Андрей Воронин - Тень прошлого Страница 24

– Ну, мам… – завел было отпрыск, но, поняв, что деваться некуда, покорно вывернул карманы и задрал футболку. Ни в карманах, ни за пазухой денег не было – они оказались в трусах. Сумма, изъятая мадам Лопатиной у своего отпрыска, составила около семисот долларов.

– Теперь слушай меня внимательно, – сказала мадам Лопатина. – Если ты хоть слово скажешь про деньги – неважно кому, – отправлю на все лето к бабушке Кате. Если будешь вести себя хорошо и не станешь болтать языком, куплю компьютер.

– «Пентиум-3», – подсказал отпрыск.

– Сам выберешь, – щедро пообещала мадам Лопатина. Сейчас она могла пообещать ему танк или реактивный истребитель – безразлично, лишь бы молчал. Отпрыск верно оценил ситуацию.

– И модем, – добавил он.

– И билет до Зеленограда, – подхватила мадам Лопатина, и отпрыск увял: бабушку Катю он не любил. – Помоги мне собрать деньги и иди гулять.

Оставшись одна, мадам Лопатина убрала деньги в пакет, а пакет затолкала в свою сумочку, размерами больше напоминавшую средний мешок из-под картошки. Сумочку она поставила в бельевой шкаф, дверцу шкафа заперла, а ключ положила в карман своих спортивных штанов.

Теперь можно было спокойно подумать.

Она заглянула в холодильник, вынула оттуда пятилитровую кастрюлю со щами и поставила ее на огонь, мимоходом отметив, что муженек к щам даже не притронулся. Лопатин терпеть не мог щей, так что же? Она-то их любила и, кроме того, была твердо убеждена в том, что щи полезны.

Мыслительный процесс у нее всегда шел лучше во время еды. Она наполнила щами большую эмалированную миску, отрезала внушительный ломоть хлеба от уже начавшей подсыхать буханки и стала есть, отдуваясь и шумно втягивая в себя щи. Случалось, что во время обеда Лопатин, не доев, клал ложку на стол и уходил из кухни – от этого зрелища его мутило. Ну и черт с ним, решила мадам Лопатина, так ожесточенно орудуя ложкой, словно копала окоп полного профиля под ураганным огнем.

Из всех пришедших ей на ум версий наиболее правдоподобной казалась одна: дурак Лопатин наконец-то поумнел, причем настолько, что не только начал брать взятки, но и стал прятать деньги от жены.., но, к сожалению, не настолько, чтобы за ними не пришел этот красавчик в перчатках. А может быть, подумала она, эта взятка – далеко не первая? Денег-то – сто тысяч… Кто ему столько даст за раз, сморчку этому?

Это было настолько возмутительно, что она даже на время перестала есть. Да как он смел?! Семья, можно сказать, голодает, жене надеть нечего, а он потихоньку прикапливает доллары. Интересно, на что?

Да, подумала она. Вот так живешь, живешь, а потом в одно прекрасное утро просыпаешься, а мужа нет. Сложил денежки в чемоданчик и ушел к какой-нибудь голоногой шлюхе с куриными мозгами и грудью, которую без лупы не разглядишь. Ну, я тебе покажу! Чуяло мое сердце…

Она снова стала есть. Решение было принято. Никакого скандала не будет. И пусть только попробует спросить, куда подевались деньги. Какие такие деньги? У тебя что, были деньги?

Это был исторический момент: мадам Лопатина, исполненная великих планов, начала свой путь навстречу неприятностям.

Глава 8

Встав со скамейки, на которой остался сидеть Лопатин, майор Балашихин неторопливо направился к выходу из парка. Охотившийся за бутылками бомж исчез – видимо, все-таки отчаялся, – и это почему-то тоже не понравилось майору. Он никак не мог понять, чем ему так не понравился бомж, и в конце концов пришел к выводу, что это его плохое настроение дает о себе знать таким не вполне обычным образом.

Солнце коснулось своим пылающим краем верхушек деревьев и пошло понемногу проплавлять себе дорогу за горизонт. Балашихин закурил и огляделся. То, что он увидел, заставило его удивиться: еще не было семи, но на аллее, по которой он шел, не было видно ни одного человека, только впереди, метрах в ста или ста пятидесяти сидел на скамейке какой-то тип в деловом костюме и, судя по периодически поднимавшимся над его головой синеватым облачкам дыма, курил, наслаждаясь вечерней прохладой.

«Это еще что за чертовщина? – подумал майор Балашихин. – В парке полно народа, а тут ни души, как на заброшенном кладбище.» Это обстоятельство тоже не понравилось майору: было в нем что-то не то от мистики, не то от прозаической милицейской охоты за двуногой дичью с оцеплением, поголовной проверкой документов и прочей ерундой. Как-то раз майору довелось вместе с «братьями меньшими» участвовать в такой охоте. Ловили они тогда свихнувшегося сержанта из краснополянского автобата.

Сержанту по пьяной лавочке начистили физиономию, после чего этот сын степей не придумал ничего лучшего, как, находясь в наряде, спереть из оружейки автомат с патронами и засесть в лесу за забором части, поджидая обидчиков.

После долгой и утомительной беготни «по долинам и по взгорьям» под неприцельным огнем совершенно сошедшего с нарезки сопляка Балашихин самолично вышиб автомат из рук сержанта, который уже затолкал дульный срез себе под китель и готовился спустить курок. Дело, впрочем, было не в этом, а в том, что оцепленный ОМОНом участок прилегавшего к дачному поселку перелеска, в котором скрывался беглец, выглядел точно таким же безжизненным и пустым. Правда, Балашихин тогда стоял плечом к плечу с товарищами и ничего не боялся. Не то, что сейчас…

Ему немедленно вспомнился Забродов с его дурацкой присказкой.

– Ведь недаром сторонится милицейского поста… – пробормотал он негромко. – Тьфу ты, наваждение!

Майор сплюнул и ускорил шаг, убеждая себя в том, что ничего не происходит, а если даже и происходит, то главный герой событий не он, а, к примеру, вон тот чудак, что курит на скамейке впереди. А он, майор в отставке Балашихин, просто совершенно случайна забрел в зону милицейской операции по задержанию опасного преступника…

Сидевший на скамейке человек лениво встал, не спеша отряхнул и без того чистые брюки и направился навстречу майору. Теперь до него оставалось каких-нибудь двадцать метров, и Балашихин, разглядев его лицо, понял, что проиграл. Проиграл потому, что ввязался в игру по чужим правилам, даже не потрудившись как следует их изучить. В принципе, этого и не требовалось, достаточно было заглянуть на последнюю страницу, где жирным шрифтом было оттиснуто слово «смерть»…

Навстречу ему, щурясь от бившего прямо в глаза солнца, неторопливо, словно и впрямь вышел на прогулку, шел Званцев.

«А вот это ты зря, – подумал Балашихин, запуская руку за пазуху, дотрагиваясь до висевшего в наплечной кобуре газового револьвера и снова убирая руку – от газового пугача в такой ситуации толку не больше, чем от новогодней хлопушки… Зря ты выбрал такую позицию, что идти тебе приходится против солнца, – мысленно сказал он Званцеву. – Сверну шею ублюдку, а там хоть и к чертям в пекло…»

Впрочем, не правильный выбор позиции был не в характере Званцева, и Балашихин об этом прекрасно знал.

Быстро обернувшись, он увидел, как из кустов по обе стороны аллеи бесшумно полезли люди.

– Ба! – поворачиваясь к ним лицом и все время помня о том, что позади остался опасный, как очковая змея, Званцев, воскликнул майор. – Знакомые все лица! Погулять вышли, ребятки? Зря! Пропустите!

Ребятки кинулись, как стая одичавших собак, и Балашихин принялся бить, отчетливо сознавая, что никогда в жизни не давал воли рукам с таким удовольствием. Ребятки были не слабые. В общей лавине сыпавшихся на него ударов Балашихин без" труда различал и свинцово-тяжелые хуки бывших боксеров, и стремительные, хитро задуманные атаки самбистов, и затейливые, с вывертом выпады «восточников» разных школ, но они разлетались во все стороны, как тряпичные куклы, и майор не без оснований предполагал, что для многих из них дело закончится, как минимум, больничной койкой. Здесь, в этой беспорядочной свалке, он нагибался, приседал, подныривал, блокировал, перехватывал и бил, бил без пощады, без оглядки, во всю силу своих ничего не забывших рук, и ребятки коротко вякали, отлетая, и уже человек пять тяжело возились на асфальте, мучительно решая, встать им или остаться полежать до конца потасовки. Еще двое лежали неподвижно, уже решив для себя этот сложный вопрос.

Откуда-то сбоку вывернулся выгоревший, перепачканный какой-то дрянью брезентовый балахон, мелькнуло бритое лицо под полями невообразимой, прожженной и потерявшей первоначальный цвет шляпы, и майор наконец понял, чем ему так не понравился собиравший бутылки бродяга. Он рванулся в ту сторону, раскрутившись смертоносной юлой, – нападавшие посыпались, как кегли, – и достал-таки обладателя балахона, угодив ребром ладони точно между брезентовым воротником и гладко выбритым подбородком. Брезентовый балахон медленно осел на землю бесформенной грудой и замер, не подавая признаков жизни.

В сплошных рядах нападающих появились проломы и просветы, атаки в значительной мере утратили массированность и активность, и Балашихин с легким удивлением подумал, что, возможно, еще сумеет вырваться: похоже было на то, что он нужен Званцеву живым, раз уж до сих пор не пошли в ход ни ножи, ни пистолеты.