Сергей Зверев - Тайное становится явным Страница 22

– Еще не поздно исправиться…

Человечек разлепил ладошки и потер пальцем веко.

– Поздно, Павел Игоревич. Ближайшие ваши годы уже расписаны, да и раньше надо было думать. Какой нынче прок с ваших детишек? Покуда вырастут, отгремят великие сражения…

Этот неторопливый болтун нещадно действовал на нервы. Сморщенная физиономия с белесоватыми невыразительными глазками покачивалась не далее как в полуметре. Но не было возможности по ней звездануть: руки висели и не слушались. Укол чуть ниже шеи обездвижил верхние конечности и ослабил нижние. Создавалось впечатление, что ему усиленно мстят. В частности, вот этот «репчатый реваншист», которого он впервые видит, но который так и норовит опустить его ниже пола. Не иначе заказ выполняет. Уж не человека ли по имени Александр Николаевич – того самого, со спущенными штанами?..

– Я хочу знать, Павел Игоревич, как к вам попали документы и куда вы их хотели вывезти? Начинайте рассказ, я вас слушаю. И поменьше тенденциозности. Любое ваше слово может работать как на вас, так и против вас.

– Уважаемый, вы лопух… Ваши люди давно в курсе. Два дня меня выкручивают, как хотят, и тут вдруг являетесь вы и…

– Без оскорблений, пожалуйста. Ваш рассказ вполне усвоен. Но он не акт доброй воли, поскольку родился под впечатлением закиси азота. Вы не отвечали за свои слова. А теперь должны ответить. Мне нужны не просто голые факты, но и ваше отношение к ним. Считайте меня психологом. Говорите же, Павел Игоревич, говорите, вас записывают. Чем раньше закончите, тем быстрее пойдете отдыхать.

Зачем юродствовать и выставлять себя посмешищем? Жизнь изменилась к худшему в тот момент, когда он схлопотал микропорой по макушке. Душа отлетела, покружив над телом, вернулась (привыкла дома-то), но вела себя так, словно это не его, а ее треснули по затылку. Несколько человек обыскивали номер – он различал матовое движение и тяжелую поступь. Затем он взмыл вверх, за спиной защелкнулись наручники, и проблема ватных конечностей стала неактуальной – его потащили. Туманов помнил лестницу, по которой безвольно волочились его ноги, услужливого перепуганного портье, шарахающихся постояльцев. Он являл собой эталон покорности – удар по голове полностью отбил желание цитировать Декларацию прав человека. От тряски в машине развилась морская болезнь, но в голове прояснилось. Не до умственной эквилибристики, но элементарные операции мозга (что проще принять: роды или факс?) он уже мог себе позволить. Нет сомнений, Туманова сцапали страдающие бесоодержимостью «орденоносцы». Дина, предположительно, ушла. Иначе не везли бы их порознь. А коллеги по «Бастиону» подложили новую свинью, рассчитывая на сей раз уже не просто его ухлопать, а ухлопать с пользой для дела. И опять он попался. А все потому, что два понятия – «Туманов» и «доверчивость», как хлеб и масло, – просто созданы друг для друга… Он отметил уникальный в своем роде Тещин язык – яркую примету дороги в аэропорт; пустую трассу. Но где-то за постом ГАИ, который они преодолели с ветерком (попробуй останови…), поездка прервалась. Его вывели из машины и втолкнули в дом. Раньше здесь были склады, фирмочки, мелкие торговые шарашки – теперь их здесь не было. Парни в камуфляже охраняли нечто вроде цейхгауза. Коридоры, решетки, спуск в подвал. Быстрое фото, сканер, снятие «пальчиков», модный бзик – отпечаток языка – запечатлели, так сказать, личность. Нужный поиск, успех, возгласы удивления, злые взгляды. Обратная дорога – лестница вверх, решетки, коридоры… Джип под дождем, трясучка…

– Услуга за услугу, уважаемый… Где женщина, которая находилась со мной в гостиничном номере? Вы должны про это знать…

Сивые глаза, ни черта не выражающие. Кривляние тонких губ, означающее усмешку. Опоссум вонючий…

– Она погибла. Застрелена при попытке к бегству. Чем скорее вы о ней забудете, тем лучше.

Врешь, шакал. Не было никаких выстрелов (кроме одного – пробившего голову внучонка). Да и зачем стрелять в Динку? Зачем, суки!.. А вдруг не врет? А вдруг правда? «Доктор, я буду жить?» – «А смысл?»

– Продолжайте, Павел Игоревич, продолжайте.

Продолжаем. Рот говорил одно, голова думала о другом. «Отзвучали песни твоего полка, Туманов», – думала голова… Невзрачный Ан-2, стоящий на спецполосе энского аэропорта, уж больно напомнил ему катафалк. Да кто же по своей воле – в последний-то путь? Напоследок он взбрыкнул. «Оступился» на трапе, развернулся так, что скованные руки оказались прижаты к спине, и ударил сопровождающего ногой в последнее ребро. «Маков!.. – взревел «орденоносец», падая на ступени. – Взять его!»

«Хорошая фамилия, – отметил про себя Туманов. – Добрая». Провел второй удар, в толчке, обеими ногами. Субъект с неплохой фамилией загремел по трапу. Третий удар он сделать не успел (хотя мог – во вкус вошел). Страхующий сверху оказался не спящим, рубящий удар по затылку выбил из реалий. Так что прелестей воздушного путешествия он не помнил. «Станция», где его выгрузили, оказалась не Бологое, не Каховка, а город Картышево, о чем недвусмысленно сообщала облезлая надпись на здании барака. «Дурмашиной» врежут и в «дядькин дом» свезут, – с тоской подумал Туманов. «Дурмашиной» (шприцом) действительно врезали. Но повезли не в тюрьму, а в другой большой город, Красноярск, в тамошний аэропорт Емельяново. Он уже не вязал лыка и с трезвой точки зрения оценивать события не мог. Из белесой дымки выплывал новый самолет – с надписью «Лесавиа» на фюзеляже – собственность красноярской авиабазы охраны лесов. Новое путешествие, острая надобность забыться сном… Прибытие. Знакомая вышка, приземистые лачуги по краям взлетного поля, Ми-8, ждущий его нетерпеливо, как любовник жаркого свидания. Столбовое… Здравствуйте, девочки. Мы с вами уже встречались…

– Знаете, странно, Павел Игоревич, – гнилая луковица, меняя очертания (как ему удается?), продолжала кружить в полуметре. – Девочка Алиса, сбежавшая из страны чудес, – нехорошая девочка. Ее надо вернуть и примерно наказать. Вы с похвальной точностью сообщили нам адрес – улица Громова, 39, квартира 117, но когда люди прибыли, их поджидали другие люди, которые не хотели, чтобы нехорошую девочку вернули и наказали. Одного они убили, а второго заставили в панике ретироваться. Невозможное дело, Павел Игоревич: и те, и другие имели удостоверения сотрудников безопасности, но, тем не менее, оказались по разные стороны баррикады. Прокомментируйте, пожалуйста.

Лом тебе в зубы, а не комментарий… Под какой личиной орудует «Бастион», Туманов не знал; технику его работы – тем более, – сколько воды утекло. Пусть тянут из него то, о чем ему не доложили. Но он невольно проговорился, этот шельмец. Дина на свободе и успела подстраховать Алису. Иначе не взялись бы охранять квартиру Губских. Ну что ж, спасибо за сведения, можно спать спокойно, дорогой товарищ. Если уснешь. В аду на сковороде и то попроще. Там определенная температура поддерживается. А здесь перепады – до того мучительные, что скоро треснешь от контраста. То морозильня, то душегубка, то газовая камера…

– Мне больше нечего вам сказать, уважаемый…

Отговорила роща. Молчание. Луковица куда-то отъезжает, линяет. В глазах – пляски, в ушах – песни. Луковица стремительно размножается. Вот их две, три, четыре…

– Уберите его. Пусть отдохнет.

Неплохое решение, парни. Куда-то тащат. Пара тумаков – авансом, за будущие прегрешения. Укольчик в шею – на прививку, третий класс… Тесный бокс, снабженный зарешеченными отдушинами с внутренними подзакрылками-лепестками. Железная кровать, на панцире тонюсенькая мешковина. Когда в отдушины подают жаркий воздух, получается парная с сухим паром, кровать накаляется и лежишь, как пескарь на сковороде. Когда холодный – стены покрываются изморозью, койка – инеем, и получается довольно милое эскимосское иглу, сотканное из ледяных пластов. Лежать тоже неприятно. И стоять не в радость (пол холодный, пятки костенеют). Можно только прыгать и сквозь слезы материться – мня себя страстотерпцем. Сколько дней он здесь – давно со счета сбился. Может, три, может, шесть. Часы отобрали, пищу приносят нерегулярно, а охрана сообщать календарную дату отказывается наотрез. Когда очнулся в первый раз, сразу сообразил – подземелье! В нем дух особенный. И мысли с чувствами притуплены. Поднялся, тюкнулся носом в одну стену, в другую. Под потолком горит вполнакала лампочка, пол из серого металла, закрылки… В углу «отхожая» труба. Разозлился – пуще некуда… Дверь отворилась, вошел охранник и без лишних базаров получил в челюсть – не вынесла душа. Убрался с шумом. Но позади мерцал второй, дотянулся прикладом до Туманова, вернул должок. Здоровенный такой мужик, и автомат – не «пэпэшка» пустотелая, а солидный АК-47, трижды модернизированный и улучшенный. Аж челюсть загудела… Когда очнулся – над душой целая делегация – все живописные, что компашка хромого Сильвера – поднял было руку: мол, кончай, братва, погорячился, идем на мировую. Так поздно – вышел из доверия. Хлестнули по ребрам, по почкам, по бедру – в наиболее болезненную мышцу. И «контрольный» – из баллончика в лицо. Пока чихал и моргал, протащили по лабиринтам преисподней. Коридоры, тоннели. Бросили в каменный мешок, который впоследствии оказался электрифицированным – вспыхнула направленная в глаза лампа и вошел человек. Голова, обескураженная столь скотским обращением, уже тогда погнала пургу: хронология событий стала как-то переворачиваться, болтовня путаться с воображаемой, а память пропадать. «Интервьюерам» потребовалось немало усилий, чтобы в замысловатом бормотании узника свести концы с концами.