Охота на «Большую Медведицу» - Иванов Алексей Страница 3

Миссионером Андраковский прошел пять миров: предотвращал войны, поднимал падших, строил дома, лечил эпидемии. На шестой планете дикари архипелага Съеденного Капитана повесили Андраковского за ноги на дереве, остальных монахов сожгли живьем и их пеплом присыпали раны бывшего пирата, чтобы рубцы остались на всю жизнь. Ночью соседнее племя напало на мучителей Андраковского, и пират в заварухе бежал. Во вселенной нет любви к человеку – вот что вынес Андраковский из всего этого.

Через месяц в составе наемных рот маршала Тарана Андраковский вернулся к дикарям и выбросил их в море. Наемники едва успевали справляться со всеми заказами Звездного Шара. Мыслительная деятельность Андраковского прекратилась, и жили только руки, которые давили мятежи на Булыжнике, травили сельву на Алмазной Игле, сражались с ордой Пустого Тифона. В лазерном бою в предгорьях Бушуя, пятый квадрант Оцеолы, танк Андраковского был подбит, сам он попал в плен, и его присудили к трем годам каторги сверх двух пожизненных сроков.

Приговор Андраковский воспринял стоически. Он твердо решил раскаяться и загладить вину перед самим собой. Его сослали на Двужильный Тягун в рубидиевые штреки. Через полгода каторги Андраковский озверел заново. Каторга и была каторгой, а вовсе не монастырем или скитом, где послушники умеренно умерщвляют плоть. Андраковский бежал, был пойман и месяц простоял в карцере. Выйдя, он снова бежал, был пойман и бит электробичом. Оправившись, он бежал в третий раз и снова был бы пойман, но его укрыл странствующий художник Афелий-Пропан.

Несколько недель, пока Афелий вез его на станцию «Метеомиморит», Андраковский не отходил от картин. Станция «Метеомиморит» принадлежала Земле. Никогда еще Андраковский не был так близок к дому. Но все его мысли были поглощены живописью.

Он достал холсты и краски и начал писать. Первая картина – «Что я думаю о Галактике» – повергла всех в шок. Потрясенный собственным талантом, Андраковский не отходил от мольберта сутками. Через полгода по Галактике поползли слухи об удивительном художнике. А сам художник вдруг бросил живопись, влюбившись в метеоритчика Надежду. Но Надежда была женой начальника станции, и однажды Андраковский узнал, что станция вообще-то не рассчитана на пассажиров сверх персонала… Андраковский попросил не гнать его еще десять дней, и за эти дни он написал портрет Надежды. А после – разбитый, опустошенный и отчаявшийся – понесся куда глаза глядят и выбросился робинзоном на безлюдную и ласковую планету.

Целый год Андраковский провел в одиночестве и не писал картин. Он думал: если уж он сам не нужен никому, то кому нужны его картины? А через год ради интереса Андраковский на каноэ переплыл море и высадился на атолле, где к своему изумлению встретил такого же робинзона, как и он сам, но только не художника, а философа. Мы все, сказал философ, люди из разных времен, и если мы сумеем рассказать о себе своему времени, значит, жили не зря. Ты, похоже, человек из будущего, до которого сам не доживешь – значит, пиши картины как письма на родину. Они дойдут до будущего вместо тебя. И Андраковский вернулся к мольберту. Еще год он провел наедине с холстами. В его сознании смутно вырисовывался идеал жизни, до этого не ведомый ему: тихая музыка, переливы звезд и рождение красок. Андраковскому хотелось писать картины, а две трети времени у него уходило на сон и добывание пищи. Но все же он был доволен. А на третий год мимо планеты робинзонов пролетали механические орды роботов-кочевников хана Мехмата. Мехмат спустился посмотреть на картины, и по его корпусу текла скупая мужская смазка, выдавленная небывалыми чувствами. Мехмат увез Андраковского в космос. Андраковский подарил Мехмату картину «Мое мнение о смерти коллапсаров». Мехмат отдал Андраковскому новенькую станцию, четыре катера и пятьдесят роботов обслуживающего персонала, а сам, рыдая, скрылся вдали. Андраковский зажил, как царь. К нему прибился бедняга Бомбар, выброшенный самодуром-капитаном за немоту и тупость – последствия неудачного клонирования в лаборатории Граненого Меридиана на Семи Крестах.

Андраковского выбрали секретарем галактической ассоциации живописцев, но сторонники школы маренго и хаки, заслоненные новым талантом, из зависти начали плести козни. За роковое прошлое Андраковский был исключен из ассоциации. У него даже хотели отнять подарок Мехмата – станцию, которую он назвал «Большая Медведица». Андраковский защищался как мог. В бою погибли три катера и все роботы; из их останков Андраковский сам собрал Катарсиса. «Большая Медведица», отвоевавшая независимость, перекочевала на новую орбиту и вскоре была забыта всеми. Слава Андраковского развеялась без следа. Но Андраковский продолжал жить и творить. А чтобы не умереть с голоду и не остаться без энергии, он раз в месяц грабил пролетающие звездолеты. Его душа пришла в равновесие. Он обрел долгожданный покой и наслаждался звездами.

Правда, сейчас покоя не было. Неоконченное полотно тянуло к себе, но Андраковский, слушая музыку, стоял и думал, что если в хвостовую спираль потока, которую он сейчас заканчивал, добавить ультрамарина, а ядро из багрового сделать алым, искрящимся, то это будет картина о любви. Он назовет ее «О чем говорят турбулентные потоки».

Мысли Андраковского были прикованы к вечному вопросу не случайно. Ой, как не случайно.

Два часа назад радар сообщил: приближается неизвестный корабль. Судя по размерам – в самый раз для грабежа. Катарсис включил дальний проектор, и на экране появился среднего тоннажа катер под названием «Санскрит». Вряд ли экипаж больше четырех. Андраковский оставил кисти и велел готовиться к абордажу.

А на «Санскрите» летели всего два человека. Это был свадебный круиз молодой супружеской пары из Сванетии – гляциолога Лалы и тренера школы юных альпинистов Аравиля Разарвидзе. Аравиль сидел в рубке в пилотском кресле перед пультом, а Лала сидела на коленях Аравиля, нежно обнимая его за шею. Аравиль гладил Лалу по волосам и ласково шептал:

– Ты прекрасней, чем самая высокая вершина в миг рассвета, когда все горы лежат в синеве, а она одна, алая, как тюльпан, плывет в мерцающем небе! Ты стройна, словно кипарис, что вырос под сенью огромной скалы, защищающей его от бурь! Твои руки нежны, как шелковые шарфы! Я унесу тебя в горы на недоступные ледники любви, как снежный барс уносит искры солнца на изогнутой луком спине!..

И тут раздался стук по корпусу в районе шлюза.

– О небеса! – завопил Аравиль. – О несравненная Лала, прости мне мой уход, ибо, клянусь Эльбрусом, это какой-нибудь несчастный просит о помощи, и я помогу, чтобы восславить имя твое! Как ни долог будет мой путь, ты только жди и поклянись любить вечно!..

Лала прижалась к груди Аравиля. Аравиль застонал, подхватил любимую на руки, закружил по рубке и осторожно, как бесценный сосуд, опустил обратно в кресло, а сам бросился открывать.

Электронасосы быстро накачали в камеру воздух, и двери разъехались. В клубах морозного пара в коридор вошли Андраковский, Бомбар и Катарсис. Аравиль помог людям снять шлемы.

– Здравствуйте, – сказал Андраковский, пожал руку и деловито пошагал в рубку. Тактика нападения была отработана уже давно. Бомбар – детина огромного роста, но маленького ума – топал сзади, нависая над Андраковским. Катарсис, скрипя с холода и охая, шел третьим, а за пиратами уже бежал ничего не понимающий Аравиль Разарвидзе.

– Здравствуйте, – сказал Андраковский, увидев Лалу.

– Звезда очей! Мы потревожили тебя! – закричал из-за спин пришельцев Аравиль, рванулся к жене и, упав на колени, стал целовать ей руки. Катарсис несколько раз ткнул пальцем в кнопку общего сбора экипажа.

– Это жена моя, несравненная Лала, чей лик подобен сиянию льдов под луной, – ревниво сказал Аравиль, поднимаясь с колен. – Сам я – землянин, а кто вы?

– Есть еще на борту кто-нибудь? – спросил Андраковский, расстегивая куртку, под которой спрятал бластер.

– Мы думали, что мы вдвоем на миллион парсеков! – закричал Аравиль. – Но судьба послала нам трех попутчиков! О, если бы!..