена становления ремесла, в эпохи, не обремененные электроникой и писаными документами, открыли простую житейскую истину: попасть на допрос к своим – не в пример хуже, нежели к противнику И дело тут не в перечне грядущих неприятностей – порой свои тебе нарежут ремней из шкуры в ситуации, когда чужие ограничились бы парочкой оплеух…

Все дело в нешуточной психологической плюхе. Человек мгновенно изымается из прежних отношений, из прежней системы и переходит в иное качество: окружающие остаются на своем месте, а он словно бы уже чужой…

Невесть откуда взявшаяся троица отконвоировала Мазура в штаб, а там, в комнате, куда Мазур прежде как-то не захаживал, обнаружился еще один пехотный капитан – согласно форме. Содержание оказалось несколько иное: капитан предъявил документы, из которых явствовало, что он вообще-то в миру – капитан третьего ранга и имеет честь состоять в контрразведке флота. Того самого, к которому был приписан и Мазур всю свою сознательную военную жизнь. Легко догадаться, что неожиданная встреча сослуживцев протекала отнюдь не в теплой и дружественной обстановке. По голове, правда, не били – контрразведчик, исполненный свойственной его ремеслу бюрократической загадочности, вдумчиво проверил документы Мазура, хмуро сличил фотографии с оригиналом, а потом непринужденно упрятал документы в стол.

Дальше все было предельно просто. Внутреннее расследование. Домашний арест. Стопка чистой бумаги в палец толщиной, заботливо врученная авторучка с запасным стержнем. Обосновавшийся в коридоре, под дверью его комнаты, ряженый сержант. Телефон отключен. Жратву, правда, принесли в обед согласно распорядку, даже одарили блоком сигарет (зато свои, что лежали в комнате, исчезли, определенно на предмет проверки. Вообще Мазур без труда обнаружил, что комнату в его отсутствие весьма профессионально обшарили). Приказ-пожелание контрразведчика, высказанный столь же бюрократически сухо, был недвусмысленным: как можно более подробно и обстоятельно описать все, что Мазур делал с того момента, как отчалил на плоту из Курумана, – и до той минуты, как вышел на перрон шантарского вокзала.

Время не лимитировано – лишь бы подробнее и обстоятельнее… Как водится, на прощанье особист использовал на нем часть их всегдашнего арсенала: якобы всезнающие взгляды типа «советую-не-запираться-нам-все-известно», туманные намеки на то, что вскоре прибудет некто облеченный полномочиями, который Мазуром и «займется всерьез», а также непременное пожелание «подумать как следует». С точки зрения психиатрии все это именуется «ложная многозначительность» и служит неопровержимым симптомом иных расстройств – но тогда лишь, когда речь идет о гражданах цивильных. Для особистов же всех времен, стран и народов подобное поведение, наоборот, служит признаком их полнейшего служебного соответствия и ничего тут не поделаешь, аминь…

Эмоции пришлось временно отложить в долгий ящик – что бы Мазур ни чувствовал и какие бы слова про себя ни произносил, он был армейской косточкой, офицером от плоти и крови, а потому не собирался заламывать руки подобно истеричной гимназистке. В конце концов, во времена развитого социализма после каждого возвращения из забугорных странствий отписываться приходилось не менее обильно. Сплошь и рядом индивидуумы, подобные хмурому капитану третьего ранга, таращились на вернувшихся ничуть не дружелюбнее, словно априорно подозревали в измене, лжи и вероломстве и были уверены, что «морские дьяволы» по своей собственной инициативе проникали за рубеж, проползши на брюхе мимо погранцов, а чужих профессионалов резали ножиками опять-таки по извращенной страсти к садизму. Скромные труженики специфических профессий смолоду осознают, что их жизнь будет четко делиться на две половины – работа и отписыванье… И не стоит сваливать все на систему – по достоверной информации, на той стороне то же самое, не зря же еще полсотни лет назад там родился милейший эвфемизм «поездка в Канаду» [6]…

Словом, у него был большой опыт отписываться – укладывать самые невероятные и драматические события в косноязычные канцелярские абзацы, от которых человеку непосвященному (и посвященному, впрочем, тоже) неудержимо хочется блевать. И то, что речь на сей раз шла о нем и о жене, ничего, если подумать, не меняло: бывает, смерть лучших друзей приходится описывать корявыми оборотами, способными повергнуть нормального человека в брезгливый ужас…

Однако все это еще не означает, что дело идет легко. В особенности когда приходится подробно формулировать, почему ты посчитал целесообразным убить одну женщину, чтобы спасти другую. Или описывать, как жена собственным телом выкупала вашу свободу у трех подонков. Или объяснять, как ты решился подмогнуть одному гангстеру ограбить другого. Сразу по возвращении ему уже пришлось составлять подробный отчет, но это не меняет дела – от механического повторения на душе ничуть не легче, наоборот…

И все же он был профессионалом и потому старался, как мог. Засиделся до темноты, перенося каждую фразу на бумагу не раньше, чем обкатавши ее в уме до полной и законченной казенщины. С темнотой под окном (его комната была на первом этаже одной из серопанельных трехэтажек) обосновался часовой, расхаживавший с идиотским упрямством автомата. Обычный часовой, при автомате. Мазур мельком оскорбился – и перестал об этом думать, с головой уйдя в писанину.