Вячеслав Денисов - Наживка для крокодила Страница 31

– Тогда скажи мне, друг любезный, кто подвиг тебя на телефонный звонок в квартиру Жилко? После твоего звонка произошла перестрелка. Знаешь, Максим, я проверил номер телефона по памяти аппарата. Там высветился твой номер. Случайность, правда? А как ее объяснить?

Обрезанов не побелел лицом. Он потемнел:

– Андрей… Как только ты выехал на адрес, я ушел в дежурку и держал с вами связь через радиостанцию… Ты разве не помнишь?!

Настала моя очередь темнеть лицом:

– То есть… Ты хочешь сказать, что тебя не было в кабинете сразу после моего отъезда?

Макс смотрел куда-то в сторону:

– Суки…

– Это ты точно подметил! Только вот вопрос кто? – осведомился я, прикладываясь к крошечной чашке. – И у меня еще есть вопрос. Меня «пасут». Чья подача? Только не гони. Меня «ведут» в рамках какого-то уголовного дела.

– Если скажу, что не в курсе, все равно ведь не поверишь.

– Точно. Теперь уже не поверю. Видимо, зря я тебя сюда привез. Нужно было в другое место… – Я на мгновение отвлекся, представив ситуацию, которая могла сложиться в то время в кабинете Обрезанова. – Максим, а кто в тот момент мог быть в кабинете напротив, у начальника отдела?

Тот наморщил лоб. У меня сложилось впечатление, что бывший ученик наконец-то начал шевелить мозгами.

– Понятия не имею. Шеф заперся в кабинете с самого утра. – Он вытянул из пачки очередную сигарету. – Я на самом деле не знаю, Андрей… Но ты должен мне верить. Я не способен на это.

– Верить тебе?! – Я наклонился так низко, что пар от кофе стал скользить по моему лицу. – Ты, как последняя сука, сдал меня кабинетным крысам из комиссии и сейчас просишь верить тебе?!

Успокоившись, я отвернулся к стойке. Боря искоса наблюдал за нашим разговором.

Можно расставаться. Обрезанов больше не скажет ни слова. Или ему на самом деле нечего сказать, или он не может этого сделать.

Мы расстались холодно. Он – потому что не знал, что я ему могу предъявить в следующий раз. Я – потому что, во-первых, уже ему не верил, а во-вторых, он представил ситуацию так, что она выглядела очень опасной игрой. Хоть и очень правдивой…

После встречи с Обрезановым прошло что-то около получаса. Еще десять минут оставалось до того момента, как я подойду к вычурному входу в банк, в котором еще недавно заправлял Ванькин отец…

Что происходит, я понял не сразу…

Если быть более точным в выражениях, я вообще ничего не понял. Это теперь я осознаю, что следующее празднование моего дня рождения могло вообще не наступить.

Едва я ступил на проезжую часть улицы Независимости (бывшая Сталина), как слева мои глаза резанул свет фар. То, что это иномарка с хорошо отрегулированной системой зажигания, было очевидно. Я не специалист в автомобилестроении, но отличить рык отечественного авто, сходного с воплем динозавра из «Парка юрского периода», от шума двигателя «иностранца», могу без труда. С тихим шелестом колес, но на огромной скорости меня сбила с ног какая-то махина. Если бы я в последний момент, поджав ноги, не рухнул спиной на ее капот, спасая колени, то… Тогда бы в заключении судмедэксперта было бы написано следующее: «…смерть наступила в результате множественных переломов и иных ранений, несовместимых с жизнью».

Страшный удар об асфальт и еще раз резанувший взгляд свет фар уезжающей иномарки…

Когда я очнулся, вокруг меня была тишина. Дорога здесь такая, что редко кто заедет сюда в поздний час. Всем проще двигаться в объезд, по проспекту Багратиона. Я лежал на животе и не хотел шевелиться. Столько раз приходилось видеть пострадавших после ДТП, что от одной мысли о том, что у меня сломаны ребра, ноги, руки или даже позвоночник, становилось плохо. Вспомнились слова из какого-то фильма: «пошевели пальчиками…».

Я пошевелил всеми сразу и понял, что пострадала, похоже, только голова. Все остальное двигалось, сгибалось и разгибалось во всех предназначенных для этого местах.

Голова трещала как после чудовищного похмелья. Но идти я мог, поэтому, шатаясь, я направился к банку…

Встретили меня в банке как своего, хотя была уже глубокая ночь, и кроме охранников, в здании никого не было. Двухметровые верзилы с бэйджиками на лацканах пиджаков предлагали отвезти меня, калечного, до дома, но я отказался.

Интересно, кто конструктор «Лексуса»? Расцеловал бы его, как родного. Везет меня на себе, как санитар с поля боя…

А вот и знакомая стоянка.

Я прополз все расстояние до квартиры, как игуана, цепляясь за все выступы и впадины лестничных клеток. На всякий случай вытащил «ПМ», тихо открыл квартиру и, стараясь не цеплять предметы интерьера, прошел на кухню.

И очень скоро перед глазами стали всплывать клубы какого-то серебристого фантастического тумана, а дверь в кухню перевернулась под прямым углом…

Рейс «Владивосток—Москва».

Я не выдержала и провела рукой по его лицу. События той ночи пронеслись передо мной, как кинопленка. Вот – шрам на щеке, вот – на брови. Я представила Андрея в крови и содрогнулась. Хотя кровь никогда не вызывала во мне ни ужаса, ни брезгливости. Такая же жидкость, как кофе или чай. И то и другое мы заливаем в себя без всякого страха. Зачем же пугаться, когда что-то выходит обратно?

Но Андрей… Могло ли случиться так, что у нас бы не появилось возможности встретиться?

– Тебе было больно?..

Он как-то странно посмотрел на меня, и на миг мне показалось, что в его глазах загорелись искорки надежды. Надежды на что? Что ты мне интересен, Андрей?! Неужели ты не понимаешь, что я тебя…

Я боюсь произносить это слово! По одной причине – я не говорила его никому. Ни разу. Если ошибусь, не прощу. Себе.

– Не помню. Наверное, – ответил он, даже не пытаясь отстраниться. – Сознание возвращалось ко мне постепенно…

Глава 17

Сознание возвращалось ко мне постепенно. Сначала я почувствовал, что мой нос распирает во все стороны, словно в него вставили по аптечному рулону ваты. Потом ощутил, что мой язык прилип куда-то к небу и совершенно отказывается мне повиноваться.

Говорят, после смерти мозг человека еще некоторое время функционирует и дает команды сознанию о том, что делают с телом. Значит, я уже «разделан» патологоанатомами кабардинского морга… Куда мне сейчас? К апостолу Петру, к вратам рая или чуть пониже?..

С огромным напряжением разлепив глаза, я увидел на стульях перед собой Настю, Ваню, Вьюна и Верховцева. Значит – похороны…

– Слава богу, он пришел в себя!..

Голос Вьюна.

– Настасья, раствор, живо! – отдала команду неизвестная мне женщина в белом халате. Едва чувствительный укол в сгиб локтя, и я почувствовал необычайную легкость…

Окончательно очнулся я через два часа.

– Молодец! – воскликнул Верховцев. – Я думал, до обеда не очнешься.

Чему радуется? И, собственно, как он здесь появился?

– А где Вьюн с Ванькой? – пролепетал я.

Ваня, оказывается, спал. Он тоже получил свою дозу «раствора», а Вьюн уехал к себе на базу предупредить коллег, что берет отпуск на несколько дней.

Вердикт «выездного» врача оказался суровым – две недели жестокого, иезуитского режима, полный покой даже без возможности изучать прессу и тем более смотреть телевизор. Однако…

Через час после приезда Вьюна и через полчаса после пробуждения очумевшего Ивана я был уже на ногах. Ноги ногами, но есть еще голова. Она гудела и обещала неприятности. Не служебные, а физические.

– Андрей, ты что творишь?! – Настины глаза стали красными от отчаяния. – Я…

Она заплакала. Вьюн с Верховцевым ушли на кухню. Там, судя по запаху, жарились котлеты.

Я сел на кровать, притянул к себе девушку.

– Настюша… Ты видела меня – алкаша, теперь подивись на меня – сумасшедшего. Мой первый друг в реанимации, у моего второго друга убили отца. Ты будешь меня любить, если при этом я сейчас лягу на диван и начну пить микстуру из ложечки?

– Да!!! Да! Да! Да!

– Но я сам себя любить не буду, – стараясь не шататься, я поднялся со своего «одра». – А это главное. Потому что… Потому что, Настя, когда я перестану себя любить и уважать, то это же самое по отношению ко мне будешь испытывать и ты. А я такое позволить не могу.

У меня никогда не получалось успокаивать женщин. Их слезы для меня – как стрела, ударяющая в пятку Ахилла. Я обнял ее и неумело стер с лица слезы. Какой я чурбан… Я несколько минут шептал ей, краснея и заикаясь, как мальчишка, до какой степени она дорога для меня, что все будет хорошо, что ничего не может случиться плохого…

Я собрал штаб на кухне. Понятно, что каждое мое слово я пытался представить аксиомой, которую, как известно, доказывать не нужно. В восьмиметровом помещении для приготовления и принятия пищи находились двое моих учеников и Вьюн. Последний слушал меня, внимая каждому звуку, потому что в проблемах сыска понимал столько же, сколько я – в прогревах колес команды «Феррари» перед стартом.