Дом Безгласия - Дэшнер Джеймс Страница 3

– Я бы хотела добавить комментарий, – в разговор вмешалась Хейзел, которой не посчастливилось сидеть по другую сторону от несносного рыгающего Мейсона.

– Слушаю тебя, – ответил я с неподдельным интересом. Хейзел оседлала своего конька. В свои десять лет она обожала рассуждать как какой-нибудь профессор. Никогда не знаешь, что выдаст в следующую минуту. Я нашел дочь в зеркале – возможно, вы опасаетесь, что я не уделяю должного внимания дороге и в любой момент могу погубить своих детей, однако я уверяю вас, это не так, – и улыбнулся. Какая же она красавица! Темнокожая, с черными вьющимися локонами – ни дать ни взять ангел! Вот вам еще одно клише; хотите, жалуйтесь. (Да, скажу сразу, мы ее удочерили. Все мои дети приемные, кроме Уэсли. Четвертый малыш, которого я еще не упомянул, спит на заднем сиденье. Его зовут Логан, как Росомаху из фильмов.)

Хейзел, выдержав торжественную паузу, на миг прижала к губам указательный палец и наконец выдала продуманный комментарий:

– Отрыжка Мейсона воняет. Полагаю, у него проблемы с желудочно-кишечным трактом. Мы должны обследовать Мейсона у опытного терапевта.

Две вещи, которые обожает Хейзел: употреблять слово «опытный» и называть врача терапевтом. Не забывайте, ей всего десять!

– Я соглашусь с велеречивой мадам из Атланты, – добавил Уэсли, – парень воистину смердит. И если я не заблуждаюсь, с двух концов. – Он дразнил Хейзел, но дразнил с такой любовью, что у меня стало тепло на сердце. – Остается надеяться, что терапевт не вынет его внутренности.

После столь неутешительного прогноза Мейсон предсказуемо разразился слезами. Затем плач перешел в рев, да такой, что у меня заложило уши. Впрочем, в семь лет плакать простительно. Логану, про которого не стоит забывать, четыре года; мы до сих пор привязываем его ремнями к детскому сиденью, хотя сын считает позорным лишать свободы такого большого мальчика. Как вы уже могли догадаться, мы с женой после нескольких лет неудачных попыток сумели произвести на свет естественным путем лишь одного ребенка, Уэсли (хотя и старались изо всех сил). А чего мы с моей любимой хотели больше всего на свете, так это большую семью, как у наших родителей. И мы пошли по пути усыновления, собирая детей по всему миру – Африка, Китай, Детройт. Именно в таком порядке.

Моей жены не было в машине; она не слышала ни отрыжек, ни жалоб, ни умничания, и по очень печальной причине. Она умерла за два года до нашей сегодняшней поездки. Находилась в служебной командировке в далеком Сингапуре и погибла при очень подозрительных обстоятельствах. Впрочем, эту историю я поведаю в другой раз. Я рассказал бы больше, однако у нас была такая любовь, которая кажется слишком сильной, чтобы в нее поверили. Так что в следующий раз. Только представьте, как мучительно мне ее не хватает.

Итак, Хейзел рекомендовала призвать на помощь медицинских светил, а Уэсли ее поддержал.

– Вот что, ребята, – объявил я. Мейсон, к моей радости, умолк и захлюпал носом. – Давайте заключим соглашение. Мейсон, тебе разрешается отрыгивать один раз, после того как доешь пакетик чипсов полностью. Хейзел, при очередной диспансеризации я обещаю проконсультироваться с доктором, вернее, с терапевтом, по поводу желудочно-кишечных проблем Мейсона. Уэсли, я позволю тебе сесть за руль после следующей остановки, если ты прекратишь толкать брата. Договорились?

Я по очереди посмотрел каждому из детей в глаза при помощи зеркала – повторяю еще раз, во время этого необходимого ритуала все мое внимание было приковано к дороге, – и каждый из них кивнул. Изо всех троих наиболее удовлетворенным казался Уэсли.

Спустя примерно семь секунд Логан – вы помните, что ему четыре года и он зафиксирован в детском кресле? – проснулся и заявил, непостижимо радостным голоском, что написал в штанишки.

Я сделал глубокий вдох. Затем выдохнул.

И посмотрел на дорогу.

Спустя две заправки, одно переодевание, набег на дешевую закусочную, где можно было затариться, не выходя из машины, десяток бессмысленных и все же порой забавных перепалок и одну глубоко философскую дискуссию с Уэсли по поводу смешивания религий и рас в анализе фанатизма, мы прибыли в бабушкин дом. Понятия не имею, почему дедушка позволял себя так игнорировать, однако дом, где я вырос, всегда ассоциировался исключительно с местом жительства бабушки. В детстве я называл родителей «папа и мама», что постепенно сократилось до «па» и «ма». Как же много имен у простых добрых людей!

Родители жили в прямом смысле в глухомани; их владения тянулись параллельно узкой пыльной дороге – официально она называлась «Мощеная Дорога», – пронзающей фермерские хозяйства Линчберга, штат Южная Каролина. Самая длинная и прямая стрела на свете! Лето было в самом разгаре, воздух над асфальтом раскалился, бесконечная лента дорожного полотна мерцала от жары. Мы неслись мимо последовательно сменявших друг друга сельскохозяйственных культур. Я никогда не уставал созерцать по пути домой эти чудеса – широкие листы табака, белые неровные шары хлопка, наполненные шипастыми семенами, непритязательные стебельки сои. Я приоткрыл окно, и снаружи тотчас хлынули запахи земли, свежей зелени и перегноя, которые смешались в едином порыве, чтобы поприветствовать меня и заверить – я вернулся на родину.

Скоро по правую сторону от дороги показались веранда, кирпичная труба и белый сайдинг насчитывающей сто лет родительской фермы, и все мы на миг испытали благоговейный трепет. Мои дети боготворили этот дом и его обитателей так же сильно, как и я. В отличие от нормальных семей, экономивших каждый доллар, чтобы посетить потрясающе волшебные места, подобные Диснейленду или Нью-Йорк-Сити, мы ехали туда, куда стремились больше всего – к бабушке с дедушкой. В выходные, в летние каникулы, на Рождество. Там мы гостили у моих бесчисленных двоюродных братьев и сестер, дядей и тетей. Съедали горы еды и вспоминали произошедшие на ферме истории.

«То самое место, – думал я, сворачивая на подъездную дорожку, огибавшую передний двор, – то самое место, куда мы все стремились». Во всяком случае, я уверял себя в этом. Возможно, дети хотели увидеть Микки Мауса и просто щадили мои чувства. Возможно, я виноват, что не показываю им большой мир. Вот почему в тот раз над родным домом нависла тень. Впрочем, эта тень не смогла уничтожить мою эйфорию. Даже мыслям о призраке деда Финчера на чердаке старого особняка – я собственными ушами слышал его шаги, клянусь Богом и всеми ангелами – не под силу омрачить мое приподнятое настроение! Вероятно – вероятно! – никакого призрака не существовало, однако мы предпочитали думать, что он реален.

Я отбросил эти мысли прочь, когда на веранде появились родители, и за ними со скрипом захлопнулась москитная решетка. Папа махал нам худой морщинистой рукой; волосы и бакенбарды поседели, кожа высохла на солнце – хоть бейсбольные перчатки из нее делай. Мама улыбалась лучистой улыбкой, торопливо вытирая руки о фартук, чтобы тоже поприветствовать нас. Может, это стереотип, но единственная вещь, которую женщина любит больше, чем приготовление еды, – это приготовление еды на компанию. И никто в жизни не ел ничего более аппетитного, чем вкусняшки из маминой печи или духовки.

– Привет, коллеги! – воскликнул папа, когда я открыл водительскую дверь. Он всегда нас так называет при встрече. Я никогда не понимал, в шутку или нет. – Рад, что вы доехали целыми и невредимыми, и как раз вовремя. Судя по направлению ветра, с юга надвигается ураган.

Для папы прогноз погоды необходим, как воздух.

– Здравствуй, сынок! – Мама заключила меня в объятия, не дав разогнуться, и расцеловала в обе щеки.

Тут из машины высыпали дети, и начался истинный бедлам.

– Баба!

– Деда!

– Мейсон!

– Хейзел!

– Бабуля-дедуля!

– Уэсли!

– Дедушка!

– Бабушка!

– Где мой маленький Росомаха?

– Выпустите меня из этого дурацкого кресла!

Все принялись обниматься; кто-то споткнулся; папа растянул мышцу на спине; вроде бы кто-то украдкой смахнул слезинку или две, однако в суматохе я не запомнил, кто именно. Радость била через край; восхищение по поводу предстоящих недель наполнило воздух, почти как ожидание снега на Рождество. Черт возьми, мы снова у бабушки, а значит, в мире все хорошо.