Лучший из лучших - Смит Уилбур Страница 30

Завопив от восторга, Ральф сорвался с места. Смеющийся Базо побежал следом, откинув голову и наблюдая за падающими птицами: перья, словно хвост кометы, разлетались позади.

Ястреб падает к земле с добычей в когтях, а сокол нет. Сципиона должна была разжать когти, выпустить гуся, но продолжала его держать. Ральфа кольнуло беспокойство: неужели его любимица сломала ногу или повредила себе что-то в этом ужасном столкновении?

– Радость моя! – позвал он. – Бросай его, бросай!

Соколы не приспособлены для падения с добычей на землю: Сципиона могла оказаться под гусем, и тогда тяжелая туша ее раздавит.

– Бросай! – отчаянно завопил Ральф.

Острые крылья затрепетали, пронзая воздух. Земля с головокружительной скоростью приближалась к ошеломленной птице.

И вдруг она втянула когти, выпуская добычу, и застыла в воздухе: гусь шумно шлепнулся на каменистую землю за болотцем. Охотница грациозно снизилась и села на черную тушку.

У Ральфа чуть сердце не разорвалось от любви и гордости за бесстрашную красавицу.

Сципиона тоненько крикнула, завидев Ральфа. Она оставила добытое с риском для жизни сокровище и охотно далась в руки. Ральф наклонился, задыхаясь от гордости, и поцеловал прелестную головку.

– Я больше никогда не заставлю тебя охотиться на гусей, – прошептал он. – Мне нужно было знать, сможешь ли ты это сделать, – но теперь все, никаких гусей, никогда!

Голову гуся Ральф отдал Сципионе. Изогнутым клювом она разорвала угощение на части и поглядывала на Ральфа, глотая каждый кусочек.

– Она тебя любит, – сказал Базо, поднимая взгляд от огня, на котором поджаривал ломти гусятины, – капли жира шипели на углях.

Улыбнувшись, Ральф поднял любимицу и поцеловал в окровавленный клюв.

– Я тоже ее люблю.

– Вы с ней похожи. Мы с Камузой часто говорили об этом.

– Нет никого храбрее моей Сципионы.

Базо покачал головой:

– Помнишь тот день, когда Бакела чуть не убил меня? Когда он наставил на меня ружье, он был зол как черт и в самом деле готов нажать спусковой крючок.

Ральф нахмурился. Много месяцев прошло с тех пор, как он вступился за матабеле.

– Никогда раньше я не говорил с тобой об этом, – сказал Базо, пристально глядя в глаза друга. – Мужчинам не пристало трепаться, как девкам у колодца. Скорее всего, мы с тобой больше не вернемся к этому разговору, но ты должен знать, что я никогда не забуду… – Базо помедлил и торжественно закончил: – Я никогда не забуду, Хеншо.

Ральф мгновенно понял, в чем дело. Хеншо, «ястреб», – матабеле дали ему имя! Такую похвалу непросто заслужить, это знак глубокого уважения. Отца зовут Бакела, «кулак», а теперь его назвали Ястребом в честь бесстрашной красавицы, которая сидит у него на руке.

– Я всегда буду помнить, мой брат Хеншо, – повторил Базо, Топор. – Никогда не забуду.

Зуга и сам толком не знал, зачем ходил на собрания. Конечно, Ян Черут его пилил, да и две тысячи фунтов стерлингов за осколки Великого алмаза Баллантайна испарились быстрее, чем планировалось, а стоимость постройки подъемников все время возрастала – придется заплатить не тысячу, а все две, но дело-то не в этом. Иногда Зуга впадал в подозрительность, и ему приходило в голову, что Пикеринг, Родс и остальные члены комитета рады увеличению расходов: финансовое давление выжимало из прииска мелких старателей. Цена участков вдоль обвалившейся дороги номер шесть снижалась, а стоимость подъемников возрастала – кто-то скупал участки. Если не сам Родс и его партнеры, то Бейт, Вернер или этот новичок Барнато.

Может быть, Зуга продолжал ходить на собрания, чтобы отвлечься от нерадостных мыслей, а может быть, его завораживала таинственная атмосфера событий. Хотя, если честно признаться, скорее всего, Зугу привлекала возможная выгода – дело пахло хорошей прибылью, а Баллантайна приперли к стене. Не считая самих участков, продавать практически нечего, но продать Чертовы шахты – значит отказаться от мечты. Только не это! Зуга готов был использовать любой другой способ, пойти на любой риск, лишь бы сохранить участки.

– Кое-кто хотел бы с тобой поговорить, – сказал Ян Черут таким тоном, что Зуга моментально поднял взгляд. Прожив бок о бок много лет, хозяин и слуга прекрасно разбирались в интонациях и настроениях друг друга.

– Чего же проще? – ответил Зуга. – Пусть приходит в лагерь.

– Он хотел бы поговорить тайно, подальше от любопытных глаз.

– Честным людям бояться нечего, – нахмурился Зуга. – Как его зовут?

– Не знаю, – признался Ян Черут. Увидев выражение лица хозяина, готтентот торопливо объяснил: – Он прислал мальчишку с поручением.

– Тогда пошли мальчишку обратно. Пусть передаст, что я здесь каждый вечер и готов обсудить все, что угодно, у себя в палатке.

– Как скажешь, – проворчал Ян Черут. Его лицо еще больше сморщилось, став похожим на маринованный грецкий орех. – Значит, мы так и будем питаться кукурузной кашей.

Много недель они не возвращались к этому разговору. Тем не менее однажды возникшая мысль не давала Зуге покоя. Наконец он сам спросил:

– Ян Черут, как там твой безымянный друг? Что он ответил?

– Он сказал, что нельзя помочь тому, кто сам себе помочь не хочет, – высокомерно заявил Ян Черут. – К тому же все прекрасно видят, что мы в помощи не нуждаемся. Посмотри на свой роскошный наряд: голая задница – последний писк моды.

Зуга улыбнулся такому преувеличению: Джордан следил, чтобы штаны отца были аккуратно заштопаны.

– Или вот я, например, – продолжал готтентот. – Я полностью доволен жизнью: ведь ты заплатил мне жалованье в прошлом году.

– Полгода назад, – поправил Зуга.

– Ах да, я забыл, – надулся Ян Черут. – Я ведь уже и вкус пива-то не вспомню.

– Когда построят подъемники…

Готтентот фыркнул:

– Они упадут нам на головы. По крайней мере, тогда не придется переживать, что есть нечего.

В конструкции подъемников обнаружился серьезный недостаток: они не могли как следует натянуть трос, который весил более трехсот тонн, и ломались. В первый же день испытаний, проводившихся на северном участке, сорвало два ворота, и спутавшийся трос полетел вниз. Пятерых чернокожих, спускавшихся в давно заброшенные шахты, чтобы начать работу, выбросило из бешено крутившейся бадьи, и путаница серебристых тросов, словно щупальца прожорливого морского чудовища, обрушилась на людей. Остаток дня потратили на то, чтобы поднять на поверхность изувеченные тела. Комитет старателей закрыл участки вдоль дороги номер шесть – пока подъемники не укрепят.

Работы до сих пор не возобновились.

Зуга вытащил из сундука единственную оставшуюся бутылку бренди, зубами выдернул пробку и разлил напиток в две кружки.

Хозяин и слуга выпили в хмуром молчании. Наконец Зуга вздохнул.

– Передай своему дружку, что я согласен с ним встретиться, – сказал он.

Небо над равниной побледнело от туч пыли. Горизонт казался бесконечным, нереальным, уходящим в никуда. Вокруг ни души – ни стервятника в небе, ни птичьих стаек, ни стада газелей в приземистом кустарнике. Посреди пустынного безмолвия стояли несколько давно заброшенных зданий: крыши просели, глиняная штукатурка местами отвалилась, обнажая деревянный каркас стен.

Зуга слегка натянул поводья, пустив мерина шагом, и развалился в седле с видом человека, совершающего долгое и скучное путешествие. Однако взгляд его под надвинутой на глаза шляпой оставался быстрым и внимательным.

Очень раздражало ощущение пустоты под правым коленом – винтовку пришлось оставить. В приглашении однозначно предупредили: «Оружие не брать. За вами будут следить».

Место для свидания выбрано идеальное: заброшенная ферма посреди голого вельда – ни единого укрытия выше, чем по колено. Да и солнце на западе – очень удобно целиться. Зуга поерзал в седле – от движения большой неуклюжий кольт врезался в бок. Боль, скорее, утешала, хотя толку от револьвера никакого: стрелок с ружьем мог, не торопясь, прицелиться и одним выстрелом уложить приближающегося всадника.