Георгий Олежанский - Шах и мат Страница 29

— Вы знаете, Дмитрий, я только вернулся из армии, — начал я, — дома дел накопилось. Сами видели, на кухне крыша прохудилась, да и матушка приболела, ухаживать нужно.

Дима в лице переменился моментально. Из дружелюбного и участливого человека он превратился в жесткого и сурового.

— Надеюсь, вы понимаете, — процедил он сквозь зубы, видимо не привыкший к отказам, — что дважды мы таких предложений не делаем.

Тут игры и закончились, пришло время открывать карты и выяснять, чья комбинация выигрышная.

Как я и предполагал, врагов я себе нажил. Правда, пока слабо представлял, что это за враги, но время все-таки выиграл. К тому же узнал кое-что о хозяевах Димы, об их возможностях, а выяснить остальное — дело времени…

— …слушай, Серег, — прервав повествование, обратился Марк к Разумовскому, — возьми в холодильнике еще по парочке бутылок светлого.

Удобно устроившемуся в кресле Разумовскому совсем не хотелось спускаться на кухню, и он попытался отмазаться:

— По-моему, это пиво майора. Не думаю, что он будет доволен, обнаружив в холодильнике полупустую упаковку.

— Неубедительно, Серега, — ответил Марк, хотя Разумовский это и сам понимал, но попытаться стоило, — майор пьет исключительно красное вино и только французское, которое хранит не в общем холодильнике, а у себя в погребке.

— Ладно, — недовольно протянул Разумовский, — сейчас принесу.

— Так вот, — продолжил Крицкий, когда они с Серегой открыли по очередной бутылке пива…

…Следующая встреча состоялась недельки через три. К тому времени я понимал, что это была за шайка, хотя таковой ее назвать сложно. Целая организация, во главе которой стояли серьезные люди. На них работали областные чиновники, начальники районной милиции, налоговой, Росреестра. В общем, с помощью денег подмяли под себя все ключевые позиции и посты, с одной целью — заполучить землю. Теперь эта валюта тверже доллара, и что бы кто ни делал, цена будет всегда расти. А жителей села приобщали к алкоголю, наркотикам, развращали проституцией, чтобы люди за копейки продавали дом и землю. Такая вот стратегия: не переплачивать.

Приехали четыре человека, все крепкие, из «спортсменов», как я их называл.

— Здорово, — вышел им навстречу. Трое кивнули, этих мысленно отмел сразу как шестерок.

Четвертый, старший, в лоб задал вопрос:

— Не передумал?

Я попытался изобразить доброжелательность, эдакий Иванушка-дурачок.

— Насчет чего? — спросил я.

— Насчет нашего предложения.

Я стоял от старшего на расстоянии вытянутой руки.

— А-а, о предложении… — протянул я, сместившись влево на полшага, — да, поразмыслил.

— И? — Старший явно нервничал, видимо, не привык долго разговаривать.

Все произошло в считанные секунды, которые, однако, для меня тогда растянулись в вечность, словно кадры замедленной съемки фильмов Джона Ву. Правым хуком я вывел из строя старшего: он покачнулся и рухнул на землю, словно мешок, а я повалился вслед за ним. Болтавшийся в его подмышечной кобуре «макаров» пришелся как раз кстати. Пока сподручные соображали, что произошло, я разрядил в них обойму. Двоих уложил сразу, третий получил тяжелое ранение в легкое. Вот с ним я и побеседовал, конечно, насколько позволяло состояние.

— На кого ты работаешь? — задал я банальный вопрос — дешевый кинематографический штамп.

Раненый охнул, пришлось его усадить, прислонив спиной к колесу машины.

— Я не знаю всех, — он тяжело дышал, периодически сплевывая кровь, — нас приставили к Дмитрию.

— Сколько всего?

Раненый простонал от охватившей его жуткой боли.

— Ну же, — встряхнул я его, — сколько вас?

— Ты… — произнес он из последних сил, — ты же понимаешь, что теперь не жилец.

«Да уж», — пронеслось тогда у меня в голове.

И ответил:

— Да ничего страшного…

Марк резко оборвал рассказ, который, казалось, приближался к своей кульминации.

— Ладно, — протянул он, — пора спать. День выдался непростой, особенно для меня. Теперь о моем поражении будет трепаться весь объект.

— Марк, а как же твоя история?

Он горько усмехнулся:

— А что с ней?

— Ну как что? — удивился Разумовский. — Чем все закончилось?

Марк пожал плечами.

— Знаешь… — Крицкий осекся, раздумывая, стоят ли говорить дальше, или лучше промолчать. Видимо, решил, что все же стоит, и продолжил: — Я ведь так до сих пор и не попрощался с мамой, не сказал последнее «прости» за всю ту кашу, которую заварил.

Разумовский пристально смотрел на Марка.

— Если я жив, значит, все разрешилось. Добро победило зло, и справедливость восторжествовала. Прямо как в сказках. Вот только счастливого конца не получилось. Поверь, жизнь не стоит и ломаного гроша, если досталась ценой жизни тех, кто достоин ее больше тебя. Хочешь совет, Серега?

Разумовский кивнул.

— Жизнь имеет значение лишь тогда, когда есть смысл ради нее умереть.

Глава 5

Объект по подготовке РДГ «Бор», несколькими днями позже

Они оба не спали, просто молча лежали на смятых простынях двуспальной кровати.

Большая полная луна, окруженная мириадами ярких и не очень звезд, словно предчувствуя некий драматизм ситуации, окутывала бледным матовым светом прикроватный коврик с разбросанной на нем одеждой, кровать, Наташу.

Она лежала на боку спиной к Сергею. В матовом свете луны ее изнеженное любовью тело с его тонкими изгибами и переливами, будто очерченное кистью художника, казалось совершенным. В этой паутине света и тени Наташа походила на сказочную нимфу, которая лишь немногим являет свою божественную красоту и дарует истинное наслаждение.

Сергей провел ладонью вдоль спины Наташи, едва касаясь кожи. Но даже на это прикосновение ее тело отозвалось мелкой дрожью. Он захотел обнять ее, но почему-то не решился. А ведь всего несколько минут назад он не мог оторваться от нежных, вкуса спелой клубники губ Наташи, покрывал ее лицо и тело жаркими, полных сладкого желания и страсти поцелуями, обнимал с такой силой, словно боялся, что она мираж, который вот-вот рассеется.

Сергей приподнялся на локте, чтобы поцеловать Наташу в плечо, когда увидел блеснувшую в свете луны слезу.

— Эй, — нежно прошептал Разумовский, — ты чего?

Наташа смахнула слезу со щеки. Но не ответила, просто покачала головой, как бы говоря: «Ничего, все нормально», и улыбнулась.

Вот только улыбка вышла печальной.

Она села в постели, обнаженная, и лишь простыня прикрывала бедра и приятные овалы ягодиц. Сергей понимал, что сейчас лучше ни о чем не спрашивать, надо просто подождать. Придет время, и Наташа все расскажет сама.

Он сел рядом с ней и крепко-крепко ее обнял.

— Знаешь, — не оборачиваясь, сказала она, — ты второй мужчина, который заставил меня почувствовать себя неопытной первокурсницей, несущей всякую чушь мальчику, который ей понравился. Я волнуюсь, сердце бешено колотится, ноги подкашиваются… — Она запнулась и лукаво улыбнулась. — И я ненавижу тебя за это, — в ее голосе не было ни злобы, ни жесткости, а наоборот, слышались нежность и любовь.

Сергей приподнялся, собираясь спросить: «Почему?» — но она не дала ему.

— Прошу, Сереженька, не перебивай. Дай мне рассказать, пожалуйста.

В знак понимания он кивнул.

— Так вот, — продолжила Наташа, — я ненавижу тебя за то, что ты появился в моей жизни и перевернул ее с ног на голову. Но и люблю, потому что сама позволила себе это чувствовать. Ты скоро уедешь, и мы вряд ли встретимся, потому я хочу рассказать тебе одну историю.

Ее дыхание сбилось, а глаза чуть приоткрылись, когда она начала…

…Он почти прижался ко мне, и я силилась разглядеть на его непроницаемом лице хоть какое-то подобие эмоций. Он не смотрел на меня, но не потому, что не хотел, а потому что просто не мог. Его дыхание, которое я чувствовала щекой в тот далекий по-зимнему холодный октябрьский вечер 2005 года, заставляло сердце биться сильнее. От прикосновений захватывало дух, как будто меня перебросили через бедро прямо на асфальт. А я смотрела в его глаза, на губы, стараясь не пропустить малейшие движения мышц лица. По его реакции я поняла, что он ощущал мой взгляд.

Мы стояли там, где когда-то, кажется уже целую вечность назад, все и началось. Как иронично. Такого специально не придумаешь. Погода была ужасная: промозглый ветер пробирал до костей, снег неприятно бил в лицо жесткими снежинками — осенние снежинки вообще отличаются особой «жестокостью» в отличие от «пушистых» зимних хлопьев.