Александр Звягинцев - Сармат. Смерть поправший Страница 29

— Опять кривишь душой, — усмехнулся Сарматов. — К тому же грех свой на земле ты еще не искупил.

— О чем ты?

— Помнишь зэка, того, что уплыл в Ледовитый океан на белой льдине, как черный крест?

— Помню...

— То навсегда твой крест, Савелов.

— Знаю... И всех ребят, погребенных под памирской лавиной, тоже на свою душу принимаю.

— А американца, которому ты не дал шанса доплыть до берега?..

— У меня не было выбора.

— Выбор всегда есть, — откликнулся Сарматов и скрылся за листьями, залепившими лобовое стекло машины.

— Выбор между гильотиной и Бастилией? — крикнул Савелов.

— Не самый худший выбор, — донеслось из-за листьев.

За своими невеселыми мыслями Савелов не сразу заметил, что сбоку к его машине пристроился милицейский «жигуль». В просторечии: «Раковая шейка». Усиленный мегафоном властный голос привел его в себя:

— Серая «Волга», немедленно прижмись к тротуару! Прижмись к тротуару, оглох, что ли!!!

— В чем дело, начальник? — остановив машину, раздраженно спросил Савелов подошедшего вальяжной барской походкой красномордого гаишника.

— Прохреначил на красный, скорость — за сто с гаком, а ишо, мудила, спрашивать, в чем дело?! — заорал гаишник и схватил его за плечо. — Выходь из машины, мать твою! Я те покажу, в чем дело!.. Документ гони!

— Руки и мат отставить! — налился вдруг злобой Савелов. — Ты у меня, хамло тамбовское, завтра же отправишься в свой колхоз коровам хвосты крутить...

Опешивший милиционер, не привычный к такому отпору, отступил на шаг. Его спрятанные под низким лбом глаза округлились от удивления, а свисающие на воротник щеки стали наливаться свекольным цветом.

— На кого дрочишь? — прошипел он. — На советскую власть дрочишь, вша поганая... Ишо, выходит, в ментовке раком не стоял, пидарас?.. Гони, говорю, документ! — схватился он за белую кобуру на боку.

Савелов распахнул плащ, чтобы достать из бокового кармана удостоверение. Увидев блеснувшую у него на мундире Золотую Звезду и погоны подполковника, милиционер из пунцового в один миг стал серым. Глотая воздух, как вытащенный из воды карп, он кинул дрожащую руку к козырьку фуражки и с выпученными оловянными глазами застыл по стойке смирно.

— Лопух деревенский!..

— Виноват, тащ Герой Советского Союза.

— Ладно, будем считать, что инцидент исчерпан, — заставил подавить в себе злость Савелов.

Поняв, что гроза миновала, милиционер ловко натянул на свою толстую морду привычную холуйскую маску.

— Просим прощеньица, таш Герой Советского Союза! Вы уж поосторожнее, поберегли бы себя. Колдобины на дороге и листьями все завалило — закрутит на повороте, не приведи бог!..

— Спасибо за совет! — кивнул Савелов, садясь за руль.

— А те мужики, значит, охрана ваша? — наклонившись к окошку, кивнул милиционер на прижатую к тротуару черную «Волгу», с водителем которой направлялись выяснять отношения два его напарника.

— С чего ты взял?

— Они, тащ подполковник, от Цветного бульвара за вами как привязанные!

Савелов вгляделся в троих пассажиров в салоне черной «Волги» и подмигнул милиционеру.

— То муж одной бабенки, с приятелями... Хочет, видно, выяснить у меня, почему у него рога на лбу выросли...

Милиционер угодливо прыснул в кулак.

— Вот что, лейтенант, задержи-ка эту компанию минуток на пяток? — вложил в его перчатку зеленую купюру Савелов.

— Бу сделано, тащ подполковник! — оценив по достоинству величину и цвет купюры, козырнул тот и, забыв о своей вальяжности, бегом бросился к черной «Волге».

«Однако топтуны плотно сидят у меня на хвосте. Главное, не навести их теперь на Феодосию», — направляя машину на Садовое кольцо, подумал Савелов. С Садового кольца он повернул на Старый Арбат, а с него юркнул в какой-то переулок.

Убедившись, что черная «Волга» больше не маячит позади, свернул с переулка во двор неприметного обшарпанного дома. Поставив машину в тени кустов, проходными дворами он вышел на улицу Грановского, к облицованному гранитными плитами угрюмому зданию с множеством мемориальных барельефов по фронтону.

— Вы к кому на ночь глядя? — преградил ему путь незнакомый дежурный милиционер в подъезде дома.

— К академику Савелову, — махнул он красной книжицей перед его глазами. — Академик ждет!

На его звонок массивную, обитую кожей дверь открыл одетый в стеганый домашний халат полный старик со склеротическими жилками на фиолетовом носу и с прядями седых волос на мощном черепе.

— Вадька! — радостно воскликнул он. — Вот так уважил родителя!

— Мама спит? — спросил Савелов, снимая в прихожей плащ.

— Говорит, на дачу поеду, гладиолусы, мол, к зиме готовить. Сдались они ей, эти гладиолусы!.. К адмиральше Кашехлебовой укатила на всю ночь наша Дора Донатовна. Будет с артистами и торгашами-аферистами до утра в преферанс резаться!

Увидев на парадном мундире сына звезду Героя, старик растянул в насмешливой улыбке губы.

— А ну-ка, покажись отцу, покажись, сынку... Первый раз тебя в форме вижу. Ба, який ты гарный, сынку!.. Жалкую, однако, что по презренному жандармскому ведомству лыцарь, — съехидничал он.

— Твой любимый Тургенев по тому же «презренному ведомству» числился, — напомнил уязвленный сын. — Поэт Волошин и художник Рерих-старший, говорят, тоже по нему отметились...

— Чушь собачья, — возмущенно хлопнул руками по бедрам старик. — Бредни русофобов и некрофилов, и ты, мой сын, туда же!..

— Пошутил, папа!

— Шутки у вас, товарищ Герой Советского Союза! — сердито ткнул тот сына в спину. — Не стой пнем, а проходи в кабинет. «Гертруду» мою в честь твоего прибытия позволь великодушно не надевать — от двух Героев в глазах рябить будет.

— Изволь, — улыбнулся сын.

Старинной резной работы шкафы в огромном кабинете академика Савелова были заполнены старинными фолиантами в кожаных переплетах и книгами по всем отраслям знаний. Задрапированные китайским шелком стены украшали средневековые пейзажи в дорогих рамах, портреты знаменитых ученых и государственных деятелей всех времен и народов. В просветах между картинами умещалась обширная коллекция боевых щитов и холодного оружия: от кривых турецких ятаганов до тяжелых мечей крестоносцев. Но центром и украшением кабинета все же был оправленный в кованую бронзу камин.

Савелов устало опустился на лежащую перед камином шкуру снежного барса и сразу погрузился в зыбкое и тревожное забытье. Сполохи от жаркого огня в камине тревожными бликами высветили его осунувшееся за эти два дня лицо.

— Что будем пить, сынку? — появляясь с подносом, уставленным бутылками и графинчиками, спросил отец.

— Я пас, папа, — через пару часов за баранку, — сбрасывая сонливость, ответил тот.

— Жизнь у академика Савелова: выпить и то не с кем! — проворчал старик. — Куда тебя несет на этот раз, если не секрет?

— В Крым, но это — секрет.

— Когда обратно ждать?

— Лет через пять-десять.

— Шутишь над родителем, сынку?

— Нет, папа. Из Крыма я прямиком в Германию, в город славный Мюнхен. Заехал сказать тебе с мамой последнее прости.

— А ты нас с Дорой Донатовной раньше времени не хорони, не хорони! — сверкнул глазами старик. — Прощать нам тебя не за что — ты всегда был хорошим сыном, не то что я, охламон, по отношению к твоему деду. Сноха с внуком сразу отбывают с тобой или потом?

— У тебя, папа, больше нет снохи и внука, — отвел глаза в сторону сын.

Савелов-отец задрожавшей рукой опрокинул на пол лафитник с водкой.

— На машине разбились, на самолете? Ну-у?.. Ну, не тяни, пощади меня, старого!..

— Они, слава богу, живы-здоровы. Просто мы разошлись с Маргошей, папа.

— Просто, видите ли, они разошлись!.. С женами расходятся, а с сыновьями — такого не бывает! — выкрикнул старик и с силой стукнул лафитником по столу. — Что значит, у меня больше нет внука?

— Только то, что отец Платона, родной его отец, — не я...

— Ха-ха!.. Не ты отец Платошки, окстись!

— Не будем об этом, папа!

— Вот как!.. Приперся в полночь-заполночь, оглоушил отца и «не будем об этом»! — разозлился тот и снова приложился к лафитнику. — Совесть-то у тебя есть, сын?

— Пока есть, но обсуждать эту тему не хочется, не обижайся...

— "...Какая скучная забота пусканье мыльных пузырей!" — насмешливо процитировал старик своего любимого Гумилева.

— "...Ну так и кажется, что кто-то нам карты сдал без козырей", — не отводя взгляда от огня в камине, подхватил сын.

— Кто его отец? — грозно сверкнул глазами старик. — Кто тот подлец?

— Тот, кто в Афганистане во второй раз подарил жизнь твоему сыну, папа. И... и эта Золотая Звезда должна была принадлежать не мне, а майору Сарматову, родному отцу Платоши.

— Почему же она принадлежит тебе?

— Потому, что он не вернулся из Афганистана.