Александр Жиров - Амулет смерти Страница 24

Иванова прошиб холодный пот. Откуда они знают?

— Чем я могу быть полезен, если вы и так все знаете?

— Мы знаем только то, что рассказывал капитан Кондратьев. Мол, прапорщик Иванов решил покуражиться и отдубасил девять черных парней так, что трое попали в больницу.

"Не мог Васька такого наговорить, — усмехнулся про себя прапорщик. — Это могли сказать только сами негритосы.

Странно другое. Странно, что Васька ни словом об интересе к этому делу не обмолвился".

— Не мог командир такого сказать, — не отводя взгляда, произнес Иванов. — Когда на тебя наваливаются девять рыл и один нож, уже думаешь не столько об их здоровье, сколько о своем.

— Но дело было во время патрулирования. Вы все ехали в джипе. Как же прапорщик Иванов оказался один против девятерых черных бандитов?

— Я просто вышел из машины попить.

Жарко. Жажда.

— Но уличный торговец ничего белому человеку не продавал, — моряк смотрел испытующе.

— Правильно, — кивнул Иванов, — белому человеку не дали попить.

— Но белый человек даже не подходил к торговцу! — напомнил моряк.

— Потому что еще раньше я увидел нож. И после этого забыл о жажде… Послушай, Михаил, я не понимаю, к чему этот допрос? При чем здесь общее дело, которое мы делаем?

Помощник капитана помолчал, как бы раздумывая: ответить или нет. Потер рукой лоб.

— Понимаешь, Сергей, среди тех, кого ты отделал, оказался один сынок. Его папаша — правая рука у Хериса Ногмы. Ветеран освободительной борьбы. Словом, руководство Дагомеи требует отдать под трибунал виновных.

В могучей груди прапорщика трепыхнулось сердце. К горлу подступила обида:

— Да где бы был этот ветеран, если б не наша рота!

— Именно потому трибунала они не дождутся. Однако представь, что наш посол выгораживает вас с Кондратьевым, толком не зная, что было на самом деле. Перед отбытием из Питера я встречался с Борисом Петровичем. Он предупредил, что вы с Кондратьевым старые боевые друзья и друг на друга доносить не станете. Но это и не требуется. Капитан по просьбе Бориса Петровича рассказал, что он видел, слышал и делал. Кто-то из вас запомнил одни детали, а кто-то — другие.

При словах «Борис Петрович» сердце прапорщика вновь трепыхнулось.

— С чего начинать? — решительно спросил Иванов. — Как я вышел из машины?

Моряк налил еще коньяку. Протянул рюмку со словами:

— Начинай сначала. С момента, когда вы выехали из гаража резиденции. Что первым бросилось в глаза? Что запомнилось?

Иванов выпил и сказал:

— Они все нам кланялись.

— Как вы с командиром отреагировали на это?

— Посмеялись. Он сказал, что французы были классными колонизаторами, умели выработать привычку уважать белого.

Моряк тоже выпил коньяк и разлил из бутылки остатки.

— Что еще сказал Кондратьев по поводу поклонов?

— А почему ты не спрашиваешь, что я ему ответил по этому поводу? — насторожился Иванов.

— Человек обычно запоминает чужие реплики лучше, чем свои, — объяснил помощник капитана. — Таково свойство памяти. Твои реплики нам хорошо известны из рапорта капитана Кондратьева. Поэтому, чтобы я тебя не задерживал зря, давай вспомним только то, в чем мы не уверены.

«А ведь он там даже в письменной форме показания давал, — с укором подумал прапорщик. — Эх, если б Василий не смолчал, можно было бы обо всем договориться… Ладно, раз Борис Петрович одобрил, значит, дело чистое». — Потом капитан еще пожалел, что в Союзе не так. Ну, что наши чурки белым людям не кланяются.

«Наконец-то! — обрадовался майор Лысенков. — Пошло дело…» Он нажал под столиком кнопку пуска магнитофонной ленты и переспросил:

— Извини, Сергей, я не разобрал. Каккак ты сказал?

23

Утро окрасило нежным цветом поляну для собраний, шествий и молитв жителей деревни Губигу. Могучий ночной ливень превратил ее в большую лужу.

Тем самым было сорвано ночное следствие, которое учинил вождь при помощи амбалов Параку и Канди. Люди разбежались по пальмовым лачугам и от крайней усталости забылись тяжелым сном. В их кошмарах стихия начисто смывала деревню в Зеленую реку.

Первым, как цапля, высоко поднимая ноги, к племенному дереву пробрался главный колдун Каллу. Он предусмотрительно снял свежую галабию, сунул ее между ветвей и рухнул в грязь со словами благодарственной молитвы Солнечному богу.

— Все, что нам нужно, это дождь! — поощрял колдун Господа. — Без дождя погибнут посевы и стада, без дождя вымрет народ фон!

Покатавшись какое-то время в луже, колдун отряхнулся. Он вытер руку о словно наклеенный на голову газончик волос и, захватив галабию, отправился в пальмовый дом вождя.

Нбаби сидел перед порогом и раскачивался в траурном ритме. Вряд ли он спал больше полутора часов. Желтоватые негритянские белки его глаз покрывала красная паутинка.

— Вождь, позволь, я поведу народ на поиски твоей младшей дочери.

Старик посмотрел стеклянным взглядом. И протяжно застонал. А постонав, вовсе закрыл глаза и ответил:

— После дождя на подступах к лесу в стороне Абомея сплошная топь. Сегодня нельзя идти.

— Вождь, позволь, я прикажу народу сделать маркъяны, — настаивал колдун.

Маркъянами жители деревни называли переносные гати — тонкие стволы молодых пальм, скрепленные особым образом пальмовой пенькой.

Вождь поморщился, как от зубной боли. Воистину, кесарю кесарево, а слесарю слесарево.

— Пока люди будут вязать маркъяны, дорога высохнет. Завтра мы отправимся на поиски Зуби.

На следующий день, увязая по щиколотку в непросохшей грязи, народ двинулся между хлопковым и ямсовым полями. Возглавлял шествие колдун Каплу.

В арьергарде худой бык с саблевидными рогами тащил повозку. В ней сидел убитый горем отец.

Все дальше за спиной оставалась родная Зеленая река. Наконец, на второй час изнурительного пути, в стороне Абомея показался лес.

Любой белый человек назвал бы такой лес джунглями. Если бы здесь росли только деревья! Если бы здесь росли только кустики с длинными, сладкими, похожими на раздувшийся хрен, корнями!

Это был муссонный тропический лес.

Труднопроходимым его делали высоченные густые заросли злаковых растений. Тысячи лиан, перевиваясь и перекрещиваясь, преграждали путь.

Молодой негр Гимель продирался сквозь грубые стебли лесных злаков. То и дело он взмахами ножа рассекал деревянистые тела лиан. Это ему порядочно надоело.

Джунгли не уберегали от палящего солнца, а из-за испарений дышать здесь было не многим легче, чем в мангровом лесу.

Вскоре и вовсе начался участок, где недавно свирепствовала буря. Поваленные деревья переплелись с кустами, злаками и лианами в такой узел, что справиться с ним могли лишь силы небесные. Например, молния.

Обливаясь потом и запаленно дыша, Гимель присел на торчащее вверх корневище. По голым ногам немедленно поползли термиты. На плечи уселось несколько мушек цеце.

То, что для белого смерть, для черного — жизнь. Молодой человек решил перекусить. Достал из мешка за спиной несколько клубней вареного ямса и кусок запеченной на углях бегемотины. После праздника Четвертого урожая народ фон отъедался.

Отовсюду слышны были крики одноплеменников. Гимель запил завтрак водой, затянул как следует шнурком кожаный мешок и вернул его за спину.

Поднявшись и сделав первый шаг, молодой человек споткнулся о незаметный в траве ствол. Он пребольно ушиб косточку на ноге. По закону джунглей следовало отомстить обидчику.

Гимель ухватил крепкими руками противное поваленное дерево и дернул что было сил. Вот тебе!

Из-под ствола взметнулся рой крупных зеленых мух. Гимель от удивления открыл рот. Всю жизнь он прожил с этими мухами. Где люди, там и они. Это не мушки цеце, которые могут обходиться без людей.

«Откуда они взялись в глухом лесу?» — подумал Гимель и подошел ближе, перегнулся через корневище, на котором только что сидел…

— Ааааааа! — раздался его душераздирающий вопль. — Ааааааааааа!!! А-а-а-аа-а-а!

От зрелища и от собственного крика молодого человека стало рвать. Когда подбежали соотечественники, Гимель уже выблевал весь вареный ямс, всю печеную бегемотину и теперь истекал тягучей слизью, сочившейся из совершенно пустого желудка.

Ноздри его щекотал трупный запах, и остановиться не было никакой возможности.

Злобно жужжали потревоженные зеленые мухи. В немом ужасе обступив Гимеля, чернокожие смотрели вовсе не на него.

Под стволом, о который пребольно стукнулся Гимель, лежали части человеческого тела. Глаза поочередно узнавали руку, ногу, ягодицу…

Все полуразложившееся, кипящее белыми тельцами червей. Двое суток в тропическом лесу превращают труп в серобурую массу, которая еще некоторое время сохраняет форму. Еще несколько дней, и зеленые мухи потеряли бы всякий интерес к этому месту. От рук, ног и ягодиц остались бы белые-белые кости.