Сергей Зверев - Не жди, не кайся, не прощай Страница 23

– Я хочу, чтобы ты набрал новых бойцов, – сказал Мотыль-старший в трубку. – Спортсменов и просто гопников. Пусть знают, что до меня им не добраться.

Паша не стал выяснять, о ком идет речь. Было понятно, что Сергей Викторович подразумевает врагов. Каких? Да у каждого большого человека их выше крыши. Все норовят занять чужой трон, прибрать к рукам новые владения, расширить сферу влияния…

– Сделаю, – пообещал Паша.

– Только не тяни резину, – сказал Мотыль-старший. – Время поджимает. Задницей чувствую, кто-то усиленно под меня роет.

В его воображении предстал неизвестный мужчина с лопатой. Рыл он не что-нибудь, а могилу. Рыл ночью, в каком-то безлюдном месте. Кожа Мотыля пошла пупырышками, редкие волосики на его руках и затылке встопорщились, в висках застучали холодные, прямо-таки ледяные молоточки.

– И Лакрицина мне из-под земли достаньте! – заорал он, заставив сизую кисею сигаретного дыма колыхаться, подобно туману на ветру. – Живого или мертвого!

– Если из-под земли, то, вероятно, мертвого, – рассудительно заметил Паша.

– Поостри мне, поостри, – буркнул Мотыль, сбросил номер и набрал номер младшего брата. – Ты кто? – сурово спросил он, услышав незнакомый голос.

– Штопор, – прозвучало в ответ.

– Брата дай. Быстро.

– Купаются они.

– Я сказал: быс-стр-р-ро!!!

– Говорят же вам, занят он, занят, – заблеял Штопор.

– Если ты сейчас не передашь трубку моему брату, – угрожающе прошипел Сергей Викторович, – я тебя без потомства оставлю. Собственноручно операцию по смене пола проведу. Без наркоза.

– Сейчас, сейчас, – заторопился Штопор.

Сергей Викторович усмехнулся. Они все начинали торопиться, стоило лишь припугнуть их немного. Так уж устроены эти глупые, жалкие, беспомощные людишки. Себя к их числу Сергей Викторович не причислял. Он являлся вершителем человеческих судеб, а потому стоял значительно выше. Ну разве что самую малость пониже бога. Но жертвоприношения ему нравились. И крови он не боялся. Чужой. Собственную кровь братья Мотыли проливать не любили и не желали.

Если бы Сергея Викторовича спросили, как он относится к младшему брату, тот бы непременно соврал. Развел бы бодягу про родственные узы, приплел бы радужные детские воспоминания, а правду бы не сказал. Потому что он не просто недолюбливал Александра. Не просто относился к нему с прохладцей. Он его ненавидел и боялся, а это были не того рода чувства, чтобы козырять ими направо и налево.

В детстве Сережа часто и охотно поколачивал Сашу, нарочно ломал его любимые игрушки, подбивал его на всякие опасные шалости, а потом сам же ябедничал и с удовольствием корчил рожи, когда братишку пороли или ставили в угол. Когда оба подросли, Сергей стал давать волю кулакам еще чаще, а кроме того, изводил Александра любыми другими доступными ему способами. Распускал про брата всякие гадкие сплетни, отбивал у него девчонок, портил ему модные обновки. И лишь однажды Александр одержал сокрушительную победу в этой непрекращающейся домашней войне. Воспоминания о том случае по сей день заставляли Сергея Викторовича корчиться по ночам, когда никто его не видел…

А дело было так. Был тогда Сергей Викторович просто Сережей – уже рослым, но еще щуплым четырнадцатилетним мальчиком, шагающим по длинному двору, растянувшемуся на целый квартал. Стоял февраль – конец долгой-долгой зимы. Фонари светились расплывчатыми оранжевыми пятнами, а столбов видно не было – они утопали в сырой мгле. Все вокруг было пронизано непрерывным шорохом, напоминающим тот, который издает оседающая мыльная пена. Это таял ноздреватый снег. Наверное, последний в году, думал Сережа. Какое наслаждение месить его ботинками: хрясь, хрясь, хрясь… Скорее бы весенние каникулы, а там и до летних рукой подать. Зима надоела. Новогодние праздники, игра в снежки, катание на санках, ныряние в сугробы, хоккей и лыжи – все это, конечно, здорово, но очень уж короток зимний день. Не успеваешь оглянуться, как пора домой, где ждут невыученные уроки.

Вот и еще один вечер пролетел незаметно. Казалось, только-только собрались у Федьки и сели рассматривать выменянный на пиво журнал «Плейбой», как вмешались Федькины родители, напоминая, что пора и честь знать. Пришлось прервать сексуальное самовоспитание на самом интересном месте и отправляться восвояси. Хорошо еще, что отец находился в длительной командировке. Впереди Сережу ожидал долгий-предолгий вечер, во время которого никто не станет рыться в портфеле, безошибочно выуживая оттуда именно ту тетрадь, по страницам которой прогулялась учительская ручка. Сплошные вопросы да восклицательные знаки, а в результате очередная двойка, выведенная красной шариковой ручкой. И раздраженная приписка: «Нужно быть внимательнее, Мотыль!»

«Ненавижу красную пасту», – подумал Сережа, шагая по хлюпающей колее, проложенной автомобильными колесами. Куртка с меховым воротником заметно отяжелела, словно пропитавшись туманом. Переводя дыхание, Сережа сдернул шапку и задрал голову, наблюдая, как пар, поваливший от волос, растворяется в тумане. За подсвеченной фонарями пеленой угадывалась черная бездна неба. Если смотреть вверх долго-долго, то начинаешь понимать, что такое бесконечность, и от понимания дух захватывает, шарики за ролики заходят. Лучше не смотреть. На земле куда интересней. Тут тебе и сигареты, и голые девочки в глянцевых журналах, и деньги, потихоньку стыренные из родительских карманов… Ну а небо, что в нем?

Сережа опустил голову. Интересно, который час? Судя по обилию огней, еще не слишком поздно. Но по многим темным окнам уже пошло голубое мерцание телевизоров, тревожное, как всполохи молний. Значит, сейчас около восьми. Почему же тогда во дворе так пусто?

Натянув успевшую отсыреть изнутри шапку, Сережа повернулся вокруг своей оси, пытаясь высмотреть хотя бы одного человека. Ни души. Впереди, сзади и по сторонам, насколько позволял видеть туман, никого не было. Вообще никого. Как если бы Сережа остался в городе совсем один и все магазины, все банки оказались бы в его полном распоряжении. Но так бывало только в мечтах. Реальность выглядела иначе, и в ней всегда было много людей, слишком много людей, не желающих расставаться со своей собственностью. А сейчас их почему-то не видно… Куда же они могли подеваться?

Не находя ответа на свой вопрос, Сережа сорвался с места и зашагал так быстро, что только брызги вперемешку с ошметками снега полетели. Полный вперед! Танки грязи не боятся, взрослые мальчики – тоже, они вообще ничего не боятся… во всяком случае, не подают виду… стараются не подавать…

Хотя им бывает страшно, очень страшно!

В последнее время по двору ползли слухи один кошмарнее другого. Вроде бы рыскал по ночам вокруг домов неизвестный садист-убийца в просторном плаще с капюшоном. Нападал только на детей, поджидая их в темноте. Первой его жертвой стал Лешка Тупиков из сто шестнадцатого дома, которого нашли в подъезде с заточенным карандашом, торчащим в глазнице. Потом выяснилось, что в новой девятиэтажке произошла очень похожая история, только убийца воспользовался не обычным карандашом, а химическим, и это почему-то было страшнее всего. Наконец жертвой стала одноклассница Сережиного брата, зверски убитая отверткой или напильником.

И заныли, зарыдали во дворе похоронные оркестры. Переходя от дома к дому, вглядываясь в искаженные горем лица взрослых, впитывая в себя крупицы чужой боли, Сережа представлял, как хоронят его. Выносят из подъезда в дурацком красном ящике, ставят на табуретки, потом несут впереди длинной процессии, погружают в кузов грузовика, везут за город, чтобы закопать там и оставить одного, наедине со всей той ползучей нечистью, которая ждет своего часа в земле.

Неужели родители способны на такое предательство? Неужели они бросают своих детей, а сами возвращаются домой, что-то пьют, что-то едят, ходят в уборную, спят, чистят зубы, причесываются, разговаривают, смотрят телевизор, проветривают и прибирают опустевшие квартиры? Понятное дело: люди, потерявшие близких, горюют, но, оказывается, не настолько, чтобы разделить их участь. Выходит, как бы мама с папой ни любили тебя, а в самый ответственный момент готовы отречься, перепоручив тебя нетрезвым могильщикам?

Получалось так. Никто из родителей погибших ребят не умер, обняв гроб, и в этом крылась главная трагедия происходящего. Люди любили прежде всего себя, а потом уж других. Вопиющая очевидность этого факта потрясала. Какое бы количество друзей и близких тебя ни окружало, а все равно ты всегда один, и смерть являлась главным подтверждением этой страшной истины. Вот почему люди боятся думать о смерти, догадался Сережа. Они страшатся признать, что однажды с ними обойдутся точно так же, как обходились с другими они.

Открытие потрясло его и очень изменило. Именно тогда понял он, что любить в этой жизни следует в первую очередь себя самого, а потом уж всех остальных. Хотя при чем тут остальные? Они существуют лишь для того, чтобы тем или иным способом ублажать Сережу Мотыля. Вот только маньяк в плаще не вписывался в эту картину мироздания. Это напрягало. Действовало на нервы.