Михаил Серегин - Государственный киллер Страница 23

Свиридов улегся на бок и посмотрел на внимательно прислушивающегося к его словам Панина:

– Расскажи-ка мне лучше, Андрюха, как тебя-то сюда водворили. Это, вероятно, очень занимательно.

– Да уж куда занимательней, – махнул рукой тот. – Когда мы прибыли на завод… ты же помнишь, раньше вас на двадцать минут… я полез на крышу корпуса с Купцовым и парой бойцов. Осмотрели крышу, огляделись вокруг. Оттуда все просматривалось прекрасно, и я решил руководить операцией именно оттуда. Потом приехали вы, к вам подошел майор Малышев, и тогда Купцов выстрелил в него из снайперской винтовки. Тут я начал понимать, что к чему… бросился на Купцова, и им удалось меня вырубить.

– Я одного не понимаю, – сказал Владимир, пристально глядя на Панина. – Почему они тебя не убили на самом деле, как о том Козенко проинформировал журналистов, а держат вот здесь?

– Я тоже думал об этом, – сказал Панин. – Хотя о том, что меня «убили» в прессе, узнал только от тебя. Наверно, есть на меня какие-то планы… все-таки я не какая-нибудь мелкая сошка… Может, Козенко привлечет к сотрудничеству…

– Козенко? Козенко уже не привлечет.

– Это почему же? – медленно выговорил Панин и наклонился вперед, словно стараясь разглядеть скрытое полосой мрака лицо Свиридова.

– Потому что сегодня ночью он был убит в клубе «Менестрель».

После этого сообщения Свиридова снова повисло тяжелое молчание. Его оборвал Владимир, который вскочил со своего места и энергично прошелся по камере, а потом сказал:

– Эта ночь принесла еще два трупа. Убили Колю Морозова… мне бы не особенно о нем печалиться, потому как это именно он навел на мою квартиру людей Кардинала. И вот еще Андрей Дмитриевич… Тоже не самый плохой человек, которого я когда-либо знал, хотя у меня больше оснований для радости, чем для печали.

– Значит, ты воевал в Чечне, – задумчиво протянул Панин, который, казалось бы, и не слышал самых последних разглагольствований Владимира, или они попросту не произвели на него впечатления. – А я вот воевал в Боснии. Я же на самом деле не Панин.

– А кто же ты? – настороженно спросил Свиридов.

– Панич, – ответил тот. – Мой отец был серб. Точнее, наполовину серб. Габор Панич. А я вот счел нужным русифицировать свою фамилию.

– Серб? – проговорил Свиридов. – Тогда тебе нужно сидеть в одной камере не со мной, а с Афоней Фокиным. Он у нас проюгославский националист и, мягко говоря, ярый недоброжелатель НАТО. Неделю назад чуть не подрался с американскими туристами, которых угораздило вовремя отсюда не уехать. Они вроде как говорили, что самые лучшие люди на земле – это американцы, самые лучшие американцы – это ковбои, а самые крутые ковбои живут в Оклахоме. Ну, Афоня и предложил им убираться в свою Оклахому, пока он им не показал, где на земле живут самые миролюбивые и незлобивые священники. Он же был в облачении.

– Понятно, – сказал Панин. – Ладно, давай пока что спать. Что-то я утомился.

– Да и я тоже… – начал было Свиридов, но в этот момент в двери лязгнул ключ, и она медленно отворилась, противно при этом скрежеща ржавыми петлями.

Вошел лейтенант Бондарук с ручным фонарем.

– А, ватерклозет пришел, – весело приветствовал его Свиридов. – Чего тебе тут надо?

Бондарук угрюмо посмотрел на него и открыл было рот, чтобы заговорить, но Свиридов перебил его:

– Слушай, Бондарук, устрой мне встречу с твоим шефом. Я, конечно, понимаю, что он парень серьезный… Козенке уже на этом свете устроил замечательное адское пламя, разве что сковороды не хватало… но все-таки хотелось бы видеть человека, который выговорил нам с Паниным это милое местечко.

Панин поднялся с лежака и встал за спиной Владимира.

– Это верно, – коротко и внушительно сказал он.

– Значит, тебе нужен Кардинал? – с перекосившимся от странной сардонической улыбки лицом произнес Бондарук. – Значит, ты хочешь видеть Кардинала, не того, который по телевизору и по газетам… А который настоящий?

– Я же сказал, – ответил Свиридов. – Я понимаю, что он как-то не особо жаждет сюда спускаться, но все же…

– Почему же не жаждет? – ответил Бондарук. – Хочешь увидеть Кардинала, посмотри. Обернись – и посмотри.

Свиридов машинально повернул голову и увидел выплывшее в полосе света улыбающееся лицо подполковника Панина. И тут Владимира пронзило, прострелило навылет звенящим холодом… Быть может, это были последствия того белого ядовитого тумана в «Менестреле». А может, и что иное…

– Я же сказал, что несколько русифицировал свое имя, – проговорил тот. – Моя фамилия действительно Панич. Адриан Панич.

– Значит, ты и есть Кардинал? – пробормотал Свиридов. – Но… зачем весь этот маскарад?

– Ты знаешь, у меня слабость к театральным эффектам. Так же, как, впрочем, и у тебя. Мне ведь никогда не приходилось сидеть в тюремной камере, и я решил устроить себе такие именины сердца. А чтобы не показалось тоскливо, обзавелся таким замечательным соседом, как ты.

Он повернулся к Бондаруку и спросил:

– Ты принес, что я приказывал?

– Да.

– Дай сюда. Держи Владимира Антоновича под прицелом, он – человек, любящий неожиданные шутки и розыгрыши.

Впрочем, в этот момент Владимир едва ли был способен на подобное. Его словно ударили обухом по голове. То, что казалось минутой ранее неясным, смутно угадывающимся и тревожным, выплыло наружу и сомкнулось вокруг фигуры Панина, так неожиданно – в самом деле скорее по законам театральной сцены, а не реального течения жизни – оказавшегося тем самым роковым противником, который сумел переиграть его, Свиридова, дважды, а сам не пропустил ни одного ответного удара. Кардиналом. Адрианом Паничем.

– А почему Кардинал? – скорее механически спросил он, причем этот вопрос, вероятно, был самым излишним и глупым из всех, какие он только мог задать.

Панин ловко пропустил руки под мышками Владимира и защелкнул на его талии кожаный пояс, похожий на ремень, но с чрезмерно толстой пряжкой и железными бляшками по всей длине пояса. Потом произнес:

– Почему у меня такое имя? Нет, ты не подумай чего… насчет католической церкви. Просто у меня в свое время была такая любимая фраза… когда какой-нибудь олух начинал нести околесицу, я говорил: «А что это ты такое несешь, Красная Шапочка?» Красная шапочка, красная шапочка… А это символ кардинальского сана, вот один грамотей… покойный, – прибавил Адриан тоном Шефа из «Бриллиантовой руки», – он меня и прозвал Кардиналом. Смешно, правда?

Свиридов продолжал молчать, зато Бондарук хрюкнул от сдерживаемого смеха и прикрыл лицо рукой.

– В общем, так, Свиридов, – продолжал Панич, – выходи отсюда и следуй за Бондаруком, но помни, что я снабдил тебя вот этим ремнем, в который вмонтировано сто граммов пластита, и все это контролируется взрывателем, находящимся у меня в руке. Бомба направленного действия, не заденет и мухи, которая будет бегать по твоему брюху, а вот тебе придется несладко. Я думаю, никому не будет приятно соскребывать твои кишки с потолка и стен. Так что веди себя хорошо.

– Твоя фамилия Шевченко, – вдруг сказал Владимир, – почему тогда Панич?

– У меня много фамилий, – ответил Кардинал, легонько подталкивая Свиридова в спину, – Андрей Панин, Антон Шевченко и так далее. Панич – фамилия моего отца, Шевченко – его же фамилия по его матери, моей бабушке, а она была с Западной Украины. Но самое интересное – фамилия моей матери. Дудаева… Двоюродная племянница генерала. Так что, по большому счету, у меня нет ни настоящего имени, ни настоящего лица. А теперь поехали.

– Куда? – спросил Свиридов.

– Я думаю, для начала в клинику пластической хирургии, – последовал невозмутимый ответ.

Глава 11

Последние метаморфозы Кардинала

Еще не начало светать.

У здания областного управления ФСБ под ярким фонарем стоял тот самый «Кадиллак», что ночью был замечен на стоянке возле «Менестреля». Возле него находились два омоновца с автоматами.

Бондарук сел за руль, а Свиридов и Кардинал в салон, где уже находились Купцов и двое парней весьма криминального вида, лица которых показались Владимиру смутно знакомыми. В самом деле, в последнее время он видел столько кардиналовских ублюдков, что наверняка многих примечал уже по второму разу.

– Что, Купцов, очухался? – весело спросил Панич.

– Ну и шуточки у тебя, Адриан! – пробормотал тот. – Ну, зачем ты подорвал несчастного Козенку?

– Если бы я не подорвал несчастного Козенку, то вот этот милый гражданин, который, кажется, уже изрядно поучил тебя правилам хорошего тона, сделал бы из тебя и твоих уродов дуршлаг и при этом даже не поморщился бы.

– Ну, это мы еще посмотрели бы, кто из кого, – пробормотал тот.

– В общем, я очень тобой недоволен, Купцов, – подвел итог Панич, – еще один прокол – и ты немедленно меняешь прописку и перемещаешься на Елшанское кладбище.

– Ого, у нас даже риторика сходная, – пробормотал Свиридов. – Я говорил Купцову примерно то же самое.