Михаил Климман - Разрешение на жизнь Страница 3

Он был самый юный антикварный дилер в этой компании, и его мнение по большому счету было последним в обсуждениях даже тактических ситуаций, типа сегодняшней, не говоря уже о стратегических.

– Похоже, ты прав, – Лена согласилась с мужем, потом добавила, отвечая на невысказанный вопрос Брайловского: – Меня спрашивали про шахматы сегодня и Андрею звонили дважды.

– Дилеры? – Гришка откинулся на своем стуле, с интересом разглядывая Дорина.

– Меня спрашивал Петрович, – отозвалась Лена.

– А меня – Толстый и Немец.

– А на меня, похоже, вышел сам заказчик, – гордо сказал Гришка. – Во всяком случае, такого дилера я не знаю.

– И что ему конкретно надо? – спросила Лена.

Они не стали дожидаться Кольцову, а начали заказывать себе салаты.

– Он толком не объяснил, – рассеянно сказал Гришка. – Джино выздоровел? – спросил он у официанта.

Тот кивнул утвердительно.

– Тогда мне теплый салат с осьминогами, – распорядился Брайловский. – А то шеф в прошлый раз болел и фасоль оказалась сыровата. А всякой рыбе я предпочитаю осьминогов, – объяснил он друзьям. – Господин… – Гришка вытащил из кармана визитку, – Виктор Ковалько, – прочел он, – просто сказал, что интересуется старыми шахматами. Поскольку перед этим он купил с прилавка золотой портсигар за две с половиной, причем не торгуясь, я решил, что к заказу такого человека можно отнестись серьезно. Так у вас есть что-нибудь?

– У меня нет… – Дорин решил подкинуть дровишек в огонь. – Я вообще никогда не встречал старые шахматы. Какие они хоть бывают?

– А у тебя, Лен?

С тех пор как Елена и Андрей узаконили свои отношения, Брайловский совершенно выкинул из своего обихода все ласковые прозвища и клички, которыми звал бывшую жену. Три года, пока они просто жили порознь, все эти «Елочки» и «Ленчики» в их общении сохранялись, а теперь осталось дежурное «Лена» и иногда иронично-напыщенное «Елена Сергеевна». Андреевской даже не пришлось говорить ему ни о чем, он просто в какой-то момент сам отрезал последние, связывавшие их романтические нити, и она была ему за это благодарна.

– Нет. Да и мне тоже не помню, чтобы попадались. – Она решила не оставлять мужа в одиночестве. – У тебя-то самого были когда-нибудь?

– Тогда я вам, молодежи, расскажу историю, – Гришка победоносно оглядел собравшихся, – даже две…

Все-таки он был безумно симпатичен в этой всепобеждающей еврейской уверенности в своей значимости.

– Первая – скорее грустная, но назидательная. Вторая – просто смешная. Лет десять-пятнадцать назад у какого-то дилера я купил полный комплект мейссенских шахмат в стиле модерн. Всякие морские животные, русалки, наяды, король, естественно – Посейдон, ну и так далее. Купил просто так, без клиента, но недорого – за тысячу восемьсот или семьсот, сейчас не помню. Поставил за три с полтиной у себя в магазине и стал ждать покупателя. А покупатель не шел. Я убеждал всех, что шахматы дивные, наверняка сделанные крошечным тиражом, но никто не клевал на мои рассказы. Только через год я смог обменять их с кем-то из питерских ребят на серебро, после продажи которого получил свою законную трешку и успокоился. А где-то года три назад иду я по Кудаму в Берлине и вижу в оконной витрине их Мейссенского фирменного магазина, ну, ты знаешь, – повернулся он к Лене, и та кивнула ему в ответ, – магазина для нас, – он снисходительно включил Дорина в это «нас», – совершенно неинтересного, поскольку торгуют они современной продукцией, две пешки из моего комплекта. Пришлось зайти, расспросить. И что выяснилось? Во-первых, эти пешки были сделаны недавно по просьбе какого-то человека, у которого их не хватало, но человек этот исчез, не выкупив заказанное. Цена их была – здесь самое важное – по тысяче двести марок за штуку. Когда я спросил, сколько же должен стоить полный комплект таких шахмат в оригинальном варианте, продавец посмотрел на меня, как смотрит взрослый на ребенка, требующего купить ему Эйфелеву башню. Но даже несложный подсчет показывает, что если пешка современная стоит тысячу двести марок, а таких пешек в комплекте шестнадцать, то это уже почти девять тысяч долларов. Фигуры же явно должны стоить дороже и потому что их меньше, и потому что они сложнее в производстве. Берем, скажем, сто пятьдесят процентов от пешечной цены, получаем еще тринадцать тысяч. Итого – двадцать две. Но это, если считать отдельно, а за комплект полагается надбавка – минимум-миниморум – пятьдесят процентов. Итого – тридцать три. Но это еще не все, поскольку пока мы рассуждаем о новоделах. А за настоящие надо сумму умножить по крайней мере вдвое. Итого, по-плохому, шестьдесят шесть, а по-хорошему, больше ста и даже не знаю, насколько больше.

Гришка опять победоносно оглядел собравшихся, будто бы он не потерял, а заработал прозвучавшие сейчас деньги, и приступил к своему теплому салату. Лена рассеянно ковыряла зелень на тарелке. Дорин, все время поглядывая на жену, трудился над «Цезарем» с креветками.

– А вторая история? – спросил он.

– Вторая? – Брайловский глотнул пива и закусил кусочком осьминога.

Есть, пить и говорить у него легко получалось одновременно.

– Как-то были у меня в продаже шахматы Данько, ты знаешь, – он опять повернулся к Лене, – агитационные фарфоровые шахматы тридцатых годов, – пояснил он уже для Андрея. – Не знаю, настоящие или повторы, которые и сейчас делают на Ломоносовском. – («Значит, наверняка повторы…» – подумала Андреевская.) И зашел ко мне один знакомый из спортивных кругов. Увидел он Данько и говорит, что один из крупных наших шахматистов собирает редкие шахматы и что ему эти, которые у меня, наверняка будут интересны. Обещал привести и привел. Мы расставили как попало фигуры прямо на прилавке, и вот я стою над ними с одной стороны, а чемпион – с другой. Я думаю, купит или не купит и какую давать скидку. А он, наверное, прикидывает, нужны они ему или не нужны, и сколько стоит за них заплатить. И нас кто-то из девчонок щелкнул «полароидом». Когда фотография проявилась, выяснилось, что прилавок не виден, видны только фигуры и мы с чемпионом, задумчиво глядящие на позицию. Полное ощущение, что мы с ним играем и он не знает, что делать, какой придумать ход. Так что у меня теперь есть фотография, запечатлевшая исторический момент – как я поставил в тупик чемпиона мира.

– А шахматы-то он купил? – улыбнулась Андреевская.

– Нет, в цене не сошлись, – отмахнулся Гришка. – И почему тебе не нравятся осьминоги? Такая вкуснота, когда на зубах они этак упруго похрустывают.

Дорин сделал предупреждающее движение, но было уже поздно. Лена подхватилась и пулей понеслась к выходу. Андрей бросился за ней.

– Идиот, – оглядываясь на бегу, он выразительно постучал себя пальцем по лбу, – она же не только на вкус и запах реагирует, но и на слова тоже.

Брайловский в ответ недоуменно и извиняючись развел руками.

Когда через пять минут Дорин привел в кабинет побледневшую Лену, здесь уже была и давно ожидаемая Кольцова. У дверей топтался официант. Настя с высоты своего немалого даже для мужчины роста поглядела на входящих, помахала рукой Дорину, а Лену поцеловала в щеку.

– Простите меня, дуру набитую, – сказала она, – за опоздание. И позвонить не могла, потому что телефон дома забыла. Но у меня есть и хорошие новости. – Она подняла свою сумку, в которой что-то громыхнуло. – Господа антиквары, кто хочет заработать? Никому не нужны уникальные старинные шахматы?

ГЛАВА 4

 9 марта, четверг

– Ну что вы смотрите, – спросила Кольцова, глядя на враз онемевшую компанию, – будто бы у меня в ушах бананы? Не нужны шахматы, так и скажите, я их домой отнесу, сама играть буду. Гамбит, дебют и еще цугцванг какой-то дурацкий. И историю их за вредность вашу не расскажу, если так молчать будете.

– Давай историю, – распорядился Гришка. – Ты есть-то сама будешь? Или тебе родная кухня уже поперек горла?

– Эдик, мальчик мой, – обратилась Настя к официанту, – ты принеси мне этого белого, ну ты знаешь, я никак запомнить не могу.

Официант пулей унесся выполнять заказ.

– У тебя ничего не изменилось? – обратилась она к Лене. – В понедельник, как договаривались?

Лена кивнула в ответ.

– Я, между прочим, из-за вас тут свой выходной провожу. – Настя оглядела собравшихся. – Ну что, рассказывать?

– Погоди, – прервала ее Лена, – я считала, что мы на какой-то твой праздник здесь собрались или прошедшее Восьмое марта отметить.

Кольцова выпучила глаза.

– Нет. – Она опять оглядела собравшихся, на этот раз подолгу задерживая взгляд на каждом. – Это чьи-то шутки, да? Меня Альберто едва отпустил, мы с ним третий день в ссоре, только два аргумента подействовало – что у тебя, Лен, сегодня день рождения и что мы сюда идем, а не куда-то еще.

– У меня день рождения в июне, – сказала Андреевская, подозрительно глядя на Гришку.