Песни сирен - Макдермид Вэл Страница 22

— А ты дай мне попробовать. — Голос звучал очень самоуверенно. Она не сомневалась в своей власти над ним.

— Я ведь слушаю, не так ли? Я поднял трубку. И пока не положил ее, — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал тепло.

— А почему бы тебе именно так и не поступить? Почему не положить трубку и не подняться наверх, в спальню, к другому аппарату? Чтобы нам было удобно?

Тони ощутил в груди холодный укол страха. Он постарался оформить свой вопрос профессионально. Не «как ты узнала?», но:

— Что заставляет тебя думать, что у меня в спальне есть телефон?

Последовала пауза — такая короткая, что Тони не был уверен, что ему не почудилось.

— Я просто предположила, — наконец ответила она. — Я поняла — ты всегда на стреме. Ты из тех мужчин, кто ставит телефон у кровати.

— Хорошее предположение, — похвалил Тони. — Ладно. Я сейчас положу трубку и поднимусь в спальню. — Он быстро прошел в кабинет и поставил автоответчик на «запись», потом снова взял трубку. — Да? Я здесь, — сказал он.

— Ты удобно сидишь? Тогда я начну. — Снова этот низкий, сексуальный смешок. — Сегодня вечером мы действительно хорошо позабавимся. Погоди, сейчас услышишь, что я для тебя приготовила. Ах, Энтони, — проворковала она, и голос ее упал почти до шепота, — я мечтала о тебе. Воображала твои руки у себя на теле, как ты гладишь подушечками пальцев мою кожу.

— Что на тебе надето? — спросил Тони. Он знал, что это стандартный вопрос.

— А во что бы тебе хотелось, чтобы я нарядилась? У меня богатый гардероб.

Тони с трудом справился с безумным желанием ответить:

«В рыбацкие сапоги, балетную пачку и дождевик». Он сглотнул и выговорил:

— В шелк. Ты знаешь, как я люблю трогать шелк.

— Вот почему тебе нравится моя кожа. Мне доставляет много хлопот поддерживать себя в форме. Но ради тебя я укутала часть своего тела шелком. На мне черные шелковые французские трусики и широкая рубаха из прозрачного черного газа. Как же я люблю чувствовать на своем теле его ласку! Знаешь, Энтони, — вздохнула она, — шелк трется об мои соски, так ласково, словно это твои пальцы. Соски стали твердые, груди торчат, так ты меня возбуждаешь!

Против собственной воли Тони почувствовал легкое возбуждение. Она добра, двух мнений быть не может. У большинства женщин, которых он слышал на горячих линиях, голоса звучали резко, или визгливо, или пронзительно, или нудно, а текст был предсказуем, как апельсин. Общение с ними пробуждало в Тони сугубо научный интерес. Но Анжелика отличалась от остальных. Хотя бы тем, что голос ее звучал совершенно искренне.

Она тихонько простонала:

— Господи, вся мокрая! Но ты пока меня не трогай, придется подождать. Просто ляг на спину, вот так, хороший мальчик. Ах, как мне нравится раздевать тебя. Я просунула, руки тебе под рубашку, провожу пальцами по твоей груди, глажу тебя, трогаю, чувствую под своими пальцами твои соски. Какой ты удивительный! — вздохнула она.

— Это мило, — отвечал Тони, наслаждаясь ласкающими интонациями ее голоса.

— Это только начало. Теперь я села на тебя верхом, расстегиваю твою рубашку. Я наклоняюсь над тобой, мои соски, укрытые шелком, трутся о твою грудь. Ах, Энтони! — В ее восклицании прозвучало наслаждение. — Тебе действительно нравится смотреть на меня, да? Ты подо мной твердый, как камень. Мне не терпится, чтобы ты оказался во мне.

От этих слов Тони похолодел. Зародившееся было возбуждение растаяло, как снежинка в луже. Опять на том же месте.

— Наверное, я тебя разочарую, — бросил он бодрым голосом.

Снова сексуальный смешок.

— Ни в коем случае. Ты даже больше, чем я мечтала. Ах, Энтони, потрогай меня. Скажи, что хочешь со мной сделать.

Тони не находил слов.

— Не стесняйся, Энтони. Между нами нет тайн, мы можем идти, куда захотим. Закрой глаза, дай волю чувствам. Потрогай мои груди, пососи мои соски, кусай меня, дай мне ощутить твои горячие влажные губы на всем моем теле.

Тони тяжело вздохнул. Пожалуй, это было больше, чем он мог вынести, даже в интересах науки.

Теперь Анжелика задыхалась, как будто хотела, чтобы ее возбуждение передавалось и ему.

— Вот так, о боже, Энтони, замечательно, — прохрипела она со стоном. — Видишь, я же говорила… Вот так, пусть твои пальцы проникнут глубже. О боже, ты самый хороший… Дай мне… дай мне, о боже, дай мне добраться до тебя.

Тони услышал в трубке звук расстегиваемой молнии.

— Анжелика… — начал он. Все снова распадалось на части, вырывалось из-под контроля.

— Ах, Энтони, какой ты красивый. Я никогда не видела такого красивого орудия. Позволь мне попробовать тебя… — Голос замер, послышались сосущие звуки.

Кровь бросилась в лицо Тони внезапной волной стыда и возмущения. Он бросил трубку и тут же снова снял ее. Господи, какого же сорта мужчиной нужно быть, чтобы заниматься этим по телефону? И какого сорта ученый не сумел бы отделить собственные жалкие провалы от сбора объективных данных?

Самое худшее заключалось в том, что он теперь знал собственную реакцию. Сколько раз он сидел за столом напротив насильника, поджигателя или убийцы и смотрел, как они, заново проживая события, достигают той точки, в которой больше не могут выносить самих себя, и обрывают разговор. Они не могли положить телефонную трубку, но все равно отключались. В конечном итоге при правильном лечении стена обрушивалась и им удавалось встретиться лицом к лицу с тем, что «довело» их до психолога. Это был первый шаг в излечению. Тони надеялся, что Анжелике достаточно много известно о теории и практике психоанализа и она будет возиться с ним до тех пор, пока он не сокрушит барьеры и не посмотрит в лицо тому — чем бы оно ни оказалось, — что стало причиной его сексуальной и эмоциональной неполноценности.

Но другая часть его «я» надеялась, что она больше не позвонит. И плевать на народную мудрость гласящую: «Горя бояться — счастья не видать». С него было довольно горя в этой жизни.

Джон Брендон тщательно вытер тарелку последним кусочком хлеба и улыбнулся жене.

— Это было великолепно, Мэгги, — сказал он.

— Угу, — согласился его сын Энди, набивший рот бараниной с баклажанами.

Брендон неловко поерзал на стуле.

— Если ты не возражаешь, я, пожалуй, заскочу на часок на улицу Скарджилл. Только взгляну, как там дела.

— А мне казалось, что полицейские твоего ранга не обязаны работать по вечерам, — добродушно ответила Мэгги. — Ты вроде говорил, будто подчиненные не нуждаются в том, чтобы ты дышал им в затылок?

Брендон робко взглянул на нее.

— Я знаю. Мне просто хочется посмотреть, как там дела у ребят.

Мэгги покачала головой, улыбаясь.

— Уж лучше иди и все узнай сам, а то просидишь весь вечер, ерзая перед телевизором.

Тут оживилась Карен.

— Пап, раз ты едешь в город, подбрось меня к Лауре. Мы могли бы обсудить наш проект по истории.

Энди фыркнул.

— Скорее уж придумать, как вам завлечь Крега Макдональда.

— Много ты понимаешь, — рассердилась Карен. — Так как, пап?

Брендон встал из-за стола.

— Только если ты готова. И я заеду за тобой на обратном пути.

— Ну, папа, — заныла Карен, — ты же сказал, что пробудешь на работе всего час. Этого времени нам не хватит.

Настала очередь Мэгги Брендон недоверчиво фыркать.

— Если твой отец вернется раньше половины десятого, я приготовлю на ужин шотландские оладьи.

Карен смотрела на родителей словно решала мировую проблему.

— Пап, — наконец сказала она, — ты можешь заехать за мной в девять?

Брендон усмехнулся.

— Почему мне кажется, что меня взяли в оборот?

Было больше половины восьмого, когда Брендон появился в комнате группы ХОЛМЗ. Несмотря на поздний час, все компьютеры были заняты: пощелкивали клавиши, слышалось тихое бормотание. Инспектор Дейв Уолкотт сидел рядом с одним из аналитиков, тот что-то объяснял ему, тыкая пальцем в экран монитора. Никто не поднял головы, когда вошел Брендон.