Эльмира Нетесова - Колымский призрак Страница 26

Весь день пробивал дорогу к участкам вспотевший от непосильной нагрузки «Натик». И едва его голос услышали зэки, закричали, ожили, заулыбались.

Боль отпустила и Аслана. Прихватив с собой волчью шкуру, он вскоре подъехал к машине. Натопил из снега воду, залил радиатор и только завел машину, услышал:

— Здравствуй, Аслан.

Упрямцев подъехал с первой машиной. Не спал. Лицо осунулось. Спросил коротко:

— В бригаде пурговал?

— Там. Только вот подъехал.

— Все живы? Все в порядке? — дрогнул неуверенностью голос человека.

— Полный ажур. Но если б не палатка, передохли б до единого, — признал шофер и добавил: — Одно худо, жратвы не было.

Начальник зоны отправил машину в бригаду, приказав шоферу забрать с участка всех до единого и сразу — в зону, в столовую. Сам остался с Асланом.

Шофер плечами передернул. Увидят зэки из машины, сразу в стукачи определят. Потом открутись, попробуй, докажи обратное.

Борис Павлович заметил раздражение. Спросил о причине. Аслан не стал ее скрывать.

— Почему же тогда Чинаря не испугался? — спросил вприщур.

— Когда чужую жизнь спасаешь, о своих заботах не думаешь. Сейчас вам, гражданин начальник, ничто не угрожает. А ваша прихоть для меня сплетней может обернуться. У нас все просто: либо сука, либо свой.

Упрямцев сел в кабину и сказал требовательно:

— Поехали в зону. Опередим людей.

Самосвал, как застоявшийся конь, резво бежал по расчищенной трассе.

— Скажите, куда фартовых увезли? — не выдержал Аслан.

— В Воркуту должны были их перебросить. Да вот погода… Не знаю, успели их в Магадан увезти или нет. Пурга могла застать в пути. На хвосте повисла. А у них, кроме сухого пайка, еды в запасе не было. И ничего мне не сообщили пока.

— Это вы за Чинаря их так наказали? — глянул Аслан.

— Нет. Как только они отказались работать. Обокрали склад. Я всех их хотел туда отправить. У нас зона усиленного режима. Там, в Воркуте, режимы труда более суровые: строгие и особые. Но потом половина воров вышла на работу и я оставил их в зоне. Хотя и они имеют отношение к тому случаю с Чинарем. Я это сердцем чую. Ну да ладно, время покажет. В тот день я пожалел их. Чисто по-человечески. Ведь работают люди. Значит, против бугра хватило у них смелости выступить. Оставил.

— И те со временем сломались бы, — вставил шофер.

— Я это понимал. Но кто-то мог не выдержать. Умереть. Вот этого я не хотел допустить. Врач держал их на контроле. Докладывал мне каждый день. Так знаешь, что они придумали?

— Что? — отозвался водитель

— Троих сявок не кормили вовсе. И это при том, что сами ни дня не голодали. Тех в «мученики» назначили. Чтоб потом из них фетиш сделать. Вот, мол, какой зверь начальник зоны, людей голодом заморил. Я, когда мне врач сказал о том, поторопил с отправкой воров. Случай с Чинарем — чистейшее совпадение. Приди машина на день раньше, жив был бы человек.

У Аслана глаза от удивления округлились.

«Добреньким прикидывается. Ишь пожалел. Человеком назвал. Теперь только и осталось мне мокрое дело пришить», — подумал он.

— Вынудили его. Заставили. Это я не сразу понял. Вовремя догадался, что поддался он фартовым…

— Не его, другого подослали бы, — оборвал Аслан. Упрямцев сразу осекся. Будто забыл о Чинаре.

— Плохо, что не успели мы перед пургой на участках запас продуктов сделать. На случай ЧП, — сказал Борис Павлович будто самому себе.

— Запас на ЧП? Да сожрем, не дожидаясь пурги, — рассмеялся Аслан.

— Не думаю. Даже самый голодный о более голодном вспомнит, — уверенно ответил Борис Павлович, и Аслану вспомнился кусок хлеба, который дал ему кто-то в палатке. — Я, Аслан, не простачок. В этой системе — не первый год. А закалку на войне прошел, куда мальчишкой попал. Рассказывал, что в батальоне и фартовые были. Я не подделывался под них. Но скажу: случалось, последним делились. Не потому, что я какой-то особый, нет. Признавали, как комбата над собой. У них ведь без бугра ни в одном деле нельзя. Это — вроде как без головы. Ну, а на войне, в атаках ли, в обороне — тем более. Вот и хотели, чтоб жил, чтоб выжил…

— То на войне. Там другое…

— Здесь не легче. Также ситуации случаются всякие. Вот у меня, в прежней зоне, убежали трое зэков. Фартовые все. Искали их две недели. И нашли. Один, самый никчемный, в живых остался. А двое — умерли. Жалея слабого, свои пайки ему отдали. А сами — не вынесли голода. Силы не рассчитали. А тот — на свободу в прошлом году вышел. Дожил. Наверное, и теперь ворует. Только в одиночку, — вздохнул Упрямцев и продолжил: — Подлый мужик. Он на побег подбил. Если б не это, те двое жили бы. У одного семья осталась. Мальчишка. Сиротой теперь растет. Кем станет без отца?

— У всякого своя судьба, — отмахнулся Аслан равнодушно.

— Это верно. Но эту судьбу в немалой степени кует окружение.

— Вы к чему об этом? — не понял Аслан.

— Завтра мы с тобой в Магадан поедем.

— Зачем?

— За радостью. За документами о реабилитации для шестерых человек. Они готовы. Забрать надо. Сегодня хотел взять. Да ты устал. Отдохни. А с утра — в путь…

— Ждать? Реабилитацию ждать? — Аслан крутнулся на сиденье. Сморщился. Бедро прокололо. И заторопился, заволновался: — Не надо ждать. Давайте сегодня. Разве можно ждать? Ведь люди ни за что здесь отбывали. Не то день, час дорог. Да я пешком бы добежал за своими ксивами. Хоть и за чужими. Пусть минуты лишней не мучаются. Пусть хоть кто-то радуется. Давайте сегодня…

— Нельзя сегодня. Даже ради радости рисковать не буду. Тобой…

— С другими поезжайте.

— Не могу. На это есть своя причина, — нахмурился Упрямцев. И долго молчал.

— А кого реабилитировали?

— Троих идейных, вашего Илью Ивановича, двоих торговых работников.

— Илью Ивановича?! Вот обрадуется человек! Но теперь вам к фартовым нужно подыскать кого-то.

— Один справится. Федор.

— А «жирных» почему отпускают? Иль мало воровали?

— Не воровали. И не за воровство осуждены были. За анекдоты, за высказывания вольные. Да и зря, Аслан, называешь их «жирными».

— Их вся зона еще до меня так звала, — удивился шофер.

— Огулыщина обывательская. У меня в прежней зоне торговые работники были. Из двадцати семи человек за обсчет на пять копеек двое сроки отбывали. Остальные — совсем по другим статьям осуждены. Никакого отношения к торговле не имеющим. Один, завмаг, за то, что в плену у немцев был. Трое — за то, что в Берлине немку изнасиловали. Правда, у всех троих немцы не то что жен и сестер изнасиловали, детвору убили. Но это наша боль… С нею не посчитались. Один — поваром всю войну прошел, немца-старика по голове за оскорбление русской нации огрел. Тот в угол дома головой влетел. И — насмерть… А повар — в зону… На двадцать лет.

— Разве это правильно? — побледнел Аслан.

— Да где там правильно! Как будто он своей национальности стыдиться должен был или промолчать, согласившись. А он — гордец оказался. Конечно, старика бить не следовало… Но это могло произойти и в состоянии аффекта — внезапно вспыхнувшего душевного волнения, вызванными противоправными действиями потерпевшего. В любом случае — убил повар старика по неосторожности, не имея умысла лишить его жизни и наказание было чрезмерно суровым. Жаль, что повар не дожил. Умер за день до пересмотра дела…

— Жаль мужика, — посочувствовал шофер.

— А случись он в этой зоне, ты его «жирным» назвал бы, — укорил Борис Павлович.

— От чего он умер? — спросил Аслан тихо.

— Осколком был ранен. Во время бомбежки. Ему на тяжелых работах нельзя было трудиться. Но не сказал человек. Осколок этот в неподходящий момент кровь остановил. Досадно все это. Ведь среди Берлина с походной кухни он немцев кормил. И старику тому дал. От души. Вместо спасибо — услышал грязное… И тоже семья осталась. Трое детей. Теперь лишь пенсию получать будут. А сколько лет прошло, сколько мук перенесли, лишений, унижений. А за что? Вот и в этой зоне также… «Жирными» зовете. А из них половина совсем не за корыстные преступления наказание отбывает.

— Я не верю торгашам. Все они ворюги, — рубанул Аслан.

— Послушай, по два ящика водки не они у тебя, а ты у них украл! — осек Аслана начальник зоны и недобро оглядел водителя; сказал, глянув вперед: — Завтра, к восьми утра будь готов к поездке, бригадира сам предупрежу.

Аслан, едва лег, тут же уснул. И не слышал, как вернулись в барак работяги, как кто-то стянул с него сапоги, поставив их сушить на радиатор. Чьи-то заботливые руки укрыли его одеялом. И даже его обед и ужин стояли на столе, укрытые полотенцем. Их никто не тронул.

Аслан проснулся вечером, когда работяги, окружив печурку плотным кольцом, вели свои нескончаемые разговоры о семьях, детях, о жизни, о будущем.

— Я, когда вернусь, поеду на целину деньжат заработать. Потом вернусь, дом построю, — говорил мужик- уралец.