Сергей Самаров - Возраст гнева Страница 26

— Со старанием. Словно я у него масло с куска хлеба соскребаю.

— Александра Валерьевна, извините, прерываю разговор. Кажется, имам приехал.

— Я поняла. Работайте.

«Ленд Крузер» как будто вытолкнул из себя атлета в строгом костюме, по всей видимости, охранника, который, обежав машину, ловко распахнул заднюю дверцу. Из салона с заметным трудом стал выбираться полный человек в чалме. Охранник услужливо подставил руку, помогая имаму.

В это время из калитки вышел «башибузук», обвел взглядом площадку, заметил меня и призывно поднял руку. Я поднялся со скамейки.

Я шел целенаправленно и быстро, но имам оказался проворнее — пока я пересекал автостоянку, он успел дойти до калитки. Там он встретился с «башибузуком», который, поздоровавшись с имамом, взглядом указал ему в мою сторону. Имам обернулся, посмотрел на меня, но не задержался и прошел во двор. Похоже, помощник, который еще при первом знакомстве внимательно прочитал мое удостоверение частного детектива, походя успел меня представить.

У ворот мечети тоже стоял охранник. Очень крупный жлоб с тупым выражением лица. Раньше я его около ворот не видел. Охранник спросил, куда я направляюсь.

— К имаму Гаджиеву.

— Он знает?

— Вон тот человек ему сказал, — кивком головы указал я на башибузука, стоящего у дверей флигеля. Башибузук сделал отмашку рукой, и охранник посторонился, освобождая мне дорогу.

Конечно, толку от такой охраны было мало. Чистейшей воды профанация. Когда я кивал в сторону флигеля, там, у дверей, могло никого и не быть. А я, пользуясь тем, что охранник обернулся в указанном направлении, мог нанести ему «отключающий» удар, которого вполне бы хватило, чтобы обездвижить верзилу. И далее, если бы я пришел с «черной» миссией, я бы спокойно ее выполнил. Если бы верзила не отключился с одного удара, я бы нанес ему второй и даже третий — рядом, на подстраховке, все равно никого не было. Подобные посты должны быть, по крайней мере, парными, а охранники на них обученными. А обученный охранник никогда не «купится» на «вон того человека». Этого же, судя по физиономии, учить было бесполезно. Он слишком самоуверен. Это все от телесных объемов, на которые не всегда нужно полагаться.

Но в мои планы не входило обучение секьюрити, да и по своей армейской специальности я больше занимался не организацией охраны, а ее ликвидацией. И потому, не дождавшись, когда охранник задаст мне очередной вопрос, я двинулся прямиком к флигелю. Амбал больше не пытался меня остановить.

Башибузук дожидался меня. Я всегда чувствовал себя неуютно с раскосыми людьми. Просто не понимал, в какой глаз им следует смотреть. Тем более оба глаза выглядели предельно злыми и почти кусались. А я принципиально не люблю, когда меня кусают, и потому стал смотреть башибузуку в переносицу.

— Иды… — сказал помощник имама. — Тебя ждут.

Это, по его мнению, было верхом вежливости и добродушия. Я спокойно пошел, точно зная, где кабинет имама, но башибузук сопровождал меня до самой его двери, хрипло и тяжело дыша в спину. «И у этого, — подумал я, — легкие тоже не в порядке. Может быть, астма, как у моей бывшей жены?»

Мысленно обозвав жену «бывшей», я вдруг почувствовал сильнейшее облегчение. Предвкушение свободы вызывало во мне прилив радости и счастья. Наверное, эти чувства отразились на моем лице, потому что, войдя в кабинет имама, я поймал на себе его удивленный взгляд.

— Здравствуйте, Абди Акберович, — сказал я с порога.

Имам оказался низкорослым и откровенно толстым, видимо, от этого сильно потел.

— Здравствуй, добрый человек. Сразу прошу меня извинить, что не смогу уделить тебе много времени. Меня ждут в городской администрации. А там время визита назначаю не я, потому опаздывать нельзя. Мне сказали, что ты давно меня ждешь, и потому я решил принять тебя сразу. Если ждешь, значит, у тебя есть важные вопросы. Не успеем их решить сегодня, приходи в субботу. Завтра у нас пятница, у меня сложный день. Ты сам должен понимать, что такое пятница для мусульман.

Он проговорился! Он откровенно «прокололся» на таком малозначительном пустяке!

Далеко не каждый человек со славянской внешностью обязан знать, что такое пятница для мусульман. Имам это должен понимать лучше своих прихожан. Но я, по мнению имама Гаджиева, почему-то обязан это знать. То есть он видит во мне человека, каким-то образом причастного к исламскому миру. А откуда он может знать обо мне? Башибузуку я показал только свое удостоверение сотрудника детективно-правового агентства. Так он и должен был меня представить имаму.

Но имаму известно обо мне гораздо больше. Он точно знает, что я неоднократно бывал в командировках на Северном Кавказе. Он в курсе, что я бывший офицер спецназа ГРУ и что я много контактировал с мусульманами Кавказа. Что я знаком не только с мусульманским миром, но и с миром исламистским.

Откуда он может это знать? Все очень просто — он связан с подготовкой покушения на меня, ведь это покушение, по сведениям следователей ФСБ, готовится только как проверка моих боевых навыков. То есть проверка моей способности чему-то научить бандитов из их армии. Они посчитали справедливым утверждение, что научить может только тот, кто умеет сам.

Вывод напрашивался сам собой. Имам Гаджиев связан с вербовщиками ИГИЛ. То есть он может быть причастен к убийству майора Сарафутдинова, и не исключено даже, что играет в этом деле не самую последнюю роль.

Похоже, что я сунулся в самое что ни на есть «осиное гнездо». Но я надеялся, что здесь еще не знают, какими сведениями я располагаю, подозреваю ли я кого-то конкретно или только строю предположения. Просто не могут этого знать. Хотя и обязаны думать, что я появился в кабинете имама как раз по этому вопросу. Следовательно, мне необходимо контролировать каждое свое слово, иначе я рискую получить пулю.

А без бронежилета это очень неприятно. Это неприятно даже в бронежилете. Особенно в бронежилете скрытого ношения. Такой бронежилет может уберечь от пистолетной пули, но ребра при этом наверняка будут сломаны. А что такое сломанные ребра, я хорошо знаю. Было дело, пережил я такую неприятность. Полтора месяца дышал с болью. А потом, когда ребро срослось, понадобился еще целый месяц на восстановление боевых кондиций, так как со сломанными ребрами заниматься боевой подготовкой я, естественно, полноценно не мог. Выполнял только отдельные упражнения без нагрузки на все тело, чтобы совсем не зажиреть. Повторения подобной ситуации я не желаю.

— Итак, что привело тебя к нам, добрый человек?

Голос имама Гаджиева был высок, в нем чувствовалась характерная восточная хитрость, заметная для знающего человека, который многократно общался с подобными людьми. Причем эти нотки хитрости свойственны всем восточным людям: представителям и Кавказа, и Средней Азии, и даже Китая. О том, какой я человек — добрый или не добрый, — он, естественно, даже не задумывался. Это просто вариант общения с малознакомым собеседником.

— Вы, Абди Акберович, хорошо знали Равиля Эмильевича Сарафутдинова…

У меня не было данных о том, что имам хорошо знал убитого майора спецназа внутренних войск. И вопрос мой носил проверочный характер. Что имам скажет на это?

— Он был одним из моих братьев-мусульман. Мы, конечно, были знакомы. Нас в этом городе не так много, чтобы не знать друг друга. И всем нам было больно, когда пришла весть о том, что Равиля Эмильевича убили.

Скорбь в его голосе была похожа на настоящую, но все же актерского мастерства Имаму Гаджиеву не хватало, и нотки той же простоватой восточной хитрости в его словах проскальзывали. Я ему не верил.

— Я обратился к вам за помощью. Поскольку Равиль Эмильевич был вашим прихожанином, вы можете знать, с кем он чаще других общался. Может быть, эти люди что-то подскажут мне, как-то помогут расследованию?

— Насколько мне известно, дело расследует и уголовный розыск, и ФСБ. Какое отношение к данному убийству имеет частный сыск? — голос Абди Акберовича изменился. Теперь он спрашивал жестко и напористо, грамотно и ясно выражая свою мысль. Однако очень скоро тон его стал прежним. — Каждая смерть — это трагедия. А человек так устроен, что любая трагедия вызывает у него любопытство. Именно этим объясняется интерес к различным техногенным катастрофам или стихиям, которые обрушиваются на людей. Люди удовлетворяют свой праздный интерес через чужую боль. А здесь ситуация усугублена тем, что у Равиля Эмильевича остались родственники, в том числе и члены нашей уммы[10], которым каждое напоминание об этой трагедии причиняет душевные страдания. Я хочу убедиться, что тебя заставляет вмешиваться в это дело не простое любопытство.

Возразить имаму было нечем. Я всегда уважал людей, придерживающихся определенных правил и строго следовавших своим принципам.