Андрей Воронин - Троянская тайна Страница 23

Выяснить адрес оказалось делом пяти минут, и, как только это было сделано, Федор Филиппович лично отправился к Грише Пикассо с неофициальным визитом. Он рассчитывал, что двое умных, пожилых, опытных и интеллигентных людей без особого труда найдут общий язык. Увы, генерал ошибся в своих расчетах. Гриша Пикассо, он же Григорий Иннокентьевич Литус, был, разумеется, умным, пожилым, опытным и интеллигентным человеком; помимо этого, он обладал целым букетом положительных и даже превосходных качеств, однако... Словом, к тому моменту, как Федор Филиппович позвонил в дверь Гришиной квартиры, тот уже целую неделю числился умным, пожилым и интеллигентным покойником.

Эта неприятность случилась с Гришей, когда он возвращался домой из булочной. Булочная располагалась в соседнем доме, поэтому Григорий Иннокентьевич всегда ходил туда пешком, а не ездил на своем "БМВ", что было бы, согласитесь, немного комично. И вот, когда он проходил под аркой, что вела во двор, помахивая старомодной авоськой с батоном и половинкой "бородинского", навстречу ему с диким ревом выскочил потрепанный автомобиль марки "ВАЗ-21011" белого цвета. На глазах у полдюжины свидетелей (старушек, которые сплетничали на скамеечке у подъезда и знали всех и вся во дворе) машина сбила Гришу Пикассо с ног и скрылась в неизвестном направлении. Когда к нему подбежали, Гриша был уже мертв.

Судмедэкспертиза установила, что наезд послужил лишь косвенной причиной смерти. Из телесных повреждений на дряблом Гришином теле обнаружилась только приличная ссадина в районе бедра, а умер он от сердечного приступа. Машину, которая его сбила, нашли через несколько часов в трех кварталах от Гришиного дома – она стояла с понурым и заброшенным видом, упираясь разбитым передком в покосившийся фонарный столб. К тому моменту уже было известно, что машина вторые сутки числится в угоне; принимая во внимание ее нынешнее состояние, можно было сделать вывод, что Гришу сбил какой-нибудь несовершеннолетний наркоман, которому взбрело на ум прокатиться на чужом автомобиле.

Организацией похорон занимался Гришин адвокат, по совместительству являвшийся его единственным другом. На кладбище, помимо четверых подвыпивших землекопов, присутствовала прилетевшая из Израиля тридцатисемилетняя Гришина дочь – толстая, некрасивая и до крайности раздраженная содержанием отцовского завещания, ради которого, собственно, и проделала столь дальний путь. Гриша оставил дочери тысячу долларов – для оплаты телефонных счетов и почтовых расходов, как было прямо указано в завещании, – а все остальное, до последней пуговицы, завещал музеям Москвы и Петербурга. Учитывая размеры Гришиного состояния, раздражение его дочери можно было понять. Подумаешь, десять лет не звонила и не писала этому старому мошеннику, так разве же это причина лишать родную дочь наследства?

Прямо там, на кладбище, как только землекопы подровняли печальный холмик, получили свои деньги и ушли, эта самая дочь объявила адвокату, что подаст в суд и обжалует завещание, написанное папочкой в состоянии временного умопомешательства. "Милости прошу, – сухо ответил тот. – Уж я постараюсь, чтобы судебные издержки превысили сумму, которую оставил вам Григорий. Учтите, моя дорогая, что обратно в Хайфу вы после этого суда отправитесь пешком, с котомкой для сбора подаяния. Для вас это будет Страшный суд, не будь я Соломон Кац".

Именно он, Соломон Давидович Кац, действительный член Российской коллегии адвокатов, поведал Федору Филипповичу эту кладбищенскую историю. Он же горячо и искренне заверил генерала, что Григорий ни за что на свете не стал бы участвовать в похищении и фактически уничтожении хоть сколько-нибудь ценного произведения живописи. К сожалению, добавил Соломон Давидович, Григорий Иннокентьевич ничего не говорил ему об этом деле – увы, увы!

– Увы, – повторил Федор Филиппович и развел руками. – Вот с тех самых пор мы с Глебом и гоняемся за призраками – помимо всего прочего, как вы понимаете.

– Понимаю, – сказала Ирина Андронова и закусила губу: кажется, она действительно начинала понимать.

Пока Федор Филиппович рассказывал историю жизни и смерти Гриши Пикассо, Глеб сходил в прихожую и вернулся оттуда с объемистой спортивной сумкой. Когда он поставил сумку на пол, оттуда послышался глухой металлический лязг. Услышав этот подозрительный звук, Федор Филиппович нахмурился: ему было не впервой видеть Сиверова со спортивной сумкой, в которой приглушенно лязгало железо, но он не понимал, какого дьявола Глеб приволок ЭТО сюда. С ума он, что ли, сошел? Девчонка и так нервничает, а тут еще целый мешок огнестрельного оружия...

Не прерывая рассказа, генерал наблюдал, как Слепой присаживается на корточки и привычным, до боли знакомым движением раздергивает "молнию" сумки. Темные линзы его очков бесстрастно поблескивали, отражая дневной свет, руки что-то сноровисто и ловко делали внутри сумки, негромко позвякивая металлом. Затем Глеб выпрямился, и Федор Филиппович с огромным облегчением увидел у него в руках не автомат с глушителем и не снайперскую винтовку, а всего-навсего электрическую плитку и небольшую медную турку с деревянной ручкой.

Губы Сиверова тронула едва заметная ироническая улыбка: похоже, он догадался, о чем думает генерал, и это его позабавило. Потом Слепой отвернулся и принялся возиться на подоконнике, расставляя там свое кофейное хозяйство. Из сумки появилась жестяная банка молотого кофе, за ней последовали три чашки тонкого фарфора – когда речь шла об употреблении кофе, иной посуды Сиверов не признавал.

Он сходил на кухню, где, кроме раковины и водопроводного крана, не было ничего, даже газовой плиты, набрал в турку воды и вернулся в комнату. Здесь Глеб включил плитку, поставил на нее турку и щедрой рукой насыпал в воду кофе. По комнате, забивая запахи пыли и табачного дыма, поплыл приятный, щекочущий ноздри аромат.

Двигаясь легко и бесшумно, как вышколенный дворецкий или опытный охотник, Сиверов убрал со стола приготовленное генералом сомнительное угощение, оставив только коньяк, и расставил вместо него чашки. Кофе закипел как раз к тому моменту, когда Федор Филиппович закончил рассказывать, и было непонятно, вышло это случайно или Сиверов нарочно подгадал с напитком к концу генеральской речи.

– Сахара я не принес, – сказал он, – но...

С этими словами, хитро улыбаясь, Глеб достал из сумки небольшую коробку конфет.

– Обставил, – проворчал генерал, – как есть обставил по всем статьям! Вот она, современная молодежь! Никакого почтения – ни к возрасту, ни к должности, ни к чину... Пока начальство работает, подчиненные, видите ли, пакуют кухонные принадлежности!

– Да, – встрепенулась, будто после сна, Ирина Андронова, – в самом деле, Глеб Петрович, вы что, всегда носите с собой все необходимое для приготовления кофе?

– Зная его, я бы не удивился, – заметил Потапчук. – Это какой-то кофейный маньяк! Будто не русский человек, а какой-нибудь бразилец...

Сиверов ловко, не пролив ни капли на генеральскую скатерть, наполнил чашки и, ни у кого не спрашивая согласия, добавил в каждую немного коньяку.

– Отвечаю по порядку, – сказал он, стоя над столом с чашкой в руке, как будто вознамерился произнести тост. – Вернее, в обратном порядке. Насчет своего происхождения могу сказать лишь, что все люди – братья, независимо от того, произошли они от обезьяны или от Адама с Евой. А кофейные принадлежности я с собой обычно не таскаю, просто сегодня особый случай... В общем, можете считать это подарком на новоселье.

– Какое новоселье? – удивилась Ирина. – Чье?

Она посмотрела на Федора Филипповича. Тот выглядел слегка смущенным, но никак не удивленным.

– Понимаете, – сказал он, – мы с Глебом очень рассчитывали... вернее, надеялись, что вы не откажетесь помочь нам в этом деле. Мы оба неплохо умеем искать – неважно, что именно. Но теперь мы ищем картины и, когда находим, не всегда можем определить, что именно нашли... Понимаете? Нам буквально позарез нужен грамотный искусствовед.

– Послушайте, – строго сказала Ирина, – что это вы такое говорите? Вы что, меня вербуете?

– Угу, – промычал Сиверов, пригубливая кофе. – Ах, хорошо! Это я не про ваши слова, это я про кофе... Да, мы вас вербуем. Жили вы себе спокойно, ни о чем таком не думая, а тут явилась парочка рыцарей плаща и кинжала и ну вербовать! Вербуем, конечно, чего ж вы от нас, негодяев, хотели? Вот сейчас кофе попьем и начнем, сами понимаете, грубо и беспринципно шантажировать. Вы пейте, пейте, не бойтесь – ни мышьяка, ни психотропных веществ в кофе нет... пока.

Слегка опешившая от такого наскока Ирина механически отпила из своей чашки. Кофе оказался хорош, и добавленный Сиверовым коньяк его ничуть не портил.

– На самом деле, – продолжал разглагольствовать Глеб, – нам позарез нужен кто-то, кто станет денно и нощно строчить доносы на художников и искусствоведов: работы такого-то недостаточно идеологически выдержаны, а сякой-то вообще завернул грязные тряпки, которыми кисти вытирал, в газету с фотографией Президента и выкинул ее, пакостник этакий, в помойное ведро... Или, к примеру, искусствовед имярек, перебрав шампанского на презентации выставки скульптур из пивных бутылок, позволил себе нелицеприятные высказывания в адрес руководства районного отделения Союза художников. И этим стукачом, разумеется, должны быть вы, потому что умеете писать без орфографических ошибок и научились не путать Левитана с Левиафаном...