Петр Катериничев - Иллюзия отражения Страница 21

А что собираюсь делать я? Пожить ночной жизнью Саратоны. Как ни странно, проведя здесь почти полгода, ни столицы, ни окраин острова я почти не знаю. Нет, я объехал его весь, но скорее из любопытства к океану: он разный в разных частях Саратоны. Тот, кто прожил всю жизнь в мегаполисах, отрываясь на двух-трехнедельный отпуск, часто и природу воспринимает поверхностно: океан – как большую ванну, песок – как большой коврик, лес – как большой зонтик. Урбанизация сознания. А океан – это...

– Привет, Дрон. – Едва постучав, Бетти прошла в трейлер. Лицо ее было свежим и веселым, глаза сияли лукавой усмешкой. – С тобой можно переболтать?

– Насчет чего?

– Меня волнуют цифры. Особенно с шестью нулями. Хочу пригласить тебя в компаньоны.

– Премия Сен-Клера-старшего?

– Да.

– С остальными ты уже говорила?

– По правде – нет. Вернер не в себе. И по-моему, он не вполне теперь адекватен.

– Ты специалист по адекватности, Бетти? Диссертация? Докторская степень?

– Н-нет. Но я в этом... разбираюсь.

– А Диего?

– О, он адекватен всегда, но...

– Но?

– Зачем ему деньги? Он живет здесь скоро пять лет, и ничего ему не нужно, кроме покоя. В стремлении к покою звезд не достигнешь.

– Прошлой ночью одна девушка мне уже говорила про звезды.

Бетти поморщилась:

– Ты про Арбаеву?

– Да.

– Дрон, она была наркоманка. А я – нормальная.

– Понятно. Ты в этом разбираешься.

– Зря иронизируешь. Знаешь, почему я пришла к тебе?

– Конечно. Я – красивый.

– Просто если ты не догадаешься, откуда здесь растут уши и у кого, тебя просто закопают.

– Уши... От дохлого осла.

– Ты в депрессии, Дрон? На тебя не похоже.

– Милая Бетти, а тебе не приходило в голову, что если я догадаюсь, у кого растут эти самые уши, то меня закопают обязательно?

– Это еще бабушка надвое сказала. Но ты ведь боец, Дрон!

– Я – интеллектуал.

– Нет. Ты просто умный боец.

– Что ты предлагаешь конкретно, Бетти?

– Ты что-то говорил про наркотики...

– Я? Говорил?

– Ну да. Будто Арбаева накануне самоубийства принимала какие-то таблетки. Это правда?

– Правда.

– Возможно, что таблетки принимал и Сен-Клер...

– Возможно.

– Остается найти продавца.

Я пожал плечами:

– А если его нет на острове?

– Я знаю, что есть. Как Арбаева назвала снадобье?

– «Чако».

– Я слышала о таком.

– Здесь?

– Нет. В Англии. Поговаривали, что это просто стимулятор памяти, воображения. Никакого привыкания.

– Кто поговаривал?

– Не помню. Так, говорили.

– Чего ты хочешь от меня, Бетти?

– Сильного мужского плеча. Что может сделать слабая девушка в ресторанных джунглях ночной Саратоны?

– Здесь не джунгли. Здесь заповедник. Хорошо охраняемый.

– Притон – всегда притон.

– Ты знаешь, куда поедешь?

– Да. И хочу захватить тебя.

– Извини, Бетти. Здешняя карусель меняет людей.

– Карусель?

– Ну да. Праздник. Аттракцион.

– И – что?

– Диего превратился в пенсионера. Вернер лечится от неврастении. А я хочу пожить обывателем.

– Ты не хочешь заработать деньги?

– Я не верю, что их можно заработать. И верю в то, что барон Данглар найдет тех, кого ищет.

– Прекрати. Разве для тебя слово «закон» не пустой звук?

– Нет, когда он подкреплен мастерской стрельбой Данглара. У нас бы пальнуть так вот запросто по машине Арбаева не решился ни один генерал. Даже наделенный полномочиями.

– Генералы не стреляют. Они отдают приказы.

– Да? А я не знал.

– С тобой трудно сейчас говорить, Дрон. Почему?

– Наверное, я напуган.

– Напуган? Ты?

– Что тебя удивляет, Бетти?

– Ты не напуган, Дрон. Ты ведешь себя так, словно у тебя нет будущего. Совсем. – Бетти вышла и плотно прикрыла за собою дверь.

Пространство за окном наполнялось синим вечером. И стоило закрыть глаза, как мне вдруг почудился осенний, пахнущий яблоками морозец и аромат первого снега, нежного, как проблеск зари...

...А снег порою нежный, как истокЗари рассветной, вырастившей лето.И ночь листает ноты звездных строк,Под белый вальс струящегося света,

Под синий сон чарующий луны,Под краски предвечерия пред мартом...Мы слышим близко запахи весны,И песни, что пропеты кельтским бардом,

Слагающим по прошлому помин,Слагающим по будущему веды.Горит предначертанием победыВ плаще его сияющий рубин.

Горяч, как ночь, живителен, как кровь,Поэт листает времени страницы,В былины превращая небылицыИ небылью карая нелюбовь.

Ну а любви – приходит новый срок,И трепетно предчувствие рассвета,И ночь листает ноты звездных строк,Под белый вальс струящегося света.

Где теперь тот белый вальс? И снег, и все то, что некогда составляло мою жизнь? Бог знает.

Глава 31

Когда я вышел из трейлера, на западе пламенел закат. Из жестянки от сигар я выгреб всю наличность, лениво пересчитал: негусто. Вдвойне было отрадно и то, что ребята Данглара оказались на высоте: тоже пересчитали и вернули на место все до сантима.

Я подошел к нашей импровизированной стоянке под хлипким навесом на укатанном до твердости камня грунте. Машин Бетти и Диего не было. Мой «форд», бороздивший исключительно дороги Саратоны, был куплен за такие смешные деньги, что и сказать совестно. Образец был почти реликтовый: лет двадцати пяти от роду. Но никакой антикварной ценности не представлял: хозяева так часто стучали кузовом обо что ни попадя, что машина годилась лишь в металлолом. По такой цене я ее и приобрел: кататься на эдаком драндулете хозяину было уже совестно. Я же от безделья привел «форд» в порядок, подобрал на свалке все нужное для «внутреннего сгорания», под бдительным надзором Диего перебрал мотор и даже нарек возрожденное шестициллиндровое детище звучным именем Гоша.

Повернул ключ в замке зажигания, отжал сцепление и помчал к Саратоне. Дорога в этот час была пустынна. И фургон на обочине я отметил сначала как данность, но и то только тогда, когда тот вдруг сдвинулся с места, перегораживая дорогу. Останавливаться мне совершенно не захотелось: чьи эту штучки, подручных Арбаева, служивых Данглара или моих российских коллег, жаждущих обострить во мне чувственное восприятие саратонской действительности и заставить вращаться вялые извилины, мне было все равно!

Я вильнул рулем влево и, не снижая скорости, хорошенько поддал наглый автосарай: фургон поплыл к кювету, кувыркнулся мордой вниз и завалился на бок, как нетрезвый бегемот.

Пули прошили ветровое стекло, я пригнулся и погнал вперед. Один из стрелков затаился в чахлых кустах акации, у обочины: не особенно и размышляя, я гнал прямо на него. У стрелка сдали нервы: он встал во весь рост и поливал моего Гошу пулями из бесшумного «узи», как хулиганистый отрок свою соученицу из спринцовки. Я завалился на пол, отомкнул дверцу, сгруппировался... Послушный автомобиль ударил стрелка бампером и на скорости слетел с дороги. Я вывалился через пассажирскую дверь, проскользил вниз по выгоревшей бесцветной травке, перекатился, успев заметить, как верный Гоша темной тенью пронесся метра три, вписался капотом в грунт, скрежетнул и замер.

Намерения нападавшего были злобными, оттого и судьба злосчастной: он лежал метрах в десяти от меня, уставившись стекленеющими глазами в выцветшее от жары небо. В несколько мгновений я вскарабкался на откос, распахнул дверцу заваленного на бок микроавтобуса: раздались частые хлопки, гильзы со звоном посыпались внутрь фургончика, пули уносились в темнеющее небо и по традиции не причиняли ему вреда. Я услышал характерный лязг откинутого затвора, не стал дожидаться, пока обезумевший от страха и, возможно, оглушенный падением стрелок сменит магазин, одним движением запрыгнул в люк и рухнул на жилистого парня. Он попытался ткнуть меня стволом, но не успел: ударом ноги я впечатал его руку в металл обшивки и добавил сверху в надбровье, торцом кулака, как кувалдой. Стрелок затих.

Я быстро обыскал парня: как и следовало ожидать, никаких бумаг. А вот вида он был самого импозантного: хрестоматийный «идейный борец»: в реденькой, по причине юного возраста, бороде, в сползшей на шею джеллабе, ну прямо-таки шахид. Любой розыскной лист сразу бы обозначил бы его «лицом арабской национальности», хотя, на мой непредвзятый взгляд, на араба он походил мало, скорее на южноазиата.

Было во всем этом нечто от провинциальной театральщины, но... Жизнь меня приучила к «идейным борцам» относиться с опаской, даже если они наряжены в туники или тоги: внешняя атрибутика для таких вот сбрендивших юнцов весьма важна.

Кое-как я спеленал пленного собственным ремнем и – задумался. Можно было бы, конечно, предположить, что меня опять кто-то на что-то провоцирует, но предположение это выглядело чистой литературщиной: никаких подстав, на сей раз меня пытались завалить.