Волчина позорный - Станислав Борисович Малозёмов Страница 29

Александр Павлович решил, что на плохое событие спешить, ломать ноги, глупо. Он потихоньку нацепил любимые полосатые носки, белые чесучовые брюки, белую рубаху с вышитой смешной рожицей на кармане, воткнул ноги в модные туфли на увеличенном каблуке. Взял портфель и пошел на улицу. С обочин дорог не спешили убирать плакаты, посвящённые дню победы. Всего за четыре дня почти горячее майское солнце съело краску с разноцветных ленточек, которые нацепили не только на ветки деревьев, но даже на провода, переброшенные с одной стороны улицы на другую.

Ближе к центру города осталась стоять машина «ГаЗ-51», наряженная под «Катюшу». Фанерный короб тёмно зелёного цвета в кузове стоял под наклоном, а внизу короба было много круглых ячеек, в которые чьи-то изобретательные умелые руки и головы вставили точные деревянные копии залповых ракет. На борту грузовика белой краской написали: «За Родину!» Сталина упоминать уже было не принято. Шура прошел через площадь возле обкома и удивился тому, что её так и не подмели. На асфальте увядали гвоздики. Тысячи красных тожественных цветов. Это и были остатки праздника Победы, единого общего символа беды и счастья.

Лысенко пожал руку Маловичу и сказал.

— Шура. Вот приказ. С сегодняшнего дня ты майор. Поздравляю! Вот тебе новые погоны с одной большой звездой. Зинка пусть пришьёт, как положено. Петлей ниток поверх погон не должно быть. Пусть прокалывает сверху и снизу в одну дырочку. Ну, она знает… А коллектив тебя поздравит завтра в девять на разводе.

— Товарищ полковник. Конкретно со мной случилась какая-то гадость. Точно чувствую. Какая?

8. Глава восьмая

Лысенко достал из стола папку, из папки фотографию размером восемнадцать на двадцать четыре, поглядел на неё с отвращением и отдал Шуре.

— Вот, — сказал он, пошел к окну и долго, со смаком, семиэтажно материл не понятно кого или что.

На снимке лежал у себя в квартире на полу в луже крови мёртвый Иванов. Справа от него стоял Малович в форме. Рука его была направлена на Иванова, а в руке капитан держал пистолет «Макарова». Справа на полу валялись четыре гильзы, а из дула пистолета тонко струился дымок.

— Мне понимать это так, что я пошел и убил Иванова, а со мной был или фотокор из газеты, или кто-то другой с камерой? То есть я сумасшедший идиот и потому как бы рекламирую себя? Мол, знайте люди: я убиваю всех, кого подозреваю. Бойтесь меня и трепещите! Смотрите, от разломанной табуретки следа нет. Ни одной щепки. А гильзы я, как полый придурок, не собрал и в карман не спрятал. Хорошо замесили, но тупо. Я тут ростом с баскетболиста. А Иванов на голову выше меня был. Я и даже знаю кто эту фигню придумал. Отбрёхиваться-то будем долго. Уголовное дело против меня надо возбуждать.

— Да я тоже знаю — кто, — психанул Лысенко. — И я его, суку, сожру. Нет, тухлятину есть не буду. Но посадить — посажу.

— Короче, когда они его убили, то сразу сфотографировали, — размышлял Малович мрачно — Потом сфотографировали меня, когда шеф вручал мне медаль. Помните сколько людей было с фотоаппаратами? Я генералу руку жал. Потом отретушировали ладонь генерала, издали сняли пистолет и вставили мне в руку, чтобы по размеру подходил. Фотомонтаж называется. Значит с этой целью Иванова специально и грохнули. Чтобы посадить меня. Лихо рванули. Значит, испугались. Но не знали, что на задержание я хожу в гражданском и без оружия. Ошибка уже есть. Торопятся. Значит, ошибка не последняя.

— Ты, Шура, сейчас езжай на улицу Павлика Морозова. Дом семнадцать.

Только что звонили дежурному. Там, соседи говорят, завмаг живёт. Ворюга ещё тот. На него у меня жалоб полно. Но улик никаких. Ворует грамотно. Так к нему пришли блатные. Соседям всё видно. Два жигана его прессуют. И он во дворе под их ножами копает яму, где в какой-нибудь железной банке лежат деньги. Бери Тихонова и, пока нет трупа, вяжи и вези сюда блатных.

— Один поеду. Тихонов с похмелья. Толку с него мало.

— А насчёт фотографии не переживай. До возбуждения дела я разберусь с помощью генерала.

— Да верю я, — сказал Малович, взял в шкафу шефа три пары наручников и пошел во двор за каким-нибудь свободным мотоциклом. Думал он только о том как подобраться к Русанову.

— Алексей Иванович, — прикидывал он, — бухгалтер, похоже, средненький. Но при умном директоре любой плюгавый счетовод может быстро дорасти до «правильного» бухгалтера. То есть его не надо назначать главным, а держать немного в тени, в заместителях, которых на фабрике два, и не переживать, что за незаконно полученные сырьё и деньги директор на нары ляжет.

Русанова директор идеально отдрессировал работать с «черной» бухгалтерией, которая есть в любой конторе. Но он не предвидел, что этот навык Алексей Иванович сможет сделать своим козырем и стать главным в «подпольной экономике». — Малович постучал себя сгибом пальца по лбу. — Русанов первым догадался, что через хитроумную бухгалтерию и склад швейной фабрики можно создать стандартную мафиозную бригаду. «Левую», которая через наглые подлоги документов и дружеские контакты с людьми, умеющими умно воровать в своих организациях, сможет почти не прячась шить «неучтёнку», клеить на товар клеймо фабрики и торговать, не платя государству ни хрена.

Только своим перепадали большие деньги от продаж. «Своих» он собрал за полгода и открыл семь цехов. Всё это он сварганил с помощью старого друга по институту, который улетел в сторону от бухгалтерии и как-то вознёсся в кресло секретаря Кустанайского горкома партии, — Александр потёр подбородок. Серьёзное стояло препятствие. — Это был Камалов. За три года работы «подпольщики» научились шить по зарубежным лекалам удобную и добротную красивую спецодежду, наладили сбыт и подружились с одним из руководителей ОБХСС, платили ему изрядно за усмирение любых «строгих» проверочных комиссий.

И стало всей команде хорошо до первых раздоров. Кто-то захотел получать больше, другим не нравилось, что их не выдвигают в управляющие, третьи сообразили, что побольше можно сдирать с «тузов», если иногда пугать их, что могут быть проверки не только дружеские. Алма-Ата могла прикрыть цеха и всех посадить, а уж про Москву и говорить нечего. Задушат. И у них, мол, связи с высокими столичными органами есть. Ну, их потихоньку и стали убирать. И жадных, и тех кто пытался топорно запугать.

Всё