Б. Седов - Удача Страница 22

Мюллер остановился и перевел дыхание.

Знахарь молчал, придавленный этой короткой, но очень увесистой речью.

Он понял Мюллера, и у него не было ни малейшего желания продолжать разговор на эту тему.

Поэтому, вытащив из пачки очередную сигарету, он повертел ее в пальцах и, не глядя на Мюллера, сказал:

–  Я понял вас. Забудем об этом. Но у меня есть вопрос, на который я хочу получить ответ.

Мюллер посмотрел на него и, повысив голос, сказал в сторону кухни:

– Уважаемый Али, вы слышите меня?

Али немедленно появился на пороге, и Мюллер, с обожанием глядя на него, спросил:

–  Я могу получить еще одну чашку вашего прекрасного кофе?

Али расцвел и ответил:

– Конечно! Костя, ты тоже будешь? Знахарь хмуро кивнул.

Али вышел, а Мюллер, глядя на Знахаря с искренним сочувствием, спросил:

– Можно, я попробую ответить на ваш вопрос прежде, чем вы зададите его?

– Валяйте…

Знахарь был сильно недоволен тем, как все повернулось, и не скрывал этого, но еще более он был недоволен тем, что Мюллер был совершенно прав, и, по сути дела, отвозил его, как тупого школяра, у которого отобрали рогатку.

Видя это, Мюллер сказал:

– Да вы не расстраивайтесь. Деньги у вас есть, а на ваш невысказанный вопрос я отвечу так – Рита сейчас в Европе по делам, так сказать, фирмы, и вернется через неделю.

Недовольство Знахаря выросло еще на несколько градусов.

И об этом они знают!

Мюллер при виде появившегося в дверях Али с очередной порцией лучшего в мире кофе радостно потер ладони и сказал:

– С этого дня пью кофе только у вас.

Али довольно кивнул, а Мюллер, повернувшись к Знахарю, воскликнул:

– Да перестаньте вы киснуть! Нам еще нужно решить, что делать с Гарсиа. Вы же понимаете, что не справитесь в одиночку.

Знахарь вяло улыбнулся, а Мюллер, подмигнув ему, сказал:

– Можете считать, что вы только что выиграли жизнь. Этот разговор был запланирован. Не на сегодня, конечно, потому что никто не знал, когда и где мы снова найдем вас, но на тот случай, если бы до Знахаря не дошло сказанное мной, его было решено ликвидировать. И никакая Рита не помогла бы. Вот так.

Знахарь посмотрел на него и громко спросил:

– Али! У тебя пиво есть? Али вышел в зал и ответил:

– Для дорогих гостей у меня есть все. Тебе какое?

– «Грольш».

– Сейчас, дорогой!

Али скрылся в подсобке, а Мюллер, подняв брови, спросил:

– Вы не боитесь садиться за руль после пива? Знахарь посмотрел на него и язвительно ответил:

– Возможно, организовать всемирную бойню мне и не удастся, но уж на то, чтобы купить любого копа в Нью-Йорке, денег хватит!

Я сидел у иллюминатора и вспоминал разговор с Мюллером.

Этот поволжский немец положил меня на обе лопатки, размял, перевернул пару раз, еще разочек размял и с довольным видом откинулся на спинку кресла, дымя своей пижонской сигаркой. Ну, а мне оставалось только проглотить пилюлю и делать вид, что все в порядке.

Вообще-то, если рассудить здраво, все и было в порядке, хоть и погладили меня Игроки против шерсти. Самое главное, как я понял, они решили меня пощадить. Конечно, такая формулировка задевала мое самолюбие, но тут уж ничего не поделаешь. А в том, что они ребята серьезные и укокошили бы меня чисто и профессионально, если бы приняли такое решение, я теперь не сомневался ничуть.

Пронесло, если называть вещи своими именами.

Ясен перец, герою всех времен и народов Знахарю это не по вкусу, но…

Приходится засунуть свою гордость куда подальше и не сердить Больших и Сильных дядек, в компании которых обретается, между прочим, и моя Маргарита.

Думая о ней, я испытывал странное чувство.

Когда-то, в детстве, еще в шестом классе, я влюбился в девчонку из параллельного класса. Но я был обычным шалопаем в помятой школьной униформе, а она относилась к совсем другому слою общества.

В общем – кухаркин сын и дочка профессора.

Зависть…

Нет, это была не зависть.

Но какое-то тоскливое чувство охватывало меня, когда я своим незрелым мальчишечьим умишком в очередной раз понимал, что та жизнь, к которой принадлежит она, мне недоступна. Это уже потом, после института, до меня дошло, что в отношениях с женщиной разница в кастах не имеет ни малейшего значения, но тогда…

Я стоял вечерами под ее ярко освещенными окнами и с тоской смотрел, как за занавесками мелькают неясные тени, которые говорили мне гораздо больше, чем значили. Я страдал оттого, что там происходит нечто такое, чего я недостоин и не буду достоин никогда.

Глупо…

Но – факт.

Вот и с Ритой то же самое.

Она принадлежала мне, как женщина.

Она же была обычной бабой, да – умной, да – образованной, да – сильной и энергичной, но со мной, с избранным ею мужчиной, Маргарита становилась покорной и нежной, хотя и не без фокусов.

А там, среди Игроков, она превращалась в какое-то существо из другого мира, и я не раз замечал в ее взгляде жалость, которую она, впрочем, умело прятала. То есть – это она думала, что умело…

Иногда я чувствовал себя дикарем из племени ни бум-бум, которого полюбила приехавшая изучать нравы этого племени профессорша из Гарварда. Приехала по делам и – на тебе – влюбилась. А дикарь этот суетится, у него много своих дикарских дел, и все такие важные, необходимые, блин! И вот она с высоты своего положения жалеет его и по-бабски любит, но, если высшая необходимость белых богов потребует – грохнут этого дикаря во благо прогрессивного человечества, и все дела.

А еще Мюллер, этот сукин кот, сказал – вы, мол, уважаемый Константин, себя берегите, а то, если погибнете безвременной трагической смертью, то Маргарита сильно расстраиваться будет.

Это, значит, ты веди себя хорошо, а то – сам понимаешь…

Да понимаю я, понимаю!

Ну, Мюллер мне, когда я его обратно на Манхеттен вез, дал еще несколько весьма дельных советов насчет того, как вести себя с Гарсиа. Хорошие советы. И я, надо сказать, с удовольствием принял их к сведению. Все-таки они, Игроки эти, оч-чень серьезные люди. И Игра у них – всем играм игра…

Самолет пошел вниз, я ощутил приятное чувство небольшой потери веса, и одновременно с этим зажглись надписи про курение и ремни, а из-за занавески вышла стюардесса и сказала, что через двадцать минут мы приземлимся в Эль Пасо.

Так оно и вышло.

Мы благополучно приземлились, и первым, кого я увидел, спустившись по трапу, был Рикардо Альвец, приемный папаша ныне покойной Кончиты. Какой он ей папаша – известное дело, но меня это, конечно же, не касалось, а тем более теперь, когда она отправилась на свидание к Кетцалькоатлю.

Пожав друг другу руки, мы молча пошли к выходу из аэропорта, и только когда уселись в солидный белый «Бьюик», Альвец положил руки на руль, помолчал немного и, повернувшись ко мне, сказал по-русски:

– Вас не узнать. Да… Расскажите мне про Кончиту. Дон Хуан пересказал мне ваш разговор, но я предпочитаю услышать это, так сказать, из первых уст. Сами понимаете, хоть и приемная, но все-таки дочь.

Он сказал это совершенно искренне, и я в очередной раз удивился, как это у них все совмещается. Ведь она ему и дочка вроде, хоть и приемная, он ее растил, кормил, ухаживал, любил, наверное, по-своему… А с другой стороны, она мне сама призналась однажды, что он ее с одиннадцати лет во все ее маленькие дырки трахал!

Ну, свое недоумение я, понятно, оставил при себе, и, сделав соответствующее такой грустной теме лицо, подробно рассказал ему обо всем, что увидел, когда вернулся в отель. Про маргаритку на стене я, естественно, умолчал.

Выслушав меня, Альвец глубоко вздохнул и, молитвенно воздев глаза, сказал:

– Надеюсь, она в раю. Моя девочка…

Я опять сделал скорбное лицо, хотя мне жутко захотелось то ли заржать, то ли ляпнуть какую-нибудь пошлость, и ответил:

–  Я тоже надеюсь… Ну что, поехали? Дон Хуан ждет, наверное?

– Ждет, а куда он денется.

Альвец вздохнул еще раз, нажал на педаль, и тяжелый представительский «Бьюик» мягко выкатился на полосу, которая вела в сторону хайвэя.

Минут пять Альвец молчал, потом крякнул и сказал:

– Слушайте, Знахарь, я хочу задать вам один вопрос… Он вам не понравится, но вы ответьте мне спокойно. Просто… В общем – вы ответьте, и забудем об этом. Годится?

Я пожал плечами и ответил:

– Ну, годится. Давайте ваш вопрос.

Альвец снова помолчал, как бы не решаясь начать, и наконец спросил:

– А может быть, вы сами убили Кончиту?

Нелепость такого вопроса лишила меня дара речи.

Однако, если подходить с их мерками, в этом, наверное, не было бы ничего из рядя вон выходящего. Ведь пришло же это ему в голову! Значит, у них и так бывает… Да, блин, латиносы!