Сергей Зверев - Гастроли Жигана Страница 27

– Костя! – перебил его Макеев. – Давай ближе к делу. Пусть мечтает, о чем хочет, – хоть папой римским стать. Нам-то что до этого? Мы же не католики…

– Кто мы такие, тебе объяснять, я думаю, не надо, – жестко сказал Панфилов, кивнув в сторону Макеева. – Да-да, те самые «каратели», которые такого страху на вас навели, что до сих пор штаны отстирать не можете. Ведь это ж надо! Двоих всей своей московской армией не могут поймать! Контору организовали! Вы бы еще армию против нас собрали. Бездарные вы ребята, дерьмо, а не противники! Всех бы вас – под гребенку…

Он внезапно замолчал, давя в себе злость, которая закипала в нем при мысли, что он сейчас будет предлагать бандитам мировую.

– А ты не слишком кипятись, – сказал Чернышевский. – Не я тебя на этот разговор приглашал. А раз вы меня вытащили сюда, значит вам от меня что-то нужно. Вот и выкладывайте, не тяните кота за хвост… Впрочем, у меня к вам тоже один вопрос возник. Как это вы про нашу «теневую контору» пронюхали? Мы себя вроде бы не рекламируем, не видим в этом смысла.

– Хлипкие у тебя ребята работают, – усмехнулся Макеев. – Стоило одному приставить перо к горлу, как все выложил, что знал. Знал он, конечно, мало, но говорил искренне, помог на других выйти, которым гораздо больше известно. И тебя нам назвали, и где база ваша расположена сообщили, даже то, что о нас с Панфиловым вам все известно, рассказали. Очень жить хотел мальчик твой, с которым мы беседовали. Так мы его отпустили. Он и теперь у тебя за компьютером сидит. Заложил тебя с потрохами и сидит, молчит в тряпочку. Вот с такими людьми ты и работаешь… Дерьмовая у тебя команда!

Чернышевский скрипнул зубами. Он и сам совсем недавно думал о своих людях почти то же самое, что сказал сейчас Макеев.

– Это мои проблемы, – сказал он вслух. – Вы давайте о своих говорите. И вообще – ближе к телу, как говорил французский писатель…

– Мопассан никогда этого не говорил, – перебил его Макеев. – И не писал. Дерьмовую образованность будешь демонстрировать перед своими гавриками, которые, кроме тюремных стенгазет, ничего не читали.

– Я знаю, что ты за нами охотишься, – сказал Панфилов, решив, наконец, говорить так, как получится. – Не скажу, чтобы нас это сильно беспокоило, но неприятно, вроде как гнус какой-то вокруг тебя летает – кусает, в рот и нос лезет. Поэтому я тебе предлагаю – оставь нас в покое. Со своей стороны обещаю, что мы вас тоже в покое оставим. И все! Разойдемся, как и не видали друг друга никогда. Вы о нашем существовании забудете, мы – о вашем. Если, конечно, вы нам сами о нем не напомните…

Чернышевский усмехнулся.

– Струсил, – покачал он головой. – Этого надо было ожидать. Когда своя жизнь под вопросом, и под очень большим вопросом, по-другому на мир глядишь. Я это по себе знаю, немало лет прожил в постоянном напряжении. Осточертело все – невозможно просто. Готов был иногда сам себе пулю в лоб пустить.

– Ни хрена ты не понял! – перебил его Панфилов. – Но я душу перед тобой раскрывать не собираюсь. Если я тебе что-то предлагаю, значит, я так решил. А почему решил – не твое собачье дело! Решил, и все! Повторяю специально для бестолковых: мир не предлагаю, а пакт о ненападении готов заключить.

– Ну да, знаю я такие пакты! – усмехнулся Чернышевский. – Отмазка. А потом – кто кого первый!.. Нашел, тоже мне, Молотова с Риббентропом! Почему я тебе должен верить?

– А ты и не верь! – согласился Панфилов. – Я и не предлагаю верить. Я предлагаю просто не нападать друг на друга. У вас что, врагов других нет больше? Не найдете, с кем подраться, кого на тот свет отправить? Я же сказал – я трогать вас больше не буду. – Он на секунду замолчал и добавил: – Противно мне…

«А ведь он и правда не будет больше наших мочить! – подумал Чернышевский. – Что-то у него там в голове перемкнуло. Оно и к лучшему. Тем быстрее мы его замочим. И потерь меньше будет».

– А чего бы вам с ментами не задраться? – спросил вдруг Панфилов. – Ты сам-то не дрейфишь часом, а? Пошерстили бы ментовку, взяли бы Москву полностью в свои руки! Порядки бы в столице свои установили. По понятиям, а? Как тебе такой план? С ментами-то, наверное, не очень хочется связываться, очко-то играет? Понимаешь, что бесполезно с ними связываться! Что победить их нельзя, можно только отменить! Отменить вместе со всем существующим сегодня порядком и установить другой, новый порядок! Свой порядок! Тогда менты окажутся вне закона. Вот тогда-то их и можно прижать будет. А пока – вне закона вы, и менты всегда будут за вами гоняться, как собаки за кошками, это у них в природе. От этого их не излечишь…

Чернышевский чуть не заулыбался во весь рот, и только старая конторская привычка контролировать поведение в любой ситуации заставила его сдержаться. Но настроение у него резко повысилось.

«Молодец! – подумал он о Панфилове. – Сам решение проблемы подсказываешь. Менты, говоришь? Отлично! Теперь я готов с тобой заключить договор о ненападении, как ты выразился. Да обо всем, о чем угодно! Хоть о взаимной любви и согласии! Вот мент и будет на тебя охотиться, а я в стороне останусь. Вот и договорились!»

– Убедил! – сказал он вслух. – Верить я тебе, конечно, не буду. Придется, наверное, за тобой даже присматривать.

– Нет! – сказал Панфилов. – Никакой слежки! Контролировать меня не надо! Если я слово дал, ему можно верить.

Чернышевский усмехнулся.

– Вот и верь своему слову, – сказал он. – Я больше своим глазам поверю, чем твоему слову! Слово он дал! В задницу свое слово засунь!

Панфилов опешил и даже привстал слегка, но тут же взял себя в руки и сел обратно. Он даже промолчал, хотя это и не просто ему далось.

– Ладно! – проворчал Чернышевский. – Надо будет, мы тебя по-любому найдем! Если договор нарушишь, разговор короткий будет.

– Короткие разговоры прибереги для своих шавок, – ответил Панфилов. – Если договорились, можешь отчаливать. Больше мы тебя не задерживаем.

Чернышевский сжал зубы, но встал молча.

– Надеюсь, больше не увидимся, – процедил он на прощание.

Панфилов согласно закивал.

– Давай, давай, топай! – сказал он. – Извини, провожать не будем. Дорогу сам найдешь.

Когда Чернышевский скрылся за дверью ресторана, Макеев толкнул Панфилова под столом ногой.

– Уходим, Костя, – сказал он. – Не понравилась мне его последняя фраза. Мутная она какая-то. Что-то на уме у него было, я чувствую.

– Поживем – увидим, что у него на уме было, – ответил Константин.

– Мне бы твой оптимизм, – проворчал Макеев.

Несмотря на опасения друга, Панфилов не желал уходить из ресторана, не поужинав. И они просидели еще минут сорок, пока Жиган не согласился, наконец, отправиться домой, в квартиру, которую они купили после того, как на Панфилова были совершены два покушения подряд. Там они себя чувствовали пока спокойно, но о мерах безопасности не забывали.

Поэтому, выйдя из ресторана, Макеев проверил, нет ли за ними слежки, и только тогда вздохнул с облегчением.

Он с самого начала был против этой встречи, но переубедить Панфилова не сумел.

«Я должен дать им этот шанс! – настаивал на своем Константин. – Если обманут или откажутся – тогда ничего другого не останется, как снова воевать. Но попытаться я должен».

Макеев уступил, конечно, поскольку он практически всегда уступал Константину, но ему все же было непонятно – зачем все это?

«Какие могут быть договоры с бандитами?» – недоумевал Макеев.

Глава 14

Тузов вышел из подземного гаража сам не свой и прямым ходом направился в Москву. На правой скуле у него красовалось ярко-красное пятно, которое он то и дело потирал рукой, в кармане лежала тугая пачка долларов. Карман он время от времени поглаживал сладострастным движением руки.

Если бы его спросили, о чем разговаривал с ним Николай Гаврилович, он бы ответил коротко, как привык отвечать начальству в Конторе: «Поставил оперативную задачу и определил сроки ее выполнения».

И все. Без подробностей. Хотя самое интересное в этих самых подробностях и заключалось.

У Чернышевского оказались сведения о том, что интересующий их Константин Панфилов и его напарник Александр Макеев причастны к истории с исчезновением Генриха Воловика, а также с последующим выяснением обстоятельств его смерти.

Правда, каким именно образом они причастны к этим событиям, выяснить не удалось. То ли источник информации сказал не все, что знал, то ли знал он немного. Уточнить было уже не у кого, поскольку этот самый источник, мелкий московский сутенер по кличке Ди Каприо, при странных обстоятельствах въехал головой в витрину магазина, и его насмерть порезало стеклом.

Но и того, что он успел сообщить, должно было хватить для опытного оперативника. А Тузов считал себя человеком опытным, несмотря на то, что это было лишь его субъективное мнение.

Оперативник-то из него и впрямь был неважный, но аналитик он был все же неплохой и справедливо рассудил, что самым заинтересованным человеком в выяснении обстоятельств смерти Генриха Воловика была, без всякого сомнения, жена погибшего, Лилия Николаевна, получившая в итоге все его огромное наследство.