Сергей Зверев - Спасти Париж и умереть Страница 25

Он еще некоторое время рассказывал о задумках Менгеле, стараясь подобрать самые выгодные для доктора выражения.

Спустя четверть часа Менгеле и Курт вышли в коридор. Менгеле долго тряс руку Мейера.

– Нет слов, чтобы выразить мою благодарность… – сказал доктор. – Вы так много для меня сделали…

Курт молчал. Звонок принес неожиданные результаты. Но если немецкий штандартенфюрер Курт Мейер мог быть озадачен этим звонком, то советский разведчик Иван Денисов пребывал в полном отчаянии… Гиммлер приказал пустить «Циклон-Б» в парижские катакомбы – уничтожить партизан. Деятельность военного коменданта города фон Маннерштока по подготовке взрыва Парижа была признана образцовой.

В такой обстановке надо было думать, что делать дальше.

Отправив Менгеле, Курт вспомнил о Фредерике Лагранже. Ученого уже перевели в камеры на авеню Фош. Курт снял телефонную трубку.

– Будьте добры, ответьте, как там наш заключенный? – обратился он к дежурному.

– Переведен в двадцать седьмую камеру, господин штандартенфюрер, – ровным голосом доложил офицер.

Лагранжа сперва поместили в камеру, где сидел один из подпольщиков. Результат был неожиданный – Лагранж отказался от еды.

– Хорошо, – сказал Курт. – Приведите его ко мне для допроса.

Он сидел и думал, что скажет этому человеку. Сразу изложить суть дела, открыться? Вернее всего было ничего пока не говорить. Сперва надо было познакомиться.

Через некоторое время к нему ввели заключенного. Лагранж оказался седым старцем, сутулым, как бы согбенным под жизненными проблемами. Однако он вполне молодо смотрел из-под кустистых бровей.

– Садитесь, – сказал Курт. – Вас зовут Фредерик Лагранж, – добавил он после того, как старик расположился на стуле.

Человек поднял и опустил брови.

– Совершенно справедливое наблюдение.

– Вы родились… – Мейер назвал дату, вычитанную в досье. Продолжил читать: – Тема ваших исследований…

– Вот этого не надо! – сурово сдвинув брови, ответил старик. – Не утруждайте себя, господин штандартенфюрер, перечислением терминов, которые вам чужды! Математика – удел весьма узкого круга людей, разбросанных по земному шару… И если один из этого замкнутого множества людей делает что-либо такое, чего не сделали другие из этого же множества, вокруг начинается какая-то дикая малопонятная свистопляска…

– Вы странным образом словоохотливы! – вставил Курт. Его начал интересовать этот человек.

– Вы зажгли меня! – отрезал заключенный. И продолжил, словно давно ждал возможности выговориться: – Мне кажется, люди, поднимающие шум, сами не знают, чего они хотят… Они радуются, как радуется ребенок приходу отца с работы…

– Или обещанию купить новую игрушку, – добавил Курт. – Или моменту, когда отец целует его мать… Они сами не знают, что за этим последует, однако все ждут чуда…

Старик осекся. Он некоторое время молча разглядывал Мейера.

– Вы слишком проницательны для штандартенфюрера.

– Вы не только математик, Фредерик, – сказал Курт. – Вы талантливый инженер. Вы проводили исследования по устойчивости сооружений, когда под городом прокладывали коммуникации метрополитена, вы изучали катакомбы… – Говоря так, Мейер рассматривал лист бумаги, где у него были записаны основные научные заслуги Лагранжа. – Помогите мне…

– Если вам нужны советы, как уничтожить город… Это меня не касается! В Париже есть сотни людей, которые могут помочь вам. Обращайтесь к ним. Я стар и немощен.

– Хорошо, не будем говорить на научные темы, перейдем к более прозаическим, бытовым темам, – сказал Мейер. – Почему вы отказались от приема пищи?

Собеседник пожал плечами.

– Я не отказывался, – сказал ученый. – Я случайно обнаружил, что меня кормят не так, как остальных. Я изъял из своего рациона лишние продукты, только и всего. Хочу быть, как все.

– Послушайте… – Мейер вздохнул, откинулся на спинку стула.

Вообще-то можно было переходить к сути дела (Курт чувствовал себя подготовленным к этому), однако надо было добиться, чтобы инженер проявил хоть толику доверия.

– Собственно, чего вы добиваетесь таким своим поведением? – выжидая, спросил Мейер.

– Я? – удивился Лагранж. – Ничего! До войны я жил своей скромной жизнью, никого не трогал, и тут вы меня арестовали. Вы. Чего-то хотите – опять-таки вы…

– Кто – мы?

– Вы, немцы. А я даже не причисляю себя к этой нации.

Мейер вздохнул. Да, перед ним был трудный орешек. По сути, ученый поднялся в моральные выси и хотел, чтобы перед ним извинились.

– Если хотите, я сделаю это, – сказал он. – Я извинюсь перед вами – за весь немецкий народ, который не виноват, что к власти пришел Гитлер… Я не тот, за кого себя выдаю…

– Вы принадлежите к заговору Штауффенберга?

– Господи, нет…

– Вы говорите «господи»? Вы не немец! Гитлер отменил религию! Религии больше нет! Кто же вы на самом деле, загадочный штандартенфюрер?

На него смотрели задорные молодые глаза, и Курт Мейер подумал, что может не вести долгих разговоров с этим человеком. Он доверял Лагранжу и хотел открыться ему.

– Послушайте, Фредерик, – сказал Курт. – Прошу вас верить мне… – Он сделал паузу и словно бросился головой в омут: – Я не принадлежу к заговору полковника Штауффенберга, вы правы… Я… Я не вправе открываться перед вами, однако скажу, что у нас с вами есть общие друзья. Ваш друг, которого я прекрасно знаю, он жил в Париже до войны. Вы помните садовника Жюля Ришара, господин Лагранж? Его особняк стоял рядом с вашим.

– Жюль Ришар? – Математик прищурился. – Э-э-э… А, собственно…

– Он живет сейчас в Берлине под именем Вильгельма Краузе, – продолжил Курт, радуясь, что его собеседник проявил признаки заинтересованности. – Он писал вам… Он просил меня помочь вам…

– Очень интересно, – буркнул старик. – Все бросились мне помогать…

– Он просил передать вам, что ваша дочь Лаура вне опасности. Она сейчас в Соединенных Штатах Америки.

При этих словах лицо Лагранжа перекосилось.

– Кто вы такой, чтобы говорить мне об этом? – яростно воскликнул он. – Не смейте…

– Призываю вас не кричать, – сказал Курт. – Я повторяю – я не тот, за кого вы меня принимаете. Я также знаю, что вы не дали согласие на эвакуацию в Москву, которую предлагал Ришар, опасаясь репрессий Сталина…

Курт посмотрел на ученого и не поверил глазам. Фредерик втянул глову в плечи, как-то съежился на стуле… Казалось, перед Мейером сейчас вовсе не тот человек, кто сидел пару минут назад.

Пауза. Длинная пауза.

– Господин штандартенфюрер, – наконец заговорил, дрожа голосом, Лагранж. – Произошла какая-то чудовищная ошибка. Я ничего не знаю. Гестапо напрасно теряет время.

– Я не из гестапо! – повысил голос Курт, одновременно косясь на дверь.

Он осознавал, насколько смехотворна ситуация. На нем был мундир штандартенфюрера. Контакт с Лагранжем не получался. Француз не верил ему ни на йоту.

– Если хотите, я освобожу вас… – начал Курт.

– Как?

– Как? Устрою вам побег.

– Хотите, пойду на откровенность? – перебил Лагранж, и глаза его засветились. – У вас ничего не получится, – решительно заявил он. – Я знаю, что гестапо дорожит мной. Они держат меня, чтобы переправить в Берлин. То есть я представляю интерес. И тут появляетесь вы. – Лагранж откинулся на спинку стула, улыбнулся. – Не знаю, кого вы представляете… и зачем придумываете, будто у вас есть контакты с советскими представителями. Если вы задумаете куда-нибудь вывезти меня, я, честное слово, подниму крик, и часовой арестует вас!

– Вы не верите мне?

– Я не верю никому.

В конце концов Курт отдал команду увести Лагранжа. Для себя он твердо решил в следующий раз добиться правды.

Столик был расположен под большим полосатым зонтом на улице Шантэ. Стояла ветреная и теплая погода. Адель и Павел сидели за столиком, держа друг друга за руки.

– Ты все обдумал? – спросил Адель.

– Да, милая, я все обдумал, – тихо ответил Павел. – Если меня убьют, я, как ты говоришь, останусь во Франции навсегда.

Адель не успела выговорить ему за мрачный юмор. К столику подошел мальчик. Адель подняла голову. Она узнала мальчика-министранта – этот мальчик прислуживал священнику в соборе Парижской Богоматери. Мальчик наклонился и что-то прошептал девушке на ухо.

Та кивнула, и министрант ушел. Она собралась рассказать новость Павлу, но взгляд Адель вдруг окаменел. По узкой улочке, направляясь к кафе, шли три французских жандарма – из числа полицейских, сотрудничавших с прогитлеровским режимом Петена.

Полицейские остановились у крайнего столика. Там сидела компания молодых людей – двое юношей и девушка. Полицейские стали так, чтобы сидевшие за столом не могли убежать, третий строгим голосом попросил документы.

Адель беспомощно оглянулась. Она знала, что Павел имел французский паспорт, но акцент выдал бы его с головой. Что делать? Можно было выйти на авеню и затеряться в толпе, но узкая улица, на которой располагалось кафе, была пуста. Любое резкое движение вызвало бы подозрение; было бы подозрительно, даже если они сейчас встали бы и потребовали счет.