Сергей Зверев - Гастроли Жигана Страница 23

Он решительно поднял рюмку и, протянув ее в сторону Тузова, сказал:

– За успех!

Тузов судорожно схватил рюмку с французским коньяком и, вопреки этикету, одним движением опрокинул ее в рот.

Мужчина поморщился, но ничего не сказал. Он поставил свою рюмку, из которой отпил всего один маленький глоток, на стол и сказал, обращаясь к Тузову, как к человеку, которого допустили очень близко к секретам, которые от других людей строго хранят:

– Я чувствую, у вас получится. Кстати, можете называть меня Николаем Гавриловичем. Зовут меня, правда, по-другому. Но фамилия – Чернышевский.

Он снова поднял с пола бутылку и вновь налил Тузову, теперь уже полную рюмку.

– О вас я знаю многое, почти все, – сказал он. – Поэтому предлагаю выпить за знакомство.

– А меня в школе дразнили «Тройкин-Семеркин», – выдал Тузов неожиданно для себя. – Но моя фамилия – Тузов!

– Отличная фамилия! – одобрил Николай Гаврилович. – С такой фамилией можно горы свернуть, не то что поймать в Москве какого-то выжившего из ума идиота. Давай, Тузов, за тебя!

Глава 11

После случая в «Интуристе» Панфилов не обсуждал с Макеевым дальнейших планов. Поскольку планов никаких и не было. Была некоторая растерянность от того, что идея искоренения в Москве преступности оказалась несостоятельной. Панфилов все больше молчал, обдумывая очередной поворот в своей жизни, хотя понимал, что это скорее поворот в его сознании.

Макеев тоже молчал, уткнувшись в телевизор, но видно было, что он вряд ли замечает то, что происходит на экране. Если Костю Панфилова волновало его место в жизни, то Макеев был озабочен больше абстрактными идеями, чем собственной жизнью.

Он пытался в свое время бороться с преступностью в рамках правоохранительной системы. И пришел к выводу, что система плохо для этой цели приспособлена, – она слишком открыта для проникновения в нее людей, которым личные интересы гораздо дороже, чем профессиональный и гражданский долг. И потому уровень преступности растет, несмотря на то, что из года в год число раскрытых преступлений увеличивается. Но это вовсе не говорит о том, что милиция работает год от года лучше и лучше. Это свидетельствует лишь о росте общего числа преступлений.

Милиция тут ни при чем, в этом Макеев был уверен. Он успел поработать за время своей службы в органах и следователем, и начальником районного отдела милиции.

Успел и диссертацию защитить, написанную на основании данных, большей частью не попадающих в открытые сводки и не подлежащих обнародованию. И сделал очень красноречивые выводы, например, о росте числа внутренних расследований в органах милиции. Это число росло вместе с общим ростом преступности, и Макеев сделал неизбежный вывод о том, что не работа милиции влияет на криминогенную обстановку, а, скорее, наоборот.

Милиция оказалась зависима от процессов, происходящих в криминальной среде. Отсюда был только один шаг до вывода о консолидированности милиции с криминальной средой.

И Макеев этот шаг сделал. После чего вылетел из органов, хотя не мог утверждать, что его попросту убрали из милиции. Утверждать не мог потому, что доказательств не было. Но внутренняя уверенность, что это имено так, у Макеева была.

Панфилов заразил его своей скрытой до поры до времени энергией, способной неожиданно и бурно вырываться наружу, и верой, что зло можно искоренить личной борьбой против него. Склонный к логическим размышлениям, Макеев рассудил, что преступность остается непобедимой лишь потому, что против нее действуют слишком мягкими методами. А сама она не останавливается перед выбором средств. И если бороться против нее ее же оружием…

Оказалось, это не совсем так, хотя поначалу им с Панфиловым удалось вызвать у московских бандитов что-то вроде паники. В какой-то момент началось даже бегство криминальных элементов из Москвы. Но это была лишь первая реакция.

Любая система стремится к самосохранению, а не к изменению. Поэтому и на внешние факторы она будет реагировать таким образом, чтобы от них избавиться. Просто бегство – это самое первое, что система смогла предложить, чтобы сохранить саму себя. Однако очень скоро московские бандиты пришли в себя и начали рассуждать более спокойно. Да и Панфилов с Макеевым деятельность свою перенесли на провинцию и исчезли на какое-то время из Москвы. Непродолжительной паузы оказалось достаточно, чтобы озабоченная своим сохранением структура перестроилась и начала работать на уничтожение причины, от которой поначалу просто убегала.

А тут Панфилов вообще решил отказаться от своей идеи. Возможно даже, что дело было не в брате Маргариты, на которого они с Макеевым наткнулись, выбирая очередного кандидата для наказания.

Может быть, почувствовал Панфилов, что не может все это пройти бесследно и для него самого? Почувствовал, что рождается в нем что-то непривычное и пугающее? Рождается тихое, но настойчивое, словно у начинающего алкоголика, ожидание очередного убийства? Ожидание не акта возмездия, не момента, когда осуществляется справедливость, а момента самого убийства?

Да и возможность решать: оставить какого-то конкретного человека в живых и выбрать другого или все же забрать у него жизнь, вызывала у Панфилова что-то вроде опьянения, граничащего с наркотическим. Панфилов начал испытывать труднообъяснимую тягу к убийству, заметил это за собой и испугался этого.

Это тоже сильно повлияло на его решение – прервать на время карательную акцию в Москве. Панфилову нужно было подумать и разобраться в себе.

Если убийства ради справедливости рождают у человека маниакальное пристрастие к убийству, значит, он крупно ошибся. Если же нет, через какое-то время они вновь вернутся в своему занятию. Во всяком случае, необходима довольно длительная пауза.

И Панфилов с Макеевым маялись без дела, «зависнув» в этой паузе.

Макеев проснулся от голода. У него с юности выработалась привычка есть по ночам. Проснется под утро, отправится на кухню, приготовит себе яичницу из шести яиц, не торопясь, со вкусом, съест ее и вновь отправляется в кровать – досыпать. С годами привычка изменилась, да и пропала почти, но чувство голода к утру проявлялось, и очень сильное, надо сказать, чувство.

Он внимательно обследовал холодильник, чертыхнулся про себя и вдруг сообразил, что Панфилова на стоящей рядом кровати нет. Значит, Костя встал раньше и пошел в магазин. Сейчас вернется с продуктами, и все будет в полном порядке.

Занявшись бритьем и умыванием, Макеев несколько отвлекся от чувства голода, но потом вдруг сообразил, что прошло не меньше получаса, как он проснулся, а Панфилова все нет. До магазина идти минуты три, очереди там не бывает, на то, чтобы купить все, что нужно, вполне хватит десяти минут.

Значит, Панфилов должен был вернуться через шестнадцать минут, в крайнем случае, через двадцать. Он уже ходит лишние десять минут.

«Так и с голоду можно умереть, в самом-то деле. Неужели он этого не понимает?»

Прошло еще минут пять, и Макеев сообразил, что Панфилов ушел гораздо раньше, чем он проснулся, – значит, он уже не пятнадцать минут лишних ходит, а значительно больше. Костя без лишней надобности на улицу не выходил, старался дома сидеть, а тут – на тебе – загулял!

Еще через пару минут Макеев понял, что просто так «загулять» Панфилов не мог. Раз он не возвращается, значит случилось что-то серьезное… Возможно, ему нужна помощь!

Макеев бросился одеваться. И тут же понял, что Панфилов отправился из дома безоружным – оба его пистолета лежали на столе. Макеев схватил и свое, и Костино оружие и выскочил из квартиры.

У них существовала договоренность – в случае непредвиденных обстоятельств встречаться в круглосуточно работающем баре, ежедневно, в десять утра и десять вечера. Нечто вроде постоянной резервной «стрелки».

Времени, однако, было всего девять, за оставшийся час можно было еще что-то предпринять, попытаться найти Панфилова. Не сидеть же и просто дожидаться?

А вдруг Панфилов и на резервной «стрелке» не появится? Что тогда?

Первое, что пришло в голову Макееву, – отправиться в ближайший магазин и посмотреть, не застрял ли Панфилов около прилавка с симпатичной продавщицей. Хотя и не похоже это было на Панфилова, но чем черт не шутит, он натура непредсказуемая.

Несколько милицейских машин и выбитая витрина заставили Макеева заволноваться. Он не сомневался теперь, что в магазине что-то произошло. И конечно, не без участия Панфилова.

Макеев не полез к самому магазину – если Панфилова выследили, то и его лицо может быть кому-то знакомо.

Он расспросил торчащих у парадных пенсионерок, и они в подробностях рассказали ему все, что видели и слышали. Хотя не видели они ничего, зато слышали много, и общую картину происшедшего составить было нетрудно. Картина складывалась обнадеживающая.