Стивен Хантер - Гавана Страница 26

— Мне очень жаль, сэр.

— Не называй меня сэр, Фрэнки. Я вовсе не босс. Я только советчик и друг, обремененный различными обязанностями. Называй меня просто: Мейер.

— Да, Мейер.

— Ты допустил очень серьезную оплошность. Предполагалось, что ты не будешь пить и уж тем более лезть к людям с разговорами. От тебя не ожидали вовсе никаких действий.

— Да, Мейер.

— Фрэнки, эти указания не были случайными. Я давал их вовсе не для собственного удовольствия. Ты меня понимаешь?

— Да, Мейер.

— Когда ты говоришь «Мейер», то мысленно произносишь «сэр». Я слышу это в твоем голосе. Произнеси «Мейер» так, чтобы ты и в мыслях говорил «Мейер».

— Да, Мейер. Да, Мейер.

— Лучше, намного лучше. Теперь слушай меня и думай. Думай!

— Да, Мейер.

— Мы не можем потерять Кубу. Не можем. Ни в какую. От Кубы слишком многое зависит. Но на Кубе все очень напряженно и неустойчиво. Нашими партнерами — хотя об этом не говорят вслух и не составляют никаких документов — являются некоторые американские корпорации, которые тоже зависят от денег, поступающих с Кубы в форме дешевого сахара, рабочей силы, фруктов, недвижимости и, в конечном счете, оффшорных предприятий. Но эти люди не нашего пошиба. Наши методы их не устраивают. То, что мы решаем наши проблемы силой, пугает их. И все же они нам нужны.

— Да, Мейер.

— Они должны чувствовать себя удобно рядом с нами. Они должны видеть в нас немного смешные карикатуры на самих себя, словно капитализм всего лишь повел себя чуть-чуть экзотично. Мы как будто герои рассказов Деймона Раньона[30] или же кинофильмов с Джорджи Рафтом, Эдди Робинсоном или Хэмфри Богартом. Мы не прибегаем к насилию, мы не обманщики и не грубияны. Нет-нет, мы живописные, колоритные, привлекательные мошенники. Мы звезды, и преступление — наш экран. Ты меня понимаешь?

— Да, Мейер.

— Бен Сигел понимал это лучше всех. Там его любили, и останься он в живых, то стал бы настоящей звездой, я уверен в этом. Его показывали бы по телевидению. Крупный, красивый, привлекательный мужчина, какие нравятся женщинам. Он мог бы стать эмиссаром, связывающим нас с ними. Это просто несчастье, что он погиб таким молодым.

Фрэнки понял, что Бог сегодня милосерден. Он сморгнул с ресниц набежавшие слезы благодарности.

— Мейер, я много знаю о Бене. Бен, Бен, Бен! Он был героем! — воскликнул Карабин. — Как я любил его! Другие любят Ди Маджио или Теда Уильямса, а я... я любил Бенни. Я мечтал познакомиться с ним, но он покинул нас прежде, чем у меня появилась такая возможность. Я хочу стать похожим на него. Это всегда было моей мечтой.

— Приятно слышать. Я любил этого мальчугана как сына и целый месяц ставил за него свечи в католической церкви, хотя мы с ним оба иудеи. Вот как я любил его... Мне было необходимо показать это. Кто-то выстрелил ему в лицо, когда он читал газету, и кое-кто даже поговаривает, что это я заказал его.

— Я никогда в это не верил. Это не мог быть великий Мейер.

— Это не был кто-то из моих людей. И вообще кто-то из наших. Это был посторонний. Ты меня понимаешь?

— Мейер?

— Да.

— Не в оправдание. Только чтобы объяснить. Прошу вас, только на этот раз.

Мейер задумался. Потом сказал:

— Ну что ж, объясни коротенько.

— Парень, с которым я поругался...

— Знаю, телохранитель конгрессмена.

— Разве вы не знаете, кто он такой?

На этот раз Мейер не имел точного ответа.

— Какой-то головорез со значком, — бросил он. — Вот и все.

— Мейер, я слышал в «Сан-Суси», как один из фраеров признал его. Вот это меня и грызет по-черному. Именно потому я завелся и полез в бутылку. Это тот самый парень из Хот-Спрингса. Который пришил Бена. Который прославился, потому что застрелил Бена, даже не предупредив. Бен клялся, что достанет его. А оказалось, что это Бена застрелили прямо в лицо, когда он сидел на своем диване. Так вот, этот амбал и есть его убийца, говорю вам.

Его слова, как ни странно, серьезно задели Лански. Он сразу увидел, насколько хорошо складываются все детали, образуя четкую картину: Арканзас, политические связи, рост и заметная с первого взгляда крутизна телохранителя. Что-то похожее на страсть — чувство, которого он никогда прежде не испытывал, — внезапно пронзило его, окрасив мысли красным.

— Подумайте об этом, Мейер. Прошу вас. Подумайте. Я не буду больше говорить об этом. Но это тот самый человек, который убил Бена Сигела. Бог привел его сюда, прямо к нам под нос. Что, по-вашему, нужно с ним сделать?

Но уже через секунду к Мейеру вернулась его обычная мудрость. Да, что-то в нем изменилось, но он был мудрецом.

— Никогда не следуй туда, куда ведут чувства. Это самое настоящее проклятие. Прежде всего — бизнес. Только так, и никак иначе. Сначала бизнес, а здесь нам нужно сделать очень и очень много, причем очень осторожно, да, осторожно, чтобы укрепить наши позиции и застраховаться от любых осложнений.

— А потом?

— Если это он, если мы будем знать, что это он...

— Да.

— Тогда мы убьем этого schmata. Но, как всегда было и будет, бизнес прежде всего. А потом месть. Или, вернее, правосудие. Ради этого я и сам мог бы убить.

18

— О, юный крестоносец! — воскликнул Эль-Колорадо. — Какой прекрасный экземпляр! Входи, мой мальчик, дай-ка мне посмотреть на тебя.

Эль-Колорадо, массивный человеке кожей цвета красного дерева, резко контрастировавшей с белизной его зубов, волос и костюма, сидел в патио своего дома номер 352 на углу Двадцать третьей авеню и Пятнадцатой улицы в Ведадо.

Старик с нескрываемым удовольствием вкушал стоявшее в рюмочке крутое яйцо. С Карибского моря, находившегося всего в нескольких кварталах, дул легкий бриз. Пока Кастро вели к хозяину, он увидел множество цветов, целое море цветов в разбитых позади патио цветниках, невидимых с Двадцать третьей авеню.

— Великий Эль-Колорадо! — воскликнул он. — Я наконец-то пришел, чтобы выказать свое почтение!

— Ты очень верно сказал, мой мальчик: наконец-то. У вас, молодых, нет никакого уважения к тем, кто явился в мир раньше вас и уже проделал большую и трудную работу. Вы считаете нас простыми акушерами, призванными принять роды вашего поколения.

Эту фразу, полную горькой правды, хозяин произнес с большой живостью и неподдельным юмором. В последнее время Эль-Колорадо шутил много и смачно.

А почему бы и нет? Он жил в одном из самых красивых зданий Гаваны, которое делили с ним шесть самых миловидных горничных (наверно, их следовало называть именно так; пока фактотум вел его через комнаты, Кастро окинул каждую из них долгим тоскливым взглядом — они были слишком избалованы, чтобы обращать внимание на оборванца, произносящего речи перед такими же оборванцами), и держал в руках все нити преступной жизни города, за исключением женщин, работавших в больших американских гостиницах и игорных домах. Он был богат. Очень неплохо для социалиста.

— Это совершенно верно, — согласился Кастро. — Мы, наше поколение, привыкли думать, что все изобрели сами. В этом проявляется наша близорукость. Мы забываем о великом Марта[31], забываем о великом Эль-Колорадо. А теперь, думая о том, что может ожидать нас в будущем, я пришел, чтобы загладить свою вину, представиться и попросить совета у величайшего революционера тридцатых годов.

— В таком случае садись. Хулиан, принеси мальчику кофе. Я вижу по форме и по белизне твоего лица, что твоя семья не так давно оторвалась от земли предков.

— Я кубинец только в третьем поколении. Мой отец — мелкий caudillo[32] в Орьенте, а его отец — простой солдат, оставшийся здесь после разгрома в девяносто восьмом.

— Все так и есть, иначе в тебе было бы куда больше какао. А я вижу только лилейную белизну. Понимаю, это укрепляет твои амбиции. И все же наступит время, когда кто-нибудь из шоколадного племени добьется перемен на нашей родине.

— Это одна из тех вещей, которые я надеюсь изменить.

Старик весело рассмеялся. Молодой Кастро показался ему очень забавным.

— Посмотри-ка, Хулиан, как ловко он все это разыгрывает. Он знает, на какие кнопки и когда следует нажимать. У этого мальчика есть талант.

— Да, сеньор, — откликнулся слуга.

— Принеси ему еще кофе. С тобой, юноша, приятно иметь дело.

— Спасибо, сеньор.

— Но все-таки что тебе нужно? Покровительство? Источник дохода? Стратегическая консультация?

— Думаю, совет. И, смею надеяться, дружба. Чтобы вы дали обо мне хороший отзыв, если вас спросят. И если у меня когда-нибудь появится шанс расплатиться за вашу доброту, я это сделаю. Мы в своей борьбе должны целиться в наших противников, а не друг в друга.

— Может быть, окажется, что я слишком старый и замшелый для того, чтобы дать хороший совет.

— Говорите что угодно, но я слышал о вашем героизме во время забастовки тридцать шестого года против «Юнайтед фрут» и о том, как вы организовывали докеров в сорок втором. Это были потрясающие дни.

— Вершина всей моей жизни, мое любимое время. Это до сих пор предмет моей гордости и основа веры в собственную мужественность. Но я сразу же скажу тебе о своем главном просчете. Я слишком верил в то, что забастовка — это оружие. Теперь, когда американский капитал вложил в страну такие большие деньги, а люди настолько привыкли к покорности и покою, я сомневаюсь, что они способны выдержать забастовку. А лишь всеобщая забастовка способна свалить Батисту и вытеснить американцев.