Эльмира Нетесова - Изгои Страница 28

Зинка так и села, разинув рот:

Брешешь?

А вот и нет! Спроси кого хочешь! Теперь бомжей как говна развелось. Говорят, что в городе от них дышать нечем. Вот мы дом с тобой мыли? Люди город станут чистить как от грязи.

Это мы — грязь?

Мы — не бездомные, потому не выкинут. Не всамделишные бомжи. Мы — бездельные, но еще малолетние. От того заразой стать не успели. Не мы от города сбежали, он нас выкинул. А большие бомжи еще и пьют, на водку воруют. Оттого их за жопу возьмут и всех бездомных. Так сам Пузырь трепался. Я слыхала.

Ловить в клетку? Брехня! — дрожал голос Зинки.

Че брехня? Сама видела, как бомжей из подвала отлавливали. Пришли туда мужики в белых намордниках, как запустили чего-то гадкое, от него тараканы со всех этажей наружу уже дохлыми падали, целой рекой. Бомжам тоже дышать стало нечем. На карачках начали выползать. Их враз за шкирняк и в машину. Она вся в решетках: и спереди, и сзади. Когда затолкали — двери закрыли на замок. Кто-то спросил: «Куда вы их денете?». А мужики в намордниках сказали: «На мыло переварим нечисть! Хватит им город засирать!». И поехали. Те бомжи так орали, на весь город! И тебя схватят! — пообещала Дашка, добавив: — Вот только какое мыло с тебя сварят? Наверно, простое, тряпичное. На туалетное не тянешь. И Голдберга с тобой в одну кастрюльку! Глядишь, кусков пять получится.

Нас на мыло? Ни хрена себе! Это если всех бомжей переварят, мыла будет пропасть сколько!

И главное, твоей семейке обломится кусок из тебя иль Голдберга! — вставил Женька насмешливо и добавил: — Станут вами жопу мыть!

Зинка, не выдержав, заплакала, будто ею уже помылись.

Я недавно была на улице. Уже темно, а никого не ловили.

Ты за Катькой подглядывала, пряталась, а когда уснешь — найдут. Те люди с собаками ходят. Учеными на бомжей.

Да мы тоже сегодня видели эти машины. Они на свалке бомжей ждали! — поддержал Дашку Женька и по ходу придумал жуткую историю, от какой Зинка на ногах не устояла.

Кать! Прости, я больше не буду! — испугалась не на шутку.

Спи до утра. Завтра посмотрим, куда тебя спихнуть!

Не надо! Я не хочу на мыло! — обняла в конец растерявшегося Голдберга.

Тогда дыши тихо! Еще раз высунешь язык, сама вызову ту машину! — пригрозила Катька.

Зинка спешно рассовала вещички по местам и позвала Дашку к себе в кровать, заботливо укрыла одеялом, уступила половину подушки и до утра вздрагивала, словно стояла на краю мыловаренного чана

Дашка заснула быстро. Она давно не спала в постели, потому проснулась утром позже всех.

Ни мальчишек, ни Зинки уже не было. Катька тоже собралась уходить.

А мне что делать? — спохватилась Дашка.

Ты отдыхай пока. Потом что-нибудь для тебя придумаем! Ешь, спи! Никого чужих не пускай в дом. А за вчерашнее вот тебе конфеты! Лихо Зинку напугала! Умница! — погладила девчонку по голове и, сунув ей в руки целый кулек, выскочила из дома.

Дашка из окна долго смотрела ей вслед. Завидовала Катьке, что та уже большая, и ее уже по всамделишному любит Толик. Это Дашка поняла до того, как пришла сюда.

Девчонка весь день стирала старое ребячье белье, Зинкины и Катькины вещички. Готовила поесть и все ждала, когда хоть кто-нибудь вернется домой. Она так обрадовалась шагам во дворе, что даже выскочила навстречу, радостно улыбаясь. Но… к крыльцу подошли трое хмурых мужиков, и Дашка, попятившись задом, быстро захлопнула перед ними дверь, закрылась на крючок.

Послушай, ты, козявка, Катерина дома? Позови ее!

Отвори! Не ссы! Мы не бандиты! — послышалось с крыльца.

«Все так треплетесь! Кто ж про себя сознается? Вон и Чирий болтает, что рыцарь он, джентльмен, господин! А на самом деле — падла отпетая!» — думала Дашка и не собиралась открывать.

Когда Катька возникнет? — спрашивали снаружи.

«Нашли дуру! Чтоб я вякнула, а вы мне двери вышибли и дом обчистили? Хрен вам в задницу по самые листочки! Да и откуда знаю, когда она возникнет. Станет кошка блохе отчитываться? Идите все в жопу!» — затаилась Дашка, подслушивая.

Небось усралась со страху. Они ж тут людей не видят, живя на отшибе!

А не люди загнали их сюда? Такие же говноеды как мы! Небось от того испугалась, что не видела добра и не ждет его, не верит никому. Вот и закрылась девчонка. Хорошего не ждет, плохого получить не хочет.

Ждать придется. Ежли б Катерина имелась в доме, давно бы вышла.

А вот она идет!

Дашка от двери — в дом, к окну прилипла: что велит Катька? Та заговорила с чужими во дворе и требовательно стукнула:

Дашка! Открой!

Все трое разулись у порога, увидев вымытые полы. Дашке это понравилось. «Не вовсе дикие», — похвалила молча.

Входите, — позвала Катька и попросила: — Дашка, чайку сделай всем!

«Боится, чтоб не подслушала. Не верит!» — обиделась девчонка, уходя на кухню. И оттуда услышала:

Здорово ты нас выручила. Даже мент не выдержал, похвалил тебя. Но и впрямь, не виноваты мы. Никто из нас твоего отца пальцем не тронул. Хотя он всем нам судьбы изувечил. Поначалу хотели отмудохать, а он куда-то исчез. Потом, видно, время свое сделало, и мы забыли о нем. Выпал из памяти. И тут…

А кто вы есть? — спросила Катька.

Человек закашлялся, смутился от прямого вопроса, заданного в лоб:

Теперь я — Шнырь!

Ну, это кликуха! Я знаю! А до того? — настаивала девчонка.

Кем был до того, как стал бомжем?

Да! За что злился на отца?

Не я один! Он многих достал.

Я не хочу про всех! Ты скажи про себя!

Значит, желаешь увидеть подноготную? Что ж, изволь! Твоя воля — твое желание…

Глава 5. Шнырь.

Дашка подала чай, присела в уголке на низкой скамейке: взялась зашивать Женькину рубашку, внимательно слушая рассказ человека, сидевшего за столом у окна. Он пил чай мелкими глотками, изредка смотрел в окно, курил.

Густые пепельные волосы, схваченные сединой, были коротко пострижены. От этого его продолговатое лицо казалось вытянутым как у лошади. Тонкий нервный нос никак не вязался с подбородком, выступавшим настырным кирпичом. Маленькие уши, плотно прижатые к голове, выдавали злую, скрытную натуру. Выпуклый громадный лоб и суровые серые глаза подчеркивали умную упрямую натуру. Жилистая шея и широкие плечи говорили о том, что не брезговал этот человек физической работой. Умел вкалывать. А вот руки никак не вязались с остальным. Изнеженные, с тонкими пальцами, они скорее походили на руки музыканта.

Вот заставь тебя теперь со всеми стариками здороваться, ни за что не станешь!

На хрена они мне сдались? — удивилась Катька неподдельно,

Попробовал бы я так сказать? Бабка весь валек об мой загривок изломала. Да только лиха беда заставила и ее под старость сменить мнение. Вот так по кляузе соседа выселили нас в Сибирь как врагов народа. Из двенадцати втроем остались. Бабка, умирая, все обещала вымолить для нас защиты у Бога. Да, видно, и теперь еще до Него не дошла. Отец все жалобы писал: искал правду. Так и не нашел. И только мне повезло. Выучился! Один на пять деревень получил высшее образование и стал юристом. Уж кем только не пришлось работать, чтоб допустили к следствию, где смог бы я помочь людям… И только в сорок лет взяли в адвокаты. Это уже перед самой перестройкой. Ты ничего не помнишь, а мне нынче обидно. Как позорили нашу семью лишь за то, что отец десяток ульев держал!

Ты че это мне дурь на уши вешаешь? Иль свободные лопухи сыскал? При чем твои ульи? Мой отец не стал бы этим заниматься. Кончай хныкать. Твою бабку обидели, отца зажали? Но они сами откинулись! А моего отца пришили! И без ульев. Ты скажи, с чего с отцом заелся? — насупилась Катька.

Я на него не наезжал. Твоя мать… Суд назначил меня ее адвокатом. По делу о покушении на убийство. Ей грозил громадный срок. Я изучил, проверил все материалы дела и взялся. Вот тогда впервые мне позвонил твой отец. Представился. Спросил, как я намерен вести защиту. Выслушал и сказал: «Не советую вам, коллега, выкладываться на этом деле. Подзащитная не имеет средств, чтобы достойно оплатить ваш труд. Да и не стоит она тех усилий. Будь она обольстительной, я бы еще понял вас как мужчина мужчину. Здесь — полный ноль! Зря вы взялись». Мне стало обидно. Тогда я еще верил в законность! Это и помогло добиться успеха в деле твоей матери. Я хотел помочь и дальше: восстановить на работе, отсудить одну из комнат в квартире твоего отца, доказать ее способность растить и воспитывать тебя… Все это было реально. И я начал собирать документы. Готовился тщательно. Знал, твой отец — крепкий орешек, и голыми руками его не взять. Конечно, старался как мог, конспирировал свои действия. Но опять позвонил твой отец и высмеял меня. Сказал, что я очень пожалею о своем настырстве. Если не остановлюсь, найдутся желающие меня затормозить. И тогда уж вступиться станет некому, — закурил Шнырь.