Андрей Воронин - Личный досмотр Страница 30

Во время допроса Багру не понравилось, как ведет себя Гумпом. Отпустив остальных, он взялся за Гумпома всерьез. Дело происходило в гараже, и, в третий по счету раз развалив головой груду сложенных в углу старых покрышек, Гумпом наконец понял, что шутить с ним никто не собирается.

— Ну, чего я сделал-то? — хлюпая разбитым носом, обиженно спросил он, больше не делая попыток подняться на ноги. — Что за жизнь? Вчера — в озеро, сегодня — в морду... В чем дело, майор?

— Так я же тебя об этом и спрашиваю, — доверительно сообщил ему Багор, включая в сеть переноску на длинном шнуре и вывинчивая из патрона лампочку. — Дай-ка пальчик.

— Зачем это? — быстро спросил Гумпом, убирая руки за спину и живо отползая на заднице в угол, из которого только что выбрался.

— Узнаешь, — пообещал Багор, неторопливо приближаясь к нему с переноской в руке. — Если, конечно, не скажешь мне прямо сейчас то, о чем тебя спрашивают.

— Да что спрашивают-то?! — плаксиво выкрикнул Гумпом. — Ты же не спрашиваешь ничего, как же я могу отвечать?!

— Хорошо, — сказал Багор, небрежно присаживаясь на край верстака и закуривая. — Я тебе помогу.

Кто стоял у дверей хозяйской спальни, когда хозяин в последний раз ездил за город?

— Ну я, — осторожно признался Гумпом, зная, что отрицать общеизвестное бесполезно: Багор сам ставил его на этот пост.

— Ну, — подтолкнул его легонько Багор.

— Чего — ну? — округлил глаза Гумпом.

— Я спрашивал про Сапога, — напомнил майор, задумчиво разглядывая патрон переноски.

— Ну пришел Сапог, — неохотно стал рассказывать Гумпом. — Перекинулись в очко, — Чья это была идея? — перебил его Багор.

— Его, — ответил Гумпом, осторожно трогая разбитый нос. — Он же на бабках помешался, с «линкольном» этим своим трахнутым...

— Угу, — затягиваясь сигаретой, кивнул Багор. — Дальше. Играли на деньги?

— Не совсем, — поморщился Гумпом, и было невооруженным глазом видно, что рассказывать ему не хочется. — Я ставил пятерку, а он...

— А он? — поторопил его Багор.

— Мы договорились, что если он проиграет, то на полчаса подменит меня у двери, — совсем уже неохотно признался Гумпом.

— И он, конечно, проиграл, — закончил за придурка Багор.

— У него был перебор, — сказал Гумпом. — Не понимаю, что тут такого? Какая разница, кому в коридоре торчать?

— Да, — согласился Багор, — разницы никакой.

Он отложил переноску и вынул из кармана пистолет.

Гумпом издал короткий удивленный вопль и пулей метнулся за сверкающую черным лаком корму «чайки», на которой хозяин катал шлюх.

— Не надо, командир, — сказал он оттуда. — Ну не буду я больше, мамой клянусь. За что же меня убивать-то?

— Поверь, есть за что, — сказал ему Багор, обходя машину и беря Гумпома на мушку. — Вот только мараться об тебя, дурака, не хочется. В общем, ты уволен.., с испытательным сроком.

— Как это? — переспросил Гумпом, завороженно глядя на пистолет.

— Будешь себя хорошо вести — будешь жить, — объяснил Багор. — А станешь трепаться — убью. Все, пошел вон отсюда.

Гумпом ушел, пятясь задом и по-прежнему не сводя глаз с направленного на него пистолета. Багор убрал пистолет, выкурил еще одну сигарету и позвонил хозяину, в очередной раз поборов желание бросить все и бежать куда глаза глядят. Останавливало его только то, что под хозяина копал скорее всего какой-то самодеятельный артист: эфэсбэшники не стали бы убирать свидетелей, которые могли пригодиться в суде. Если дело действительно обстояло подобным образом, то шансы выйти из этой истории с минимальными потерями были вполне реальны: героев-одиночек Багор не боялся. Одиночка просто не в состоянии уследить за всем, предусмотреть все и как следует замести следы. Рано или поздно он неизбежно начинает спешить и делать осечки, и вот тут-то можно считать, что его песенка спета. Багор любил время от времени объявлять разным умникам, что их песенка спета.

Еще он любил комфорт, твердый оклад и щедрые премиальные — все то, что давала работа на нынешнего хозяина. Чего он не любил, так это быть в бегах, спать в одежде и все время уворачиваться от чьих-нибудь длинных рук, а сомневаться в том, что у генерал-полковника Шарова длинные руки, ему как-то и в голову не приходило.

Так что сомнения Багра были непродолжительными, и то, что сказал ему по телефону хозяин, лишний раз укрепило его уверенность в правильности принятого решения.

— Оперативная работа, Валера, — сказал хозяин, выслушав его доклад, — отчетливая. Продолжай в том же духе. Глядишь, все и обойдется. Надо бы поискать этого твоего.., как его?

— Сапога, — подсказал Багор.

— Ну и имечко, — хмыкнул генерал. — Так надо бы его поискать, как ты полагаешь?

— Есть, — сказал Багор и долго звонил по телефону разным людям, многие из которых были искренне удивлены, узнав, что он до сих пор жив. У майора Багрянцева были обширнейшие связи, тем более ценные, что он ими не злоупотреблял. Воспользовавшись знакомствами, майор довольно быстро и с немалым удивлением выяснил, что Сапог, оказывается, жив, хотя и не вполне здоров. Незадачливый подчиненный майора Багрянцева загорал в реанимации, где люди в белых халатах пытались отреставрировать раздавленную грудную клетку.

Багор вздохнул, купил цветы и отправился в больницу. Цветы он подарил хорошенькой неприступной медсестре, обернув основание букета стодолларовой бумажкой. Это было грубо, но зато не нуждалось в дополнительных комментариях, тем более что медики, в отличие от, скажем, педагогов, не склонны излишне усложнять жизнь. Сестричка, несмотря на молодость, поняла майора Багрянцева именно так, как было нужно, и, пропустив его в палату, тихо испарилась.

Сапог был похож на утыканный прозрачными трубками гипсовый кокон, из которого тоскливо выглядывал одинокий, со слезой, мутноватый глаз. Багор окинул быстрым взглядом аппаратуру жизнеобеспечения и, найдя выключатель, положил на него руку.

— Кто? — не тратя времени на формальности, коротко спросил он.

Из недр гипсового кокона раздалось хриплое шипение, в котором лишь с большим трудом можно было разобрать отдельные слова.

— Серая «ауди», — услышал Багор. — Кожаный плащ.., падла.., деньги.., убил...

— Не совсем, — сказал майор. — Что ты делал в спальне хозяина?

Одинокий глаз покосился на руку Багра, лежавшую на выключателе, и наполнился слезами. Слезы покатились под марлевую повязку.

— Фотографировал, — прошипел Сапог. — Кейс... бумаги.., сто штук... Сказал, хозяин.., не пострадает.

Сказал.., бизнес. Поймаю — убью.

— Непременно, — согласился Багор, повернул выключатель и вышел из палаты.

Когда пять минут спустя дежурившая у постели Сапога сестричка вернулась на свой пост, ее пациент уже ни в чем не нуждался. Сестричка, как уже было сказано, отличалась сообразительностью и деловым подходом к жизни. Она поняла все с первого взгляда и мгновенно приняла решение. Включив бесполезную теперь систему жизнеобеспечения, она придала лицу испуганное выражение и побежала искать дежурного врача, чувствуя, как похрустывает в нагрудном кармашке и приятно царапает сосок сквозь тонкую ткань халата сложенная вдвое новенькая стодолларовая купюра.

К тому времени, как майор Постышев узнал, какое, оказывается, расчудесное место Старый Оскол, у него на хвосте уже висел Багор. Багор еще не знал, за кем именно он охотится, но не сомневался в том, что очень скоро это узнает.

— Вот такая история, солдат, — сказал Комбат, опускаясь на изрезанную садовую скамейку и, как никогда, остро сожалея о том, что бросил курить. Он чувствовал, что сигарета сейчас не помешала бы.

Сергей стоял, исподлобья глядя куда-то в сторону, и кусал нижнюю губу. Борис Иванович бросил на него быстрый взгляд и торопливо отвел глаза, борясь с неловкостью. Он знал, что поступает правильно, но ничего не мог поделать с ощущением, что обманывает парня.

— Ну, в чем дело? — спросил он наконец, чтобы прервать затянувшееся молчание. — Что ты надулся как мышь на крупу? Всего и делов-то — потерпеть одно воскресенье...

— Или два, — бесцветным голосом вставил Сергей.

— Гм, — сказал Рублев. — Ну, может, и два...

Он обвел взглядом двор интерната, испытывая примерно те же чувства, что и лейтенант Углов при осмотре аэропортовской дежурки: вроде бы все на месте — и спортивный городок, и живые изгороди, тянувшиеся вдоль дорожек, и качели для самых маленьких, и клумбы с поздними цветами, и даже несколько фруктовых деревьев, в кронах которых желтели редкие забытые яблоки, — и в то же время чего-то главного здесь явно не хватало. Стоявшие на лужайке олениха с олененком, выкрашенные свежей алюминиевой краской, имели какой-то сиротливый, заброшенный вид, а светлые, сплошь застекленные корпуса интерната вопреки замыслу архитекторов навевали глухую тоску. Интернат был на хорошем счету, сюда, насколько было известно Борису Ивановичу, частенько наведывались делегации иностранных гостей, но едва ощутимый дух подневольного, безрадостного существования пропитал здесь, казалось, все без исключения, словно Комбат ненароком забрел на территорию тюрьмы. «Души живой здесь не хватает, вот чего, — решил Борис Иванович, нервно барабаня пальцами по колену. — Эх, жизнь...»