Богдан Сушинский - Правитель страны Даурия Страница 22

– Будем, – решительно рубанул ладонью воздух Бакшеев. – А иначе для какой такой надобности мы с вами держим под ружьем десятки тысяч бойцов? Армию сотворяют для войны, и живет она только помыслами о ней. Особенно такая армия, как наша, существующая без правительства, без государства и без народа.

Возразить атаману стало нечего.

– Однако развивать успех следует быстро, – подкидывал поленья в костер разгоравшихся надежд командир корпуса. – Перебрасывать крупные воинские части из-за Урала большевичкам сейчас не с руки. С мелкими же отрядами мои казачки как-нибудь разберутся.

– Допускаю, в соболях-алмазах. Излагай дальше.

– Постепенно мы сосредоточим между маньчжурской границей да реками Шилкой и Ононом пять-шесть полков. Географически треугольный район, компактный. На естественных рубежах – бурные реки, а в тылу – зарубежная база и японские резервы. Что еще нужно для начала? Пройдемся по забайкальским лагерям, в которых проклинают большевичков десятки тысяч заключенных; бросим клич по отрядам местной казачьей самообороны… Попробуем поднять бурятов, которые хорошо помнят, что вскормила-то атамана Семёнова не русская, а их землячка.

– Сабельно, сабельно… – задумчиво поддерживал его главком.

Он и сам все чаще просиживал над картой взлелеянной им в мечтах «Семёновской Страны Даурии», не раз очерчивал все мыслимые и немыслимые границы будущих плацдармов. Взять в клещи весь Байкал – пока попросту не осилить. А вот в предложенном треугольнике держаться и в самом деле можно. Да только Бакшеев все еще не понимает, что его, Семёнова, приказа на переход границы не последует.

– Не позволит нам японец вторгаться в Россию, энерал-казак, – тяжело вздохнул он. – Пока что не позволит.

– Но ведь другого времени не будет, атаман! – взорвался казачий комкор. – Япошкам действительно нужно было идти в наступление еще в сорок первом – сорок втором. Они что, решили отсиживаться до тех пор, пока красные войдут в Берлин?! Так ведь следующим будет их вонючий, изгрызенный крысами Токио.

– Очевидно, они боятся, что мы спровоцируем Советы на вторжение в Маньчжурию, и тогда уже поднимутся сами маньчжуры, Внутренняя Монголия, весь Северный Китай… Словом, поздно, энерал-казак: увязли япошки, где только могли – на Филиппинах, в Бирме, Индонезии; куда ни копни, везде у них хреново.

– Но если мы все же сумеем сконцентрировать кое-какие свои силы в Забайкалье, захватить хоть какой-то плацдарм, это может подтолкнуть квантунцев: вынудить просто втянуться в российскую драчку.

Семёнов выдержал паузу, недовольно покряхтел…

– Или же, наоборот, – проворчал он, – бросят свои полки на наши части. Дабы не смели сталкивать их со «сталинскими соколами».

– Неужели решатся?

– Боятся японцы войны с Россией. Панически боятся, энерал-казак, вот в чем дело. Особенно сейчас, когда на их глазах красноармейцы почти наголову разгромили «непобедимую» германскую армию. И потом, не забывай: у них еще должок перед американцами, за Перл-Харбор.

– Понятно, свои морские козыри в войне с Японией Штаты еще не выложили, – вынужден был признать Бакшеев. – Тоже, очевидно, ждут завершения войны в Европе, а пока суд да дело, наращивают своё вооружение. При любом раскладе появления рядом такой огромной империи под японским флагом они не допустят. Во всяком случае, попытаются. Но согласитесь, и японцы пока еще самурайского настроя своего не потеряли.

– И я о том же, в соболях-алмазах! Земли у самураев теперь много, половину Азии под себя подмяли, поэтому стратегия у них бесхитростна, как кобылий хвост: отсидеться, переждать, пока война завершится, добиться перемирия и с Москвой, и с Вашингтоном.

– А тут мы со своими амбициями, – безнадежно вздохнул генерал-майор, – причем совершенно не в масть!

– И у нас стратегия тоже незатейлива: во что бы то ни стало вернуться в свою Страну Даурию.

– И возродить там Независимое казачье государство – вот, что нам следует отстраивать заново на отцовских землях!

17

Атаман благоговейно снял со своей груди ухоженную головку Сото, осторожно, чтобы не разбудить девушку, оставил распутное отельное ложе и подошел к столу. Полрюмки рисовой водки не могли ни утолить его похмельную жажду, ни избавить от утренней «любовной одури».

Ночь, которую он только что прожил, относилась к тем его бурным, «налетным», как называл их Семёнов, ночам, что еще вполне были ему и по чину, и по карману, однако уже давно становились не по здоровью. И ничего тут не поделаешь. Осталось лишь смириться с этой прискорбной истиной. Вот только генерал не мог: казацкая удаль его все никак не усмирялась.

Он взглянул на безмятежно спавшую японку. На сей раз такую ночь делила с ним поистине потрясающая девушка. Это в какой-то степени оправдывало его, тем не менее… Пора бы попридержать коней, ох пора!..

Командующий прошелся взглядом по оголенному бедру девушки, по коричневатому соску, едва заметно проклевывавшемуся сквозь перевернутую вверх донышком пиалу груди, и решил, что, пожалуй, сегодня он слишком жесток по отношению к себе: еще четвертинка рюмки не помешает ни ему, ни его ангелу-хранителю. В конце концов, не зря же именно эту рисовую погань употребляют перед своим последним полетом их камикадзе.

Вершины горного хребта напоминали далекие лесные костры. Бледно-розовое пламя рассвета мерно полыхало в поднебесной синеве Большого Хингана, сливаясь в сплошное утреннее марево – холодное и безучастное ко всему мирскому. Не отводя взгляда от этого зрелища, генерал опустошил рюмку и, блаженно крякнув, вернулся к девушке.

Поцелуи его были едва ощутимыми, почти невинными. С трудом отрываясь от теплой нежной шеи с призывно пульсирующей сонной артерией, Семёнов припал в груди Сото, словно к священному источнику, и почувствовал, что нет ни силы такой, ни воли, которые заставили бы его прервать это душевное омовение.

Девушка сонно пошевелилась и, по-детски потягиваясь, перевернулась на спину, одну ногу откинув в сторону, другую изысканно подогнув. Это была одна из наиболее сексуальных поз, которые когда-либо приходилось видеть бравому покорителю женских юбок и сердец.

Прикосновения, которыми стареющий генерал покрывал фарфоровую кожу её живота, становились все более затяжными и отчаянными. У лобка мужчина взревел, как раненый зверь, и, обхватив дрожащими руками бедра девушки, приподнял их, приближая к себе…

Стук в дверь показался ему зовом из иного мира. Все еще поддерживая бедра, словно чашу Грааля, он затравленно оглянулся.

– Это не японцы присли, господина генерала, – сквозь сон произнесла Сото.

– Тебе откуда знать, паршивка? – едва слышно выговорил атаман.

– И-так стучат только русские.

– Да, чувствуется, что свои сермяжники.

Сото не ответила и, как показалось, опять уснула.

Стук повторился, но теперь ещё резче и настойчивее. Только после этого сдавленным голосом генерал прорычал:

– Какого дьявола, нехристи?!

– Ваше превосходительство, срочное сообщение, – услышал он голос адъютанта.

– Что еще за сообщение может быть, мерзавец?! – с укором прохрипел атаман, поглядывая на оголенное тело девушки с такой смертной тоской, словно его отрывали навсегда. – Какое сообщение, душа твоя висельничная? – Он и гаркнуть-то по-людски не мог, поскольку опасался разбудить Сото. Хотя чудилось, ангельский сон её уже не смогли бы прервать даже иерихонские трубы.

Прикрыв девушку легким одеялом, генерал надел брюки, набросил на плечи френч и тяжело прошлепал босыми ногами к двери.

– Будьте великодушны, господин командующий, – предстал перед разъяренным генералом полковник Дратов, не догадывающийся, что тот развлекается с женщиной. – Донесение от полковника Родзаевского.

– Тоже мне чин нашелся! – незло обронил Семёнов.

– В таких случаях вы просили докладывать незамедлительно.

– Не просил, а требовал, – мстительно огрызнулся генерал.

– Именно так, прошу прощения: требовали.

– Так что произошло? Японский император совершил священный обряд харакири?

Дратов был чуть выше Семёнова, что позволяло ему видеть через плечо генерала ложе, где раскинулась Сото. Атаман тоже поневоле оглянулся и удивился, как японка вновь ухитрилась оголиться, будто и во сне протестуя, чтобы её красоту прятали под покрывала.

– Однако, полковник… – ревниво вытеснил адъютанта командующий и закрыл за собой дверь. – Что там у Родзаевского? И вообще, какого черта?

– Прошу великодушия, господин генерал. Сообщение Родзаевского касается группы ротмистра Курбатова.

– Разве что Курбатова… – примирительно протянул Семёнов. – Хотите доложить, что наконец-то он выполнил приказ и дошел?

Когда речь заходила о Легионере, генерал позволял себе отрешаться от всех остальных людей и событий. С некоторых пор евразийский марш этой группы по красным тылам стал последней гордостью и надеждой атамана.