Андрей Воронин - Повелитель бурь Страница 21

— Бывает, — вежливо и равнодушно сказал Глеб.

Это было совсем короткое слово, но, еще не успев выговорить его до конца, Сиверов вдруг понял, что этот человек тоже ему знаком. Впрочем, «знаком» — это было не совсем то слово. Знакомство их было такого рода, что соединяет людей крепче родственных уз, и теперь Глебу Сиверову предстояло сию же минуту, не сходя с места и не тратя времени на раздумья, решить, как ему с этим знакомством поступить. Долг — вернее, то, что агент по кличке Слепой уже много лет подразумевал под этим словом, — повелевал ему решительно откреститься от собственной памяти. Время меняет людей, и воспоминания почти двадцатилетней давности редко соответствуют действительному положению вещей. Человек, растерянно улыбавшийся Слепому с высоты своего немалого роста, помнил совсем другого Глеба Сиверова — того, который давно умер и был похоронен в пыльных чужих горах. Да и в нем самом наверняка осталось очень мало от того зеленого пацана, который готов был пойти под трибунал, но не сбрить свои жиденькие черные усики, как того требовал старшина роты. И не сбрил, между прочим. Вон, какие из них усищи получились! Да? ничего не скажешь, настоящий джигит вырос. А ведь мог бы и не вырасти. Мог бы так и остаться там вместе с лейтенантом Сиверовым…

Какого черта, подумал Глеб. Какого черта?! Те, кто превратил меня в зомби, в ожившего мертвеца с приросшим к руке пистолетом, сами давно мертвы. Их планы, их цели и замыслы умерли вместе с ними и погребены под обломками рухнувшей империи. Так какого дьявола я должен во всем следовать программе, которую они в меня когда-то заложили? Даже в такой мелочи… А мелочь ли это? Ведь это одна из тех мелочей, по которым судят о человеке: вот этот — настоящий, а тот — дерьмо собачье. Ну да, конечно, быть дерьмом при моей профессии как-то безопаснее, да только… А, к черту!

— Бывает, — медленно повторил он и характерным жестом сунул в зубы сигарету. Глаза у грузина сделались совсем круглые — очевидно, этот жест тоже показался ему мучительно знакомым. — Всякое бывает, генацвале. Бывает, похоронишь человека, а лет этак через пятнадцать-двадцать сталкиваешься с ним в каком-нибудь шалмане и ну голову ломать: он или не он? Так-то, Арчил Вахтангович. Так-то, кацо.

Он щелкнул зажигалкой и погрузил кончик сигареты в ровный голубоватый огонек, краем глаза заметив удивленный, и слегка встревоженный взгляд Ирины. Ему вдруг стало легко, тепло и немного грустно. Он знал, что принял верное решение, и грустил оттого, что не испытывает по этому поводу той радости, какую, по идее, должен был испытывать.

— Вай, — тихонько проговорил, почти пропел грузин. — Вай! Командир, дорогой, это правда ты?

Последний вопрос прозвучал уже как вопль. На них начали оглядываться, и Глеб поспешно дернул Арчила Вахтанговича за штанину, силой усадив его на свободный, стул.

— Тише ты, джигит, — сказал он. — Чего орешь-то?

— Вай, узнаю! — немного тише, но все еще гораздо громче, чем нужно, запел грузин, — Узнаю командира! Такой вежливый, такой ласковый, клянусь! Слушай, я сплю, нет? Как такое может быть, э? Глазам не верю! Ущипни, меня, генацвале, клянусь!

Глеб с удовольствием выполнил его просьбу. Грузин подскочил и затих, потирая предплечье.

— …а, — сказал он, — теперь вижу, что живой. Поверить трудно, но… Нам сказали, ты погиб. Теперь своими глазами вижу: нет, не погиб, живой. Кому верить — тому, кто сказал, что ты мертвый, или собственным глазам? Слушай, так можно с ума сойти! Где другое лицо взял, слушай? Я Москву посмотреть хотел, но у меня лицо не той национальности, понимаешь? Куплю себе другое, буду ходить, все мне будут улыбаться, милиция честь отдавать станет. Скажи, где брал, сколько платил?

— Где брал, там больше нет, — сказал Глеб, — А сколько платил… Другое лицо — другая жизнь, Арчил. Прежней жизнью я и расплатился. Так что мой тебе совет, живи с тем лицом, которое папа с мамой подарили. Тем более что оно тебе очень идет. И, умоляю, перестань орать. Люди же кругом! Не заставляй меня жалеть о нашей встрече.

Грузин на мгновение погрустнел, крякнул, — крутанул ус. — Понимаю, дорогой, — сказал он. — Прости…

— Ни черта ты не понимаешь, — перебил его Глеб. — И не надо. Я очень рад тебя видеть. Познакомься, это Ирина. Ирина, это Арчил.

Грузин опять вскочил, галантно склонился над протянутой Ириной рукой и темпераментно приложился к ней губами, после чего немедленно затянул горячий и продолжительный монолог, сплошь состоявший из цветистых комплиментов и выражений преданности и восхищения. Монолог сей вполне органично перешел в тост и, только произнеся его до конца, Арчил Вахтангович обнаружил, что в руке у него нет стакана с вином. Он пошарил глазами по столу, не нашел третьего бокала и принялся гортанно вопить, призывая официанта.

Жуликоватая личность с грязной салфеткой немедленно материализовалась рядом с ним из табачного дыма, и между двумя сыновьями одной нации произошел короткий, непонятный окружающим, очень эмоциональный разговор. Не прошло и трех минут, как стол перед Ириной и Глебом волшебным образом преобразился. Теперь он напоминал скатерть-самобранку — в представлении кавказца, разумеется.

После третьего стакана вина возникшая было неловкость бесследно улетучилась, чему немало способствовала горячая и дружелюбная болтовня грузина, не касавшаяся личных обстоятельств и странно изменившейся внешности Глеба. Слушая своего бывшего взводного сержанта, смеясь его шуткам и отвечая на ничего не значащие вопросы, Сиверов думал о том, что парень по-настоящему умен и чертовски проницателен, раз сумел сразу же подавить любопытство. Впрочем, события двух последних десятилетий кого угодно могли научить не задавать лишних вопросов. На фоне миллионов исковерканных судеб, множества смертей и границ, которые пролегли через дружбы и семьи, чье-то изменившееся лицо было не такой уж важной деталью, чтобы обращать на нее особое внимание.

— Сам-то как, кацо? — спросил Глеб, вклинившись в паузу между двумя тостами. — Чем занимаешься? Бизнес?

Арчил махнул рукой и заметно помрачнел.

— Какой бизнес, командир? О чем говоришь? Тут, недалеко, в горах турбаза. Инструктор, проводник… Туристов на лошадях катаю, понимаешь? Был бизнес, теперь весь вышел. Какой может быть бизнес в наше время? Арчил, дорогой, возьми автомат, стреляй абхазов, жди, когда надо будет русских стрелять… Почему не хочешь, генацвале? Ты что, не грузин? Ты не кавказец, да? Сам ты не кавказец, обезьяна, сын осла! Кавказец в брата стрелять не станет! Кто будет в русских стрелять — Арчил Гургенидзе? Сейчас, дорогой, бегу! Только галоши надену, клянусь! Если бы не один русский, где бы сейчас Арчил Гургенидзе был, кому бы ты свой автомат в руки давал?

— Ну-ну, — сказал Глеб. — Не горячись, Арчил.

— Почему же? — вмешалась Ирина. — По-моему, все правильно. И где был бы Арчил Гургенидзе, если бы не один русский?

— Вай, не спрашивай! Как подумаю, где бы я был, плакать хочу, клянусь! Этот человек меня с того света на руках вынес.

— Арчил, — с нажимом повторил Глеб.

— Что, дорогой? Я неправду говорю? Десять километров по горам кто меня на спине тащил?

— Кто? — заинтересованно спросила Ирина. Грузин повернул к ней носатое лицо и расплылся в широкой улыбке.

— Вах, красавица! Не женщина — солнце! Не знаешь, кто? Он сейчас тут сидит, вино пьет, шашлык кушает. Смотри, какой хмурый. Не любит, когда про него хорошо говорят. Ему неинтересно, что Арчил почти двадцать лет мучился, горевал: вай, Арчил, вай, ишак, месяц без памяти лежал, не успел брату «спасибо» сказать! Зачем такой ишак живой остался, если брата убили?

— Считай, что сказал, — хмуро перебил его Глеб, испытывавший мучительную неловкость от этих горских песнопений в его честь. — Может, хватит об этом?

— Как скажешь, дорогой. Уйду в горы, песни петь буду, пускай меня камни слушают, если ты не хочешь. Слушай, пошли со мной! Я здесь случайно, всего на одну ночь. Завтра забираю группу туристов и — домой, на базу. Поехали, генацвале! У меня там хорошо, тихо. Посидим, вина выпьем настоящего, шашлык сам сделаю, поговорим, вспомним наших ребят… А? Я хорошо придумал, клянусь! Зачем вам этот курорт?

Глеб посмотрел на Ирину. Предложение было заманчивое, но вот море…

— Там же моря нет, — сказал он неуверенно.

— Озеро есть, — быстро возразил Гургенидзе. — Не вода — хрусталь! Посмотришь — пить хочется, купаться страшно. А воздух! Сладкий, как молодое вино, клянусь!

— Кислятина это ваше молодое вино, — сказал Сиверов.

— Зачем обижаешь? Сначала пробуй, потом говори! Ты такого вина в жизни не пил! И не выпьешь, если Арчил тебя не угостит.

— Да? — с сомнением обронил Глеб. Он действительно не знал, как поступить.

— Ты же сам мечтал о заброшенном маяке, — напомнила Ирина. Она была очарована Арчилом Гургенидзе и обрадовалась возможности побольше разузнать о прошлом своего мужа. Впрочем, Глеба это не слишком шокировало: в том, что Арчил мог бы рассказать о нем Ирине, не было ничего постыдного или секретного. «Засекреченная» жизнь Слепого началась уже после того, как душманская граната разлучила лейтенанта Сиверова и сержанта Гургенидзе — как им обоим тогда казалось, навеки.