Анна Данилова - Мне давно хотелось убить Страница 24

Она провела в загородном доме в общей сложности пять дней и была очень удивлена, когда тридцатого декабря вечером Крымов приехал из города и привез ей в подарок норковую шубу. Она поняла, что он сделал это не из-за любви, а из жалости к ней, потому что не поверил в ее мнимую беременность. Хотя, если учитывать, что он все-таки взрослый мужчина, который должен понимать, что после искусственных родов, в которых он мог ее упрекнуть, женщина не может столько времени проводить в постели с мужчиной, то он мог действительно подумать, что она ходила с подушкой под платьем…

Она могла бы выведать у него все, что он думает по этому поводу, но не стала. Шуба была очень хороша – легкая и теплая, как, впрочем, и их отношения, к тому же она очень шла Наде. Надя ничего не хотела усложнять.

Зачем, когда и так все хорошо? Ведь мужчине положено благодарить женщину за любовь. И пусть отношения между ними были довольно необязательными, не стоило забывать, что все в этом мире условно и временно, а потому надо радоваться каждой подаренной жизнью минуте. Ведь все-таки близился Новый год, праздник, а что еще своевременнее и радостнее можно было бы придумать для ситуации, в которой она оказалась? Разве что ощущение тайны, которая существовала между Надей и Крымовым и делала предстоящее пребывание Земцовой в загородном доме Жени бессмысленным. Разве эта тайна не возвысит Надю над Юлей? Безусловно, возвысит.

И все получилось. Все приехали, жили долго рядом, бок о бок полмесяца, и никто – она могла бы поручиться! – не знал о том, что все эти ночи она проводила в объятиях Крымова. Не будь в доме Земцовой, Надя бы, возможно, ограничилась одной ночью близости, а так присутствие рядом соперницы подстегивало и, чего уж там греха таить, возбуждало. Больше всего она боялась в момент страсти услышать от Крымова имя «Юля». Тогда бы и к Чайкину можно было вернуться: не все ли равно, с кем жить, с некрофилом или с не принадлежащим тебе любовником? А ведь так хотелось тепла и настоящего чувства…

– Ты что, уснула в ванне?

Она, распаренная, закуталась в махровый халат и вышла из ванной комнаты. В доме пахло кофе. Крымов смотрел на нее с виноватым видом.

– Я сделал что-то не так? – спросил он, обнимая ее и подхватывая на руки. – Давай я отнесу тебя на кухню и покормлю. Ты, видно, ревнуешь меня к Юле? Брось, ты мне ближе. Хотя, если честно, я и сам не могу в себе разобраться. Не знаю, что мне нужно и с кем бы я хотел жить… Иногда мне хочется побыть одному, свобода необходима мужчине, понимаешь? Но чаще всего мне все-таки не хватает женского тепла, вот я и ищу теплый женский живот, чтобы уткнуться в него и заснуть…

– У тебя было хорошее детство?

Он усадил ее на стул и сел напротив. Налил кофе, придвинул масленку и корзинку с булочками.

– Хорошее. Даже очень. Думаю, что чрезмерная материнская любовь – тоже патология. Я ищу ее в женщинах и не нахожу…

– А Юля? За что ты ее любишь?

– Я не уверен, что чувство, которое я к ней испытываю, называется именно так. Просто она дразнит меня, а мне это интересно, меня это ЗАБИРАЕТ, понимаешь?

Но, с другой стороны, все хорошо в меру. Она чересчур щепетильно относится к своему телу, у нее проблемы… психологические. Ей нужен я весь, целиком, она рассуждает как нормальная женщина, которая хочет выйти замуж и все такое прочее…

– А разве ты не хочешь семью?

– Хочу, но только мне нужна для брака более простая женщина, – тут он поднял на нее глаза и совершенно неожиданно больно ткнул ее пальцем в грудь, – вот такая, как ты, Надя… Заметь, я трезв и понимаю, о чем говорю.

– А чем же я отличаюсь от Юли? Тем, что более доступна? Что по первому твоему зову прыгаю к тебе в постель?

– Нет, дело не в этом. Просто ты в большей мере женщина, чем она. А твоя доступность помогает мне ощутить тебя своей, я становлюсь частью твоего тела, и мне не хочется отпускать тебя из своих рук. Можешь понимать это как тебе угодно, но я бы хотел, чтобы ты была доступна мне всегда, каждую минуту, чтобы, где бы я ни был, я знал, что ты всегда примешь меня, откуда бы я ни пришел…

– Даже от другой женщины?

– Да, даже так, потому что, если я еду К ТЕБЕ от другой женщины, значит, мне не хватает тебя, твоего тела, твоего голоса, твоих рыжих волос, твоих слез… Не плачь, никто же не виноват, что ты любишь меня, а я – тебя.

Она смотрела на него и не могла понять, что это – игра, в которой он превосходит самого себя и которая составляет его жизнь, или он говорит правду, в которую не верит сам.

– Я бы хотел снова… – Он взял ее за руку и поцеловал. – Если ты устала, то так и скажи, я отстану… Но знай, что я не могу спокойно смотреть на твою белую кожу, на эти плечи и глаза… Если бы я мог, то съел бы тебя и запил вот этим кофе, ты поняла?

Она пересела к нему на колени, взяла его голову в свои руки, внимательно посмотрела ему в глаза. Голова ее кружилась от счастья, пространство вокруг Крымова расплывалось радужными пятнами, запахло кровью, ее замутило, и она потеряла сознание.

– Что-то часто вы заглядываете к нам на автостанцию. Никуда не едете, а все больше пристаете к молоденьким девушкам… Я вас приметила еще в прошлый раз…

Девушка из кафе – что может быть пошлее и грязнее.

Она наверняка переспала не с одной тысячей мужчин.

Думая о ней так, он тем не менее постарался взять себя в руки и улыбнулся:

– Правильно. Мне скучно, я писатель, вот и ищу себе персонажей. Хотите, напишу и о вас.

– Я так и подумала, что вы писатель… – Она подошла к нему с тряпкой в руке и принялась вытирать со стола.

Маленькая, худенькая, с розовым жирненьким (словно она одной и той же тряпкой вытирает и лицо, и залитые куриным соусом столы) личиком и маленькими черными глазками, она носила на голове белый кружевной кокошник, который постоянно сползал на правое ухо, и она его беспрестанно поправляла, а тельце ее было завернуто в белый замызганный халат и перехвачено в талии таким же грязным фартуком. На ногах ее красовались обрезанные валенки, потому что было очень холодно, особенно если стоять на кафельном ледяном полу. Между этими странными войлочными башмаками и подолом халата виднелись красные, толстой вязки, шерстяные чулки.

– А что обо мне писать-то? Я девушка обыкновенная, работаю вот…

– Платят-то хорошо?

– Да разве сейчас кому-нибудь хорошо платят? Хотя мне грех жаловаться, потому что я сейчас одна и получаю за двоих. Машку уволили за пьянство. Да она и не работала ни фига, все с мужиками в гостинице пила, вот и допилась, они с ней такое сотворили, что ее увезли на «Скорой»… А мой хозяин как узнал, так сразу и уволил.

– А тебя оставил? – Он перешел на «ты», потому что разговаривать с этим грязным существом на «вы» считал ниже своего достоинства, даже учитывая то, что она через несколько минут превратится в труп. Маленький труп, лежащий в подсобке с перерезанным горлом.

– Оставил, – хмыкнула она и отвернулась, задрав нос, всем своим видом показывая, как же нелегко ей досталось это кафе и что она ПРЕЗИРАЕТ своего хозяина, который, видимо, за определенные услуги позволил ей работать здесь за двоих.

– И много у тебя посетителей?

– А это тоже для книжки? – Она присела к нему за столик и уложила свое лоснящееся личико на сцепленные ладошки. Улыбнулась, показывая мелкие мышиные зубки. – И о чем будет книжка?

– О любви, конечно. Так много посетителей или нет?

– В такое время рейсов почти нет, потому и посетителей мало. Зато я отдыхаю, прибираюсь вот. У меня же там и сосиски жарятся, и курица крутится на вертеле, и пирожки в микроволновке… Делов много, чего говорить…

Ему показалось, что она все поняла. Посмотрела оценивающе и слегка покраснела.

– Ты согласна за деньги? – Он склонился к ней и зашептал на ухо:

– Я быстро, давай прямо в подсобке запремся, и все. Я хорошо заплачу.

– И это тоже потом все в книжку запишете?

Но он уже не слушал ее, он думал о том, что не получится у него так, как с остальными, чистыми на вид, девушками, что с этой придется предохраняться от заразы.

И в то же время мысль, что эта Мышка наверняка отдавалась всем подряд именно в подсобке, возбуждала его.

Нет, он не станет пренебрегать ею, он использует ее, глупо было бы упустить такую возможность, но только подстрахуется.

– Ты чистая? – спросил он ее прямо, чтобы услышать ответ из ее грязного рта, густо намазанного розовой помадой. Дешевая фруктовая помада на собачьем сале.

– Утром была в душе… Ты подожди здесь, – она тоже перешла и на «ты», и на заговорщический, даже порочный шепот, который распалял его больше, чем те картины, которые он уже успел себе представить. – Я сейчас все приготовлю, а потом тебя позову.

Она встала и почти бегом направилась к подсобке – небольшому бело-зеленому полупрозрачному вагончику, изнутри запотевшему и завешанному оранжевыми шторами. Там Мышка готовила курицу и сосиски и подавала их в окошечко посетителям, которые относили еду на столики, расположенные чуть поодаль и отгороженные металлическими низкими решетками, увитыми искусственными цветочными гирляндами.