Николай Прокофьев - Лепила Страница 3

К тому же я уже знал его историю.

– Алло, Мясник. – Я остановился у правого борта, недалеко от блестящей стальной консоли крыла. Из салона я должен быть виден очень хорошо.

– Да, – я уловил в его голосе нотку усталости. – Я тебя вижу.

– Отпусти пассажиров.

– Деньги!

– Зачем они тебе в таком количестве? Что ты с ними будешь делать?

– Найдется применение, не сомневайся.

Пауза. Я поспешил сменить тактику:

– Почему ты выбрал именно ее? Ты предпочитаешь блондинок?

– Черт возьми, откуда тебе это известно?!

– Во-первых, я психиатр, я умею читать чужие судьбы. Во-вторых, у меня тоже была личная катастрофа. Я тоже… потерял жену.

– Врешь! – резко отозвался он.

Но я продолжал:

– Это случилось несколько лет назад. К операционному столу встал дилетант. Она умерла под его ножом… – В трубке натужное сопение – слушает, значит, молчать нельзя. Давай, доктор, как бы тяжело это ни было. Ради других. Скрепя свое ноющее сердце. – Через несколько месяцев он поступил в нашу клинику с тяжелой формой абстинентного синдрома. Случай исключительный. Я сразу узнал его… У меня была возможность отомстить, он весь был в моей власти. Я мог его залечить. Но я не сделал этого. А искушение было, ох какое искушение!

– А эта откупилась, – вот он – проблеск доверия! Мясник превращается в собеседника, это уже успех! – Суд признал Петренко невиновной. Обвинили мою жену. Будто это она переходила дорогу на красный свет. А она шла на зеленый! Есть свидетели. Но эти буржуи заплатили им, и все промолчали. Трусы! Оленьке было всего двадцать пять, она очень хотела детей, – голос его окончательно потух, слезы душили, не давали говорить. И вдруг он воспрял, словно вынырнул из воды и обрадовался свежему воздуху: – Я долго их караулил. Но там охрана, заборы… А здесь вот она, одна, тепленькая, еще живая! – Яростный женский вопль. – Я убью ее, что бы мне за это ни было. Папаша в Америке, спасать никто не придет. Только вы… уйдите, не мешайте вершить правосудие! – Он снова был на коне. Мне не было видно, но я представлял, каким огнем вспыхнули сейчас его глаза, как съежились от страха заложники. – А ты все врешь, от начала до конца, это твоя уловка, психиатр. Ты не можешь знать, как мне больно…

Трубка снова захлюпала. Истерика.

– Ты выбрал жертву. Зачем тебе остальные? Отпусти их.

Я пытался представить себя на его месте и понимал, что, возможно, рассуждал бы точно так же. Упирался до конца. Значит, надо попробовать убедить прежде всего себя.

– Мне трудно советовать, – продолжал я. – У меня тогда советчиков не было, только моя совесть. Она оказалась выше моего желания отомстить. Этот гад вышел из клиники практически здоровым. – Пауза. – Не молчи! Говори! Станет легче!

– Не станет! – отрезал он. – И терять мне нечего! Я остался один!

Еще один шлепок, еще один крик. Он ее бьет! Я почувствовал леденящий холод, пронзивший тело.

– Я любил Оленьку. Мы познакомились по Интернету и сразу стали встречаться. Она была для меня – все. Была… В тот день она шла на занятия, она поступила на курсы дизайнеров, она была такой умницей, фантазеркой. Эти густые красивые волосы и бежевое платье с орнаментом… Оно ей так шло… А эта опаздывала на встречу. Уже загорелся красный, но она решила проскочить!..

Я понимал, что у заложников, слышавших его рассказ, может начаться стокгольмский синдром – сочувствие к террористу. Если они узнают, кто истинный виновник случившегося, бедной Лере Петренко не позавидуешь.

– Сергей, тезка, твой гнев понятен… Я не знаю, как бы поступил на твоем месте. Но я на своем, а ты на своем…

– Какое место?! Какое, к черту, место?! – Он сорвался на крик. – Я был на своем, когда у меня была жена! Сейчас ее нет, и места у меня нет…

Время словно застыло. Утренняя прохлада, зловещие блики на фюзеляже самолета, ком в горле…

– Ты поставил ей памятник? – спокойно спросил я. Третий нокдаун потребовал от меня невероятных усилий.

Трубка молчала. Я слышал лишь его дыхание и отдаленно – приглушенный плач Леры. Осторожно продолжил:

– Кто будет приходить к Оле на могилу? Ты подумал, как ей будет одиноко?

– Не смей, – перебил он меня, однако былой уверенности в его голосе я не почувствовал. – Это мое, никого не касается.

– Конечно. Но своим поступком ты очень ее огорчишь.

– Это не твое дело.

– Я понимаю, Сергей. Но если ты убьешь хоть одного заложника, ты уже никогда не придешь к ней на могилу. Она останется там совсем одна.

Тишина. Я только догадывался, что происходит в эти минуты в салоне самолета. В любой момент может раздаться взрыв. Я слушал собственное сердце, оно колотилось везде: в груди, в висках, в ушах.

В какой-то миг я решил, что связь прервалась или у него села трубка. Наконец в динамике послышался тяжелый вздох, и хриплый, почти неузнаваемый голос произнес:

– Мне все равно конец. Подавайте трап. Они опять победили.

…Я стоял у входа в КДП и докуривал очередную сигарету. Руки предательски дрожали. Это от пережитого нервного напряжения и утреннего холода. Только сейчас теплое августовское солнце явило себя миру, всем своим радостным видом рассвечивая мрак недавно закончившегося действия. Прямо фототерапия какая-то.

Как там, у Горького: «А был ли мальчик?» Да, а был ли теракт?

Автозак рванул с места, как только дверь его фургона захлопнулась за несчастным Мясником. Я так и не увидел его лица: плотный колпак, напоминающий одеяние приговоренного к расстрелу, скрывал его голову и плечи. Двое бойцов спецназа прогнали его вдоль рулежки и бесцеремонно запихнули в машину.

Глядя вслед автозаку, я испытывал двоякое чувство. С одной стороны, я выполнил задание штаба и свой долг – спас людей от ужасной экзекуции, сохранил в целости самолет, доказал силу здравого смысла над минутным порывом слепой мести. С другой стороны, это я послал неудачливого, подавленного и без того обреченного на страдания человека на новые неведомые ему испытания. Сколько там полагается за терроризм? Кажется, до двадцати лет. Вот уже где точно не пригодится ему эта кличка, Мясник, – в тюрьме, он совсем ей не соответствует.

Когда выводили пассажиров, я пытался найти среди них Леру Петренко. Ее фото я видел в распечатке, зрительная память у меня хорошая, но на этот раз она не помогла. А может быть, девчонки, из-за которой закрутилась вся эта катавасия, и не было среди этих несчастных? В том смысле, что ее увели через другой выход. Наверное. Это было бы логично. Еще логичнее было бы отправить дело о ДТП на пересмотр. Но это уже из области смелых предположений.

Подошел наконец-то освободившийся от телефонных докладов полковник Левашов. Лицо его по-прежнему было невозмутимым. Зато в глазах мне удалось разглядеть оттенок удовлетворения и какой-то новой собственной значимости. Он смотрел на меня как игрок, только что прошедший очередной сложный уровень и готовый, пока везет, сделать попытку немедленно двинуться дальше. Все это жило у него внутри и было, так сказать, для служебного пользования. Внешне же это был все тот же строгий и уверенный в себе человек.

– Поздравляю, Сергей Иванович (ого! Впервые за все время по имени-отчеству). Вы сделали все, как надо. Отдаю должное вашему профессионализму. Буду ходатайствовать перед руководством.

– Спасибо, Андрей Леонидович.

Он пожал мне руку и быстро пошел к своей служебной машине. Следом за ним поспешили его подчиненные.

Появился радостный Коновалов.

– Молодец, доктор! Вот видишь, я в тебе не ошибся. Ловко ты его обработал. Только что принесли распечатку вашего разговора. Прямо в лоб, против такого никто не устоит.

Я посмотрел на майора. Искренне радуется успеху, искренне хвалит, в первую очередь себя. Даром что опер, а второго дна нет, все наружу – и мысли, и эмоции.

– Спасибо, – поблагодарил я. Коновалов тут же смутился, полез за сигаретами.

– Слушай, а про Люду-то, может, не стоило, – с ноткой сочувствия произнес он, стараясь не глядеть мне в глаза. – Получилось, ты ее вроде как… использовал.

– Тому, что я сделал, есть оправдание. Мясник будет знать, что он не один в своем несчастье, может, ему от этого легче в камере будет. А если узнает, что я ему соврал, жить не захочет… Ты знаешь, я ведь ничего не придумал.

– Знаю. Тебя послушать, так он и не террорист – агнец какой-то.

– Не знаю. Это пусть решает следствие.

– Ну да. А здорово ты с ребусом – МяСНик. Я бы сразу и не догадался.

– Да все просто. Помнишь, в школе баловались: Ковалева Зинаида Андреевна, химичка, – КоЗА. Вот я попробовал и угадал. А потом, когда прочитал в распечатке, что Мягков работал в «Супермастер и Ко», стало понятно с симкой. Там же и про аварию, и про Петренко было. А вот кто такая Агафонова?..

– Его теща. Он на ее счет деньги просил перевести. Знал, что сам вряд ли выберется, так пусть хоть она попользуется. Компенсация за дочь… Наивная душа – счет-то можно в любой момент заблокировать. Ее, кстати, чуть инфаркт не хватил, когда эсэмэска про деньги пришла. Он же ее не предупредил, потом только звонил, уточнял.