Прототипы - chromewitch Страница 21

Минута длится необычайно долго, и далеко не сразу Флай понимает, что ее лицо все еще сухое. Единственный дисплей внутри шлема — черное поле с белыми строками — навязчиво мигает в правом верхнем секторе. Ее шею сдавливает немного не до удушения — умный материал реагирует на чрезмерную влагу и внезапное давление, закупоривает все щели и стыки намертво. Флай наконец-то отрывает взгляд от все темнеющего и темнеющего солнца над головой и фокусируется на белых буквах краткой сводки.

«Подводный режим», что бы это ни значило.

Рано радоваться, конечно, у нее все еще воздуха максимум на четыре — уже три — минуты... Но Флай не успевает додумать эту мысль — обивка внутри шлема разбухает, как и материал под подбородком и вокруг пластикового забрала, мешающий воде проникнуть внутрь. Ее голова теперь зафиксирована намертво, и это вызывает панический страх. В ее ноздри проникают трубки, как будто на операционном столе, Флай хочет вдохнуть ртом, но уже не может, челюсть сдавлена, крепко схвачена чересчур сообразительной техникой. Флай инстинктивно дергается, обхватывает руками проклятый шлем... прежде чем понимает, что дышит.

...Гелиокс, вероятно. Или еще одна из тех смесей для искусственной вентиляции легких.

Дисплей говорит о двадцати минутах.

Флай идет ко дну как топор, перестав сопротивляться и заново осмысляя свое положение.

То есть он не врал. То есть этот бугай, свалившийся в их пикап, действительно не врал и понимал, что делает. Зачем — этот вопрос можно оставить на потом.

Двадцать минут — уже восемнадцать. Флай плывет наугад, абсолютно не ориентируясь в грязной воде, туда, где предположительно — если повезет — должен быть берег.

И берега не видно.

Двенадцать минут, десять, восемь... Тело слишком слабое без экзоскелета. Флай чувствует себя голой и ничтожной.

Шесть минут.

Четыре минуты.

Две минуты.

Ей придется всплыть, ей придется всплыть в неизвестность.

Ноль минут.

Давление отпускает ее челюсть, и Флай вновь владеет собственным лицом, но теперь уже эта свобода вызывает страх.

Сколько можно бояться? Паника и ее отсутствие уже превратились в бесконечные адреналиновые горки. Протянув еще двадцать секунд, Флай сдается и вырывается на поверхность. Подводный режим, уже бесполезный, отключается, и сквозь стыки между забралом и шлемом прорывается воздух. Флай слышит собственное дыхание, хриплое и сиплое, и вода плещет ей в лицо. Воздух и вонь застоявшейся бухты дезориентируют круче любого алкоголя.

Не слышно выстрелов и гласа господня, и шум в ушах — это от воды, а не от лопастей вертолета где-то в небе.

Флай оглядывается в воде, стараясь удержаться на поверхности в новом приступе усталости. Она преодолела неплохое расстояние — но не в сторону любого из берегов, к сожалению.

— ...шь ме... я? — шипит передатчик в шлеме. — ...ы... ще... ж... а?

— Не слышу, — догадывается Флай. — Но жива.

На воде можно держаться, вспоминает Флай. На воде можно даже отдыхать. Но бездействие дается с трудом, и спустя минуту размеренных вдохов и выдохов Флай все-таки нацеливается в сторону берега. Правого, если она правильно разобрала «а... ого...» в бесконечных помехах. Того, где заводы «Ровены» плавно перетекают в ее же кварталы корпоративного жилья.

И вот теперь — самое время спросить, зачем этот тип и вправду попытался ее спасти. И спас, выходит. Успешно.

Не то чтобы ее сердце наполнилось благодарностью — объявленная на тебя охота отучивает от доверия. Но... у него остался ее экзоскелет. Ее планер, ее крылья, без которых — Флай уже убедилась — она не протянет в Аркадии и пяти минут.

Флай старается не дрожать, выползая на берег. Старается держаться с достоинством. Но лестница на бетонный берег еще никогда не была такой длинной, и Флай валится лицом в асфальт, очень близкая к тому, чтобы не подниматься с него никогда.

Из-за рабочего времени в корпоративном квартале не так много людей, но камеры все еще здесь, и, на что бы ни насмотрелись работники «Ровены», выползающая из воды полумертвая преступница явно не подходит под понятие «обычного вторника».

— Все под контролем! — Звучный голос останавливает нескольких прохожих от того, чтобы приблизиться к ней.

Флай с трудом садится на колени и видит, как к ней быстро приближается знакомый бугай. У него внезапно располагающее лицо — это она успела отметить еще в пикапе. У него располагающее лицо и голос, а вот все остальное — эталон тех мордоворотов, которых обычно ставят на фейс-контроль в клубах. Даже на открытой всем ветрам набережной он кажется слишком огромным, заполняющим пространство, монументальным.

Минутное замешательство прохожих прерывает какой-то парень-зевака.

— Ты не из охраны! — говорит он обвиняюще.

— Все. Под. Контролем, — повторяет бугай, направив на него пистолет, и это работает лучше слов.

— Ты вытащил оружие на территории «Ровены», — говорит Флай вместо приветствия. — Она тебя убьет.

Бугай не отвечает, вместо этого он поднимает ее на ноги, и Флай вяло вырывается — он дает ей это сделать. Она ждет угроз, обвинений, ультиматумов. Даже обычной ругани, которой сыпала Орхидея, насмотревшись на погоню. Вместо этого он говорит медленно и ласково, как будто разговаривает с ребенком или душевнобольным:

— Я знаю, что тебе очень тяжело.

От неожиданности Флай фокусируется на его глазах — кристально-чистых и голубых, как у младенца.

— Я знаю, что тебе очень тяжело, но мы должны собраться и двигаться дальше. Потому что ты права, и «Ровена» очень скоро захочет нас убить.

— Или нет, — отвечает Флай из внезапного и иррационального желания противоречить. — «Новатех» здорово подгадила ей, выкинув модель крыльев на гражданский рынок.

— Мне кажется, — бугай продолжает все тем же спокойным голосом, — сейчас у нас нет права на эту надежду.

Кровь все еще стучит в ее висках, дыхание все еще опьяняет, усталость все еще давит на плечи, на кости, на каждую мышцу. И отсутствие надежды вдруг становится последней каплей в этом кошмаре — или все внутренние резервы организма наконец-то отказывают бесповоротно. Флай кивает на чистом упрямстве, соглашаясь, все еще стараясь делать вид, что... Она уже не помнит, кем пытается казаться.

Она отрубается вместе с этим кивком.

Ее несут, кажется. Ее несут, и это вызывало бы злость, если б тело еще ее слушалось.