Андрей Воронин - Инкассатор: До седьмого колена Страница 25

На этом его размышления прервались, поскольку кабина добралась до места назначения. Об этом Кастета известил мелодичный звонок; створки дверей плавно разъехались, и Кудиев вышел в просторный, превосходно освещенный и дорого отделанный холл седьмого этажа.

Шпала жил на седьмом со дня заселения в этот дом и все это время мечтал перебраться в пентхаус. Его мечта была близка к осуществлению: по окончании операции, которую они сообща проворачивали в данный момент, переезд в пентхаус должен был стать для Шполянского таким же пустяковым делом, как, скажем, покупка нового автомобиля. Пока же Шпале с семьей приходилось ютиться в скромной пятикомнатной квартирке на седьмом этаже, здороваться с соседями в холле и соблюдать правила общежития – в частности, слушать своего Дебюсси чуть тише, чем ему хотелось бы.

Направляясь к двери квартиры Шполянских, Кастет ненадолго задержался у огромного, от пола до потолка, окна, выходившего на Москву-реку. Он немного полюбовался панорамой городских огней; стекло было такое чистое, что казалось, будто его нет совсем, особенно если сфокусировать взгляд таким образом, чтобы не замечать собственного неясного отражения. Кастет с детства боялся высоты, она его страшила и одновременно притягивала. Поэтому он любил постоять у этого окна, забранного толстым небьющимся стеклом: сердце сладко замирало от близости разверзшейся у самых ног семиэтажной пропасти, а разум тешило сознание полной безопасности, обеспеченной прозрачной, но несокрушимой преградой.

Насладившись этим знакомым коктейлем из противоположных друг другу ощущений, Кастет двинулся дальше. Его каблуки издавали отчетливый стук, соприкасаясь с выложенным шероховатой каменной плиткой полом, полированное красное дерево дверей смутно отражало его темную фигуру. В холле царила мертвая тишина – звукоизоляция здесь была что надо живший в старом, еще сталинской постройки, доме с деревянными перекрытиями Кастет больше всего завидовал Шполянскому именно из-за здешней звукоизоляции.

Квартира Шполянских располагалась в самом дальнем конце коридора, в торце – ну, ей-богу, будто во главе стола. На красном дереве двери поблескивал надраенной латунью номер – 35. Коврик для вытирания ног перед дверью отсутствовал, как и во всех остальных квартирах, – народ здесь жил непростой, не из тех, кто месит грязь ногами и тащит ее с улицы в дом. Этот набитый скоробогатыми снобами небоскреб всегда вызывал у демократичного Кастета зависть пополам с раздражением; этот дом был точь-в-точь как сам Шпала, а Шпала всегда, сколько Кастет себя помнил, будил в его душе именно эти чувства – раздражение, зависть и желание подражать, каковое желание, впрочем, Кастет всегда старательно подавлял. Почему подавлял? Потому что знал, что до профессорского сынка Шпалы ему далеко, и не хотел быть смешным. Неумелой копией, выставленной рядышком с оригиналом, не хотел быть, потому и не подражал, хоть и было это временами очень трудно – не подражать...

Кастет протянул руку к кнопке электрического звонка, замялся и посмотрел на часы. Было двадцать три двенадцать, и Кастет не сомневался, что Шпала, открыв ему дверь, не преминет изобразить на своей лошадиной аристократической морде что-то вроде снисходительного недоумения: чего, дескать, тебе, мальчик, зачем приперся на ночь глядя? Или ты время по часам узнавать не умеешь?

Тут Кастет понял, что просто робеет позвонить в дверь, немедленно обозлился на себя и решительно придавил кнопку звонка. Из-за двери донеслась сильно приглушенная здешней знаменитой звукоизоляцией переливчатая трель; Кастет немного подождал и позвонил еще раз, а потом еще.

– Ну, чего ты, сука? – пробормотал он, вслушиваясь в тишину. – Давай открывай! Ты же дома, баран, у тебя же свет горит!

Он снова позвонил – длинно, настойчиво, а когда и это не возымело должного эффекта, раздраженно дернул книзу дверную ручку.

Дверь открылась.

Это было настолько неожиданно и непривычно, что Кастет на какое-то короткое время вообще перестал что бы то ни было думать и ощущать, отдавшись на волю своих рефлексов. Рефлексы заставили его быстро шагнуть в сторону от двери, прижаться к шершавой кремовой стене холла и быстро засунуть руку сзади под пиджак. Увы, там, сзади, за поясом брюк, не было ничего полезного; когда пальцы Кастета вместо удобной рубчатой рукоятки безотказного «глока» схватили пустоту, он пришел в себя, неловко кашлянул в кулак и подумал, что по пути домой надо бы заехать в аптеку и приобрести что-нибудь вроде валерьянки или брома для успокоения расшалившихся нервов. Подумаешь, дверь забыли запереть! Да в этом доме, в крепости этой пятизвездочной, можно вообще не иметь дверей! Какие тут к дьяволу воры, как они сюда попадут, как выйдут на улицу с украденным?!

Вполголоса обозвав себя истеричкой, Кастет деликатно постучал в дверь костяшками пальцев и сказал в пятисантиметровую щель:

– Хозяева, ау! Есть кто дома?

Ему никто не ответил. Из щели доносилось приглушенное бормотание работающего в гостиной телевизора; откуда-то еще – надо полагать, из кабинета Шпалы – медленными, плавными волнами лилась сладкая, как любимый ликер Кастетовой супруги, фортепианная музыка.

– Кто не спрятался, я не виноват! – объявил Кастет и толкнул дверь.

Дверь распахнулась, открыв его взору ярко освещенную, всю в огромных, незапятнанно чистых, сияющих зеркалах прихожую. Резкий, не дающий теней, прямо как в операционной свет сильных потолочных плафонов, как в воде, отражался в гладком паркете. И там, на паркете, прямо посреди прихожей, широко раскинув толстые руки и ноги, лежала домработница Шполянских тетя Катя. Ее открытые глаза задорно блестели, отражая электрический свет, как будто тетя Катя только что отмочила славную шутку; во лбу у тети Кати зияла преизрядная дыра, а из-под головы натекла здоровенная лужа темной, как вишневое варенье, крови.

– Ё-моё, – одними губами сказал Кастет, шагнул вперед и сразу же пугливо шарахнулся в сторону, краем глаза уловив справа от себя какое-то движение.

Повернув голову, он понял, что испугался собственного отражения в зеркале. Вид у отражения был аховый: бледная, вытянутая физиономия с выпученными от испуга глазами, превратившимися, казалось, в одни сплошные черные зрачки без намека на радужку. Позорное это зрелище оставило Кастета вполне равнодушным: он не стыдился своего испуга, потому что причина для страха у него была, и притом довольно веская – на глаз то, что осталось от тети Кати, тянуло пудов этак на шесть.

Осторожно перешагнув через натекшую из тети-Катиной головы лужу, Кастет крадучись приблизился к полуоткрытой двери гостиной, откуда по-прежнему доносилось бормотание телевизора. В гостиной горел только торшер в углу; по огромному плоскому экрану стоявшего прямо на паркете телевизора, оглашая комнату хриплыми воплями и писком, носились взад-вперед герои какого-то диснеевского мультфильма. На пушистом ковре перед телевизором вповалку, кучей лежали дети. Казалось, они спят – смотрели мультики и заснули, самое обычное дело. Вот только мокрые красные пятна на пушистом белом ворсе не вписывались в эту картину.

Кастет пьяно помотал головой и протер кулаком глаза, мучительно пытаясь сообразить, почему детей так много – вдвое больше, чем должно было быть. Шпала воспитывал двойняшек, Сашку и Дашку; оба были здесь – Сашка с потемневшими от крови спутанными русыми волосенками и Дашка в розовом платьице, в двух местах пробитом пулями крупного калибра. Но помимо них здесь было еще двое детишек: какой-то чернявый пацаненок в перекосившихся на испачканной кровью физиономии очках с круглыми, как у Гарри Поттера, стеклами и девчонка чуть постарше Сашки и Дашки, убитая выстрелом в затылок. На журнальном столике со стеклянной крышкой стоял недоеденный торт, валялись испачканные кремом чайные ложки; еще здесь имели место четыре стакана с остатками пепси-колы, ваза с нетронутыми фруктами и полупустая коробка шоколадных конфет. «Гости, – сообразил Кастет. – Это к ним соседские, наверное, детишки в гости пришли. Торт, пепси, мультики, конфеты... Просто детки оказались не в то время не в том месте. Просто им сильно не повезло... Ах ты сучий потрох, что ж ты творишь?»

Он попятился; что-то звякнуло под его ногой и с тихим рокотом покатилось по паркету. Кастет подпрыгнул от неожиданности, оглянулся и увидел пистолетную гильзу. Трогать ее он не стал: и так было видно, что гильза импортная и очень крупная – похоже, что от патрона сорок пятого калибра. Кто-то пришел сюда вооруженный крупнокалиберной пушкой с глушителем и устроил кровавую бойню.

Повернув голову, Кастет снова вздрогнул. Слева от него на кремовой, идеально гладкой и ровной стене кривыми подплывающими буквами было выведено «ДО СЕДЬМОГО КО». Написано было кровью, и притом совсем недавно: некоторые буквы все еще влажно поблескивали в мягком свете торшера.