Андрей Дышев - Сладкий привкус яда Страница 3

Вроде бы он меня убедил. Теперь я становился главным провокатором, как с легкостью окрестил меня Родион. После того как Родион и Столешко уйдут через седловину Плахи в деревню Хэдлок, я должен буду подняться с одним или двумя свидетелями на место «преступления», найти оставленные там «улики» и растрезвонить об убийстве Родиона по всему Непалу, а потом и по Арапову Полю. И уже после этого в усадьбе появится Родион. Представляю, сколько шишек посыплется на его несчастную голову!

В этот же день мы сочинили письмо, которое Столешко якобы написал Родиону с просьбой взять его в нашу связку в качестве высотного носильщика. При помощи «Полароида» я сделал несколько портретов Столешко, сканировал их и записал файлы на чистую дискету. Потом переделал «договор», вписав в него фамилию Столешко.

Кажется, мы предусмотрели все. Столешко потребовал у Родиона всю обещанную сумму сразу и наличными. Когда он пересчитывал купюры, раскладывая их аккуратными стопками на столе, я подумал, что честное и незапятнанное имя тоже стало товаром.

Седьмого марта вертолетом ВВС Непала мы втроем вылетели к подножию Ледовой Плахи, где расположился базовый лагерь американской экспедиции Креспи.

Игра началась.

Глава 2

ДВАДЦАТЬ ДВЕ ТЫСЯЧИ ФУТОВ НАД УРОВНЕМ МОРЯ

Я оглянулся, медленно подтягивая к себе веревку, но Бадура не увидел – портер[2] скрывался за перегибом карниза. Я висел над пропастью, почти упираясь темечком в ледяной язык натечного льда. Свободной веревки осталось пять метров. Этого было мало для того, чтобы я мог добраться до небольшой скальной полочки, где можно было бы без риска забить крюк. А здесь, в окружении линз льда, один удар молотка мог обрушить на голову шерпа[3] многотонную сосульку.

Ветер крепчал с каждой минутой. Все вокруг затянуло серой мглой. Порывы ветра швыряли в лицо колкий снежный песок. Время от времени исполинское тело горы начинало мелко дрожать, словно где-то вверху проносился тяжелый железнодорожный состав – не выдерживая тяжести выпавшего снега, с крутых склонов одна за другой срывались лавины.

– Почему застряли, сэр?! – по-английски орал снизу портер.

Я держался на стене из последних сил. Рука в перчатке шарила в поисках хоть какого-нибудь выступа, за который можно было бы ухватиться. Зубья титановых кошек под моей тяжестью крошили лед, белая крошка сыпалась в бездну. Я часто дышал, в голове грохотал колокол, пульсировала в висках кровь. Серое, отдающее холодом тело стены стояло перед моими глазами. Я прижался к нему всем телом, различая мельчайшие пупырышки и сколы; камень был земным и казался обыкновенным, но эта стена меня не принимала, она будто отвернулась от меня, не желая видеть мое искаженное напряжением лицо и слышать крик, сдавленный зубами. Спасти мог только ледоруб. Я приподнял его, выискивая место, куда можно было вы вогнать отточенный с зазубринами клюв, но снова подавил в себе желание шарахнуть по ледовому языку.

– Сэр! Бадур хочет идти вниз! – донесся до меня голос портера. Интонация была интересной – в ней наполовину угадывался вопрос, наполовину – каприз. Он словно давал мне понять, что пока еще спрашивает моего разрешения, но очень скоро просто объявит мне о своем решении.

У меня не было сил подыскивать в уме ругательства, и в ответ я лишь дернул веревку. Потом прислонился лбом к стене и мысленно сказал ей: «Что ж ты делаешь со мной, гадина?» Клюв ледоруба несильно тюкнулся о камень, высекая искру. Черные круглые очки припорошило снегом, и я почти ослеп. Поднял руку еще выше, снова опустил клюв на камень и провел им сверху вниз. Не вовремя загудел зуммер радиостанции. Меня вызывал базовый лагерь. Руки держали на себе мою жизнь, и я не мог даже протереть стекла очков, не то что вынуть из чехла радиостанцию.

Ледоруб сам нашел полочку и зацепился за нее кончиком клюва. Она была столь ничтожна, что ее по размерам можно было сравнивать с прыщом на физиономии подростка, и все же ледоруб крепко насел на нее, и я постепенно перенес на него вес тела.

Теперь я мог перевести дыхание и оглядеться. Подо мной разбухал, раздувался, будто в гигантском котле, белый пар, кажущийся плотным, как ватные комки. Он, преследуя нас, постепенно взбирался по стене, обросшей огрызками скал, словно шипами. Еще полчаса, от силы сорок минут – и облако поглотит нас, лишив возможности ориентироваться.

Я снова задрал голову, подтянулся на ледорубе, царапая кошками стену, и чудом сумел ухватиться за свободный ото льда карниз. Потом произвел какой-то немыслимый акробатический трюк и закинул на карниз ногу.

– Гора слушает! – хрипло произнес я в микрофон, сорвав с лица кислородную маску.

– Где вы опять застряли, сэр? – вопил под карнизом Бадур.

Я лежал на узком карнизе, одной рукой сжимая радиостанцию, а второй ввинчивая ледовый крюк в гигантскую линзу.

– Гора! Ответьте Базе! – запищала радиостанция слабым голосом.

– Уже ответил! Кто говорит?

Крюк ввинчивался с трудом. На каждом обороте ледяная глыба издавала оглушительный треск. Трещина тонкой лентой разделила ее надвое и стала напоминать белый шелковый шарф, вмерзший в лед. Радиостанция представилась женским голосом:

– Дежурный радист.

– Гималайский аферист! – не сдержался я, узнав Татьяну Прокину, эту странную девушку, появившуюся в лагере буквально за день до выхода Родиона на гору. – Представляться надо! Дай микрофон Креспи!

– Не хами, – почти по-родственному посоветовала Прокина.

От моего дыхания решетка микрофона покрылась инеем, который студил губы. Я затянул крюк до упора и навесил на него карабин с оттяжкой, намертво пристегивая себя к ледяной глыбе.

– Стас, где вы? – сухо покашливая, спросил Креспи.

– Двадцать тысяч футов, – не задумываясь, ответил я. – До третьего лагеря не больше часа ходу, но видимость нулевая, ветер срывает со стены… Послушайте, Креспи, посадите у станции вместо Татьяны самого тупого шерпа, мне с ним легче будет изъясняться!

Я забыл, что радиостанция в базовом лагере оснащена громкоговорителем.

– Все будет о'кей, – ответил Креспи нейтрально, чтобы не обидеть ни меня, ни Татьяну, наверняка стоящую рядом с ним. – Почему вы не идете на жумарах?[4]

– Потому что веревок нет! – ответил я, переворачиваясь на другой бок и глядя с карниза вниз. – Здесь стена чистая, будто никто до нас ее не проходил!

Некоторое время радиостанция ловила только шум помех. Я представлял, каким недоуменным взглядом смотрит Креспи на Татьяну, а у той взгляд еще более недоуменный, если не сказать глупый, потому что она не понимает и в принципе не может понять сути проблемы.

– Зачем же они сняли веревки? – прохрипел Креспи.

– Не знаю! У меня нет времени думать об этом! Будем идти выше, к лагерю, чего бы нам это ни стоило. Наши запасы кислорода на нуле. Бадур уронил вниз свой рюкзак. Улетели альтиметр[5] и еда.

– А как же вы определили высоту? – удивился Креспи, нарываясь на стандартную альпинистскую шутку.

– На глаз! – заорал я, отключая радиостанцию.

Бадур поднимался медленно и тяжело. Капюшон почти полностью закрывал его лицо, и сверху казалось, что на веревке болтается пуховик, словно на вещевом рынке. Движения шерпа были заторможенны, будто он работал под водой. Он загонял передние зубья кошек в лед слабыми ударами без замаха, медленно разгибал колени, медленно передвигал жумар по веревке и вновь подтягивал ногу, как некий тяжелый и малополезный предмет. Я ему хорошо заплатил за этот труд, он нужен был мне в качестве свидетеля, но на горе ценности меняются очень быстро и радикально. Деньги здесь превращались в совершенно бесполезную субстанцию, они даже не горели из-за низкого содержания кислорода в воздухе.

Я начал затаскивать портера на карниз, и он расслабился совсем, превратившись в тяжелый мешок. Я хрипел и орал от напряжения, а он едва шевелился.

– Сэр, Бадур очень устал, – тихо бормотал портер. И что это за привычка говорить о себе в третьем лице? – Дышать трудно…

Я прислонил его спиной к стене, провел перчаткой по заснеженным очкам и, делая страшный голос, чтобы напугать больше, чем гора, ветер и снегопад, вместе взятые, зашипел:

– Ты что ж, паук безлапый, нарочно рюкзак сбросил?! И кислород свой сбросил?! Я же тебя, Санта-Клаус копченый, сейчас вниз спущу по самому короткому пути!

Я схватил его за ворот и изо всех сил тряхнул. Бадур крутил головой, кашлял и слабо сопротивлялся.

– Сэр, я замерзаю… – бормотал он. – Ноги прихватило… Не могу…

– Надо идти! – злобно кричал я, растирая рукавицами коричневые щеки шерпа. – Здесь ты подохнешь! А там, наверху, палатка, горячий кофе, кислород… Вставай!

Пока я проводил воспитательный урок, нас изрядно присыпало снегом. Видимость сократилась настолько, что скальные выступы и нависающие глыбы льда можно было различить только в радиусе пяти метров, все остальное было поглощено белой мглой.