Сергей Зверев - Разборки дезертиров Страница 25

– Деньги? – машинально проявила интерес бледная, как воск, Мария. – Какие еще деньги?

– Чужие, – улыбнулся ублюдок.

В ответной речи я, в частности, сказал:

– А пошел ты на хрен, майор недоделанный.

И тут же перехватил зовущий взор Марии. Девица явно хотела мне что-то сообщить. Стреляла вверх зрачками и вытянутыми пальцами левой руки, прижатыми к животу, совершала волнистые колебания. Мозг работал в экстремальной ситуации, как турбина: я понял, что она хотела сказать! Выступ, на котором покоилась правая нога «майора», неустойчив. Перенесет вес – может обвалиться. Сколько времени у нас в запасе?

– А денежки, любезный, со мной, – сказал я, приводя в движение одеревенелые мышцы лица. Так хотелось улыбнуться… – Вот в этом кармане. – Я похлопал по правому боку, в котором непонятно почему оказалась пустая фляжка Леньки Аристова, оттопырившаяся как третья почка. – Если хочешь, возьми, пока не прискакали твои архаровцы.

Субъект на обрыве напрягся, потянулся вперед. Глаза тревожно заблестели.

– Ты думаешь, я их тебе отдам? – оскалился я. – Хрена лысого. Размечтался, дурашка. Вот порву сейчас… – с угрожающим видом я потянулся к карману. Рисковал я чудовищно – эта мразь могла меня в циничной форме пристрелить, а могла вообще не реагировать. Но деньги для «товарища майора» не были пустым звуком. После смерти товарищей он нес за них персональную ответственность. Он приблизил вторую ногу к первой и вроде бы собрался прыгнуть. Это было инстинктивное движение, он не мог себе позволить оказаться в гуще неприятеля. Но полетать тем не менее пришлось. Мелькнула женская ножка – как-то ловко, из лежачего положения, Марии удалось захватить носком лодыжку, резко дернуть…

А дальше не работал только Булдыгин. Гневно восклицая, лжемайор треснулся о краеугольный выступ (от такого «приземления» северное сияние обеспечено), сполз в наши алчные объятия, где и заколотился, как утопающий в трясине. Я вырвал у него автомат, Маша оседлала ноги, чтобы не дергался, а Балабанюк подхватил свой «калашников» и с такой силой двинул прикладом в челюсть, что затрещало, как в разбитом молнией дереве. Ну, кто не умрет после такого?

– Бежим! – вскричал Балабанюк, запрыгивая на скалу. Протянул руку, поднял голову… и я увидел, как детская мордашка мигом помертвела. Он вскинул автомат, полоснул очередью и нырнул за расколотый валун. Шквал огня – казалось, камень будет раскалываться дальше, пауза для перезарядки, мелькнула макушка молодого бойца, он сиганул в обрыв (от такого, видимо, тоже не выживают), а потом мое внимание переключилось на не менее драматические события. Набежали лохматые личности с автоматами, двое или трое погнались за Балабанюком, остальные вплотную занялись нами. Булдыгин что-то верещал о правах отдельно взятого прокурорского работника, но мощный пинок по виску оборвал крик. Машу схватили за волосы, плотоядно заулюлюкали. Надо мной разверзлась зловонная пасть Карабаса-Барабаса – Фредди Крюгер от зависти удавится! – отъехала, уступив место тяжелому прикладу РПК. Я завороженно следил за полетом. И поплыли деревянные лошадки, поскрипывая суставами старой карусели…

Не помню, чтобы меня куда-то везли, совсем не помню, как ночь сменила сумерки, а день прогнал рассвет и сколько раз эта круговерть происходила. Очнулся я от слепящего света электрической лампы. Только лампа, ничего другого, остальное – пуленепробиваемый мрак. Такое ощущение, будто я лежал глубоко под землей, сдавленный тоннами грунта, наверх уходила трубочка, через которую можно дышать, а на глазах электрические клеммы, на которые подавался постоянный ток…

Понятно было одно – я лежу. Не шевелясь. Не потому, что не хочу, а потому, что не могу.

– Вы очнулись. Здравствуйте, – втерся в голову скрипучий мужской голос.

Ну, точно телепрограмма: «С добрым утром, в натуре!»

– И вам не чахнуть… – прошептал я.

Загуляли психо-энергетические сгустки. Не лежи я глубоко под землей, могло создаться впечатление, что надо мной кто-то склонился. И если неправильно отвечу, сразу даст по дыне.

– Давайте определимся, если не возражаете, – размеренно-скрипуче продолжал голос. – Ваши фамилия, имя, отчество?

– Да я-то не возражаю… – прошептал я. – Но вам зачем это? Или без бумажки я? Прочтите еще раз служебное удостоверение… Луговой Михаил Андреевич, старший следователь Марьяновской военной прокуратуры…

Долгая пауза.

– Вы уверены?

– А то нет, любезный… С огромной радостью я бы поработал председателем правления какого-нибудь неслабого инвестиционного фонда или, скажем, Президентом Российской Федерации – в этом нет ничего сложного, судя по тому, как с этим справляются другие… Но, увы, приходится довольствоваться малым. Я работаю в Марьяновской военной прокуратуре…

– У нас имеются серьезные сомнения.

Мне уже было смешно.

– Почему? Я похож на шпиона, работающего под прикрытием? Да вы, оказывается, недалеки, батенька… Между прочим, по номеру удостоверения человек со связями быстро вычислит, служит ли владелец по месту выдачи или корки выданы как документ прикрытия…

Пауза воцарилась вдвое дольше предыдущей. Уши впитывали разнообразие странных звуков – могло создаться впечатление, что мой «интервьюер» с кем-то перешептывается.

– Допустим, Михаил Андреевич. Объясните, что вы и ваши товарищи делали на данной территории?

– Ловили дезертиров… – скрывать незасекреченную информацию, видимо, глупо. Я начал рассказывать – лаконично, чистую правду, опуская лишь незначительные детали, вроде папы дезертира, работающего в администрации первого лица нашего несчастного государства, побоища на дороге, где мы отвязались на полную катушку, долларов в картонной упаковке…

– Назовите фамилию дезертира.

– Райнов…

Наступил продолжительный антракт. К сожалению, ни в буфет, ни в фойе меня не пригласили. Через долгий промежуток времени (я уж начал грешным делом засыпать) собеседник вернулся. Лампу подкрутили – интенсивность света возросла вдвое.

– Хорошо, Михаил Андреевич, допустим, вы местами правы. Но почему трое представителей прокуратуры лично участвуют в поимке дезертиров? В вашем ведомстве больше нечем заняться?

«Ага, – пронзила меня занимательная мысль. – Не значит ли сие, что рядовой Райнов добрался-таки до Республики дезертиров и кое-кому об этом стало известно?»

– Мы не обсуждаем в нашем ведомстве приказы, любезный… Вернее, обсуждаем… в узком, так сказать, кругу… но вынуждены их точно и скрупулезно выполнять… Вы видите в этом что-то необычное? Это опасные молодчики, вскрывшие оружейную комнату, ранившие нескольких солдат комендантского взвода, убившие двух бойцов из батальона ракетчиков, принимавших участие в поимке…

– И только лишь? – В голосе вопрошающего отсутствовала ирония, он просто хотел знать, не вру ли я. А мне абсолютно не хотелось вытаскивать на свет истинные причины паники в гарнизоне. Я твердил, как попугай:

– Иные причины нам, любезный, неведомы…

– Почему вы называете меня «любезный»? – раздраженно справился голос.

– А как мне вас называть? Подлой сукой, решившей подхалтурить на государевой службе? Вы даже не представились. Не говоря уж о том, чтобы перечислить свои звания, заслуги, регалии…

Не думаю, что собеседник был глубоко польщен. Но голова моя не покатилась, отрубленная гильотиной, челюсть не пережила тяжелый удар, а мозги – разруху. Человек многозначительно произнес: «Ну-ну».

– Вы суровый образчик, Михаил Андреевич.

– Да, я тот еще перец…

– Это ненадолго, не надо выпадов. Вы напали на колонну, перевозящую деньги. Ограбили инкассаторов. Убили людей.

– Ваши люди первыми начали, мы даже не успели выйти на дорогу… Что за глупая привычка, не успев сказать «здрасьте», открывать огонь? Не надо «ля-ля», любезный, мы невинны, как невесты. И, позвольте, какие деньги? Я не знаю ни о каких деньгах… Эти люди перевозили пленных, об остальном нам ничего не известно…

– Это неправда.

– Это правда… Говорите, деньги?.. – Я усиленно имитировал тупую неосведомленность. – Эх, черт… А о какой сумме, если не секрет, идет речь?

– Не ваше дело. Где машина?

– Машину подожгли неопознанные люди в странном одеянии и с колоритной внешностью…

– Вы прекрасно понимаете, о чем я спрашиваю! Где вторая машина?

– Вы совсем меня запутали, любезный… Вторая машина утонула в озере – обрыв поплыл, мы не смогли проехать… Наш шофер успел выпрыгнуть, в кузове лежали тела людей, которые хотели нас прикончить…

– Где это озеро?

– Не могу знать, любезный… Мне думается, на полпути между… местом конфликта и ущельем, где на нас напали… Это небольшое, но, мне кажется, глубокое озеро…

В голове ускоренно прокручивались варианты. Я пропал в любом случае, зачем сообщать о деньгах и машине, спрятанной в лесу? Но что-то здесь не сходилось. Допустим, Балабанюк погиб (или убежал). Маша и Булдыгин у них в плену. Они не знают о деньгах, но о машине, оставленной в чаще на краю оврага, знать обязаны. Тогда почему меня трясут на данную тему? Могу ли я врать безнаказанно? Получается, что Маша с Балабанюком не могут дать показания. Почему? Погибли? Один скончался от побоев, другая от дикого насилия? Без сознания? Сошли с ума? Прискакала голливудская кавалерия и всех освободила? Но голливудская кавалерия скачет на помощь только в финале (если скачет). А мы не в финале. Мы в заднице…