Сергей Дышев - А сыновья уходят в бой Страница 3

Два взвода Гогишвили в установленное время выходили на связь. Доклады поступали неутешительные. Душманы и их заложники как в воду канули.

— Угораздило же их выехать без охраны, — сокрушенно вздыхал командир взвода связи лейтенант Птицын, который сидел сейчас за большим столом в кабинете Воронцова и вычерчивал график в журнале поступающих сообщений.

В углу ударили большие часы: «Дин-донн!» — пять. Эмалированный круг с римскими цифрами, под ним — медно отсвечивающий маятник за стеклянной дверцей. Подарок первого секретаря городского комитета НДПА. Два флажка — советский и трехцветный афганский — на специальной подставке для часов. Ухоженный кабинет был гордостью комбата.

— Иди узнай, Птицын, — сказал Воронцов, оторвавшись от своих мыслей, — может, какое сообщение есть.

Минут через пять Птицын вернулся.

— Все по-старому, — доложил он.

— Третий день — и все впустую, — в сердцах бросил Воронцов. Несколько раз он испытывал желание хлопнуть дверью кабинета и лично ринуться на поиски. Во главе роты.

Тубол требовал активности. После его звонков Воронцова всегда одолевали тоскливые мысли. Его обижало, что Тубол, требуя от него решительных действий, неизменно подчеркивал: специалистов надо найти во что бы то ни стало. Складывалось впечатление, будто он, Воронцов, этого не понимал. И, во-вторых, не нравились Воронцову постоянные намеки: «Стараться можно по-разному…» Выходит, он не старательный офицер, все, что ни делает, — так, только для виду, а он, Тубол, это прекрасно видит и понимает. «Эх, не дадут дослужить спокойно», — думал Воронцов, доставал грязный платок, сморкался афганской пылью и не вспоминал об отпуске.

«Дин-донн!» — поплыл мягкий тягучий звук. Полшестого.

— Эти часы с ума могут свести, — буркнул Воронцов, не заметив двусмысленности фразы.

Он встал, подошел к окну. Над брезентовым рядом палаток вспыхнули фонари на столбах. Худосочные деревца, посаженные на одном из субботников, гнулись на ветру, как тростники. Хотя в кабинете было тепло, Воронцов физически ощущал, как сейчас холодно на этом пронзительном ветру, и зябко поежился, подумав о роте Гогишвили, которая сейчас далеко, среди гор. На чужой земле. Как они там? Он приказал взводам объединиться и действовать вместе. Только будет ли от этого толк?

Воронцов смотрел на палатки, на людей, которые сновали взад-вперед. «А вдруг Гогишвили уже их проворонил? Эх, надо было отправить Читаева».

Воронцов хорошо помнил, как прибыл в батальон Читаев — буквально через день после его приезда в ДРА. «Ну что, будем вместе служить?» — спросил он его на беседе. Читаев не ответил на риторический вопрос, и Воронцов понял, что подумал лейтенант: «Придется, раз ты комбат, а я назначен к тебе взводным». «С характером лейтенант», — сразу определил Воронцов, и это ему понравилось. Через несколько дней Читаев попал в душманскую засаду. В гиблой ситуации голову он не потерял, когда чуть стемнело, вывел людей под прикрытием дымов. Потом он докладывал, а Воронцов смотрел в чистые лейтенантские глаза и пытался найти в их глубине остатки страха. Но видел лишь, как мерцали холодные искорки спокойствия. И лишь что-то в голосе, наверное, излишнее старание говорить ровно и бесстрастно, выдавало пережитое напряжение. «Ведь как держится!» — думал Воронцов, глядя в невозмутимые глаза, и где-то в душе засомневался, сумеет ли сам быть таким же хладнокровным…

Время вновь напомнило о себе приглушенным баритоном часов.

— Птицын, — встрепенулся Василий Семенович, — начальника штаба ко мне.

— Петр Андреевич, что вы думаете о действиях роты Гогишвили? — спросил он, когда начштаба вошел.

— Я думаю, что на своем участке Гогишвили душманов не пропустит, — тут же ответил капитан Рощин, сразу поняв, что имел в виду комбат. — Иное дело, — продолжал он, — что шансы на успех у нас, да и у всех участвующих в операции малы. — Рощин кивнул на карту. — Мы ведем поиск вслепую, нужны агентурные данные о местонахождении заложников.

— Я того же мнения, — признался Воронцов. — Поиск затянулся… А что делать? Ждать?

— Угораздило же их выехать без охраны! — снова сокрушенно вздохнул Птицын. — А теперь приходится возиться.

Комбат удивленно посмотрел на лейтенанта, выдержал паузу и медленно произнес:

— Птицын, в городе всегда ездили без охраны. Это во-первых. И второе. Идите-ка побыстрей к подчиненным, во взвод.

Лейтенант ошалело вскочил, одернул китель и выбежал за дверь. Начштаба слегка улыбнулся. Воронцов же хмуро сдвинул брови.

— Вот гусь… В общем, надо людей возвращать обратно. Такое будет решение.

VII

Солнце провалилось за горы, стало темно и смутно. Но моджахеды, казалось, нюхом определяли путь; дорога хрустела гравием. Где-то далеко позади по равнине перекатывался пустой луч прожектора. Душманы по-прежнему торопились, подгоняли пленников прикладами и плетками. Шли по ровной местности, потом начали спускаться. На дне оврага группу остановили. Пахло глиной и остывшими камнями. Темным пятном угадывался грузовик. Пленникам приказали забраться в кузов. Потом полезли бандиты. Они кряхтели, переругивались вполголоса, лезли по головам, как огромные пауки, наконец уселись кто на ком, грузовик тут же тронулся.

Здоровенный детина взгромоздился прямо на Шмелева и Сапрыкина и на каждом ухабе ворочался, выбирая положение поудобней, словно и не сидел на людях. От него исходил запах невыделанной овчины.

Всю дорогу Шмелева точила мысль о побеге. Он пытался дать хоть какой-то знак Ивану Васильевичу, с которым его связали. Когда машину в очередной раз тряхнуло, Сапрыкин, улучив момент, хрипло шепнул:

— Ты не торопись, сейчас не время…

Шмелев заерзал и ничего не ответил.

Ехали долго. Казалось, вот-вот грузовик развалится на части и все рухнут куда-то между отлетевших колес. Но машина, как ни странно, с ревом ползла дальше.

Сафаров ругался площадной бранью. Бандит отчаянно бил его каблуком, но Сафаров продолжал поносить его руганью на русском и таджикском одновременно.

— Побереги силы, Сафаров, — подал голос Сапрыкин и тут же получил удар ногой.

Сафаров же, казалось, никого не слышал.

Наконец грузовик остановился. Это было глухое горное ущелье. В темноте угадывалась каменистая дорога. Впереди ярко светилась пещера — в ней метался огонек. Туда и двинулись. В неверном свете костра темные угрюмые стены пещеры и такие же непроницаемые лица душманов казались зловещими. Пленников заставили лечь на землю. Из черноты входа, словно призраки, появлялись заросшие бородатые люди. Они подходили к связанным и обессиленным людям, с любопытством разглядывали их, некоторые пинали ногами, тыкали стволами автоматов. Седобородый старик, узкоглазый и сухой, вдруг вырвал из ножен кинжал и резко занес его над Тарусовым. Тот отшатнулся и вскрикнул. Но старик лишь слегка кольнул Тарусова в грудь. Душманы весело засмеялись. Делали они все без особой злости, но с той долей обязательности, которая всегда есть в поведении победителя по отношению к побежденному.

Появился «Иисус», что-то сказал, и через несколько минут пленникам принесли ведро воды. Руки у всех были по-прежнему связаны за спиной, поэтому, чтобы напиться, приходилось вставать на колени и удерживать равновесие.

Пленников на время оставили в покое. Двое с автоматами остались у входа. Только теперь узники почувствовали, как измотались и устали. Из глубины пещеры тянуло могильным холодом, мерзлый камень, казалось, вытягивал последнее тепло. Многие впали в полузабытье. Не смыкал глаз лишь Тарусов: его била сильная дрожь.

— Что же с нами будет теперь, Иван Васильевич? — шепотом спросил он, повернув голову к Сапрыкину.

Сапрыкин разлепил глаза, глянул на Тарусова.

— Будем ждать, пока не освободят. Если сможем — сбежим.

— Уйти хотя бы одному, чтобы привести наших, — горячо и напористо зашептал Шмелев.

— Уходить надо всем. Захватить у душманов оружие. Одному плохо — поймают. Да и дожидаться тебя с подмогой не станут. Уведут остальных в другое место. А не успеют, сам знаешь, не пожалеют… Бежать надо всем вместе.

Сапрыкин замолчал и закрыл глаза. Попытался заснуть, но прошедшие события вертелись в голове, не давали покоя. Смерть Тихова… Отчетливо и ясно, словно на контрастном снимке, вспомнил, как вскочил навстречу бандиту, а потом — удар… «Останется шрам, — вяло подумал он, — конечно, если буду жив».

И снова с острой болью он подумал о Тихове. Когда его убили, он почувствовал только ужас, все смешалось… Сам напросился, чтобы ему доверили автомат, бравировал… Веселый, простодушный Тихов. В Пензе — жена, ждет с двумя детьми. Теперь вдова.

В чем же была их ошибка? Сапрыкин попытался сосредоточиться. Мешала головная боль. Как еще череп не проломили… Кто же виноват, что они попали в лапы душманов? Они всегда ездили без охраны. Оружие брали так, для порядка. Винить погибшего?