Андрей Воронин - Слепой против бен Ладена Страница 31

– Что за странная мысль? – удивился Сиверов. – То есть странного тут ничего нет, но... В деле оказалась замешана фигура такого масштаба, что я предпочел рискнуть и вызвать вас сюда. Хотя, сами понимаете, мне было бы гораздо легче просто шлепнуть этого подонка во имя высоких идеалов гуманизма и мира во всем мире.

– Будь добр, говори яснее, – потребовал Федор Филиппович.

Сиверов невесело усмехнулся, но промолчал, потому что к ним приближался официант с двумя стаканами виски на серебряном подносе. Судя по тому, как долго он отсутствовал, а также по выражению лица, этот деятель успел поделиться с коллегами недавно полученной информацией о существовании североафриканского государства Тунгусия, населенного по преимуществу алкоголиками европейского происхождения.

– Яснее так яснее, – сказал Глеб, небрежным кивком головы отпустив официанта, который, уходя, дважды оглянулся. – Боюсь, вам придется срочно запрашивать инструкции на самом верху. Надеюсь, вы слышали, что пару дней назад в Зальцбурге взорвалась некая вилла?

– Так я и думал, – произнес Потапчук. – Наш пострел везде поспел... Где ж ты ухитрился раздобыть столько тротила?

– Вы меня обижаете, – заявил Глеб. – Что я вам, шахид? Это был несчастный случай, взорвался баллон с бытовым газом. Правда, большой баллон, так что и тротила не понадобилось... Разве что совсем чуть-чуть. Чтобы из искры, так сказать, возгорелось пламя... Так вот, на вилле проживал некий программист арабского происхождения.

– Чего-то в этом роде я и ожидал, – признался Федор Филиппович.

– Не сомневаюсь. Звали этого умника Халид бен Вазир... Вам это имя ничего не говорит?

– Увы, – ответил генерал.

– А зря. Таких людей надо знать в лицо и по фамилии. Во-первых, это был по-настоящему талантливый программист, а во-вторых, если бы вы знали, чей он родственник, мне сейчас не пришлось бы объяснять, во что мы с вами влипли. Мне удалось поговорить с ним по душам, и он, так сказать, открыл мне свое сердце, выложив все как на духу. Современная химия – это, знаете ли, наука! Некоторые из ее достижений... ну, чего там, вы и сами в курсе.

– Не тяни кота за... гм... уши.

– Никогда не мучил животных. Вы ешьте, ешьте. Ваш аппетит в данный момент находится под угрозой полного исчезновения, так что ешьте, Федор Филиппович, это действительно вкусно.

Подозрительно на него покосившись, Потапчук отрезал кусочек стейка и поднес его ко рту. Мясо таяло на языке, благородный скотч приятно ласкал небо, зажигая в груди теплый огонь, и генерал почувствовал, как настроение у него улучшается, несмотря на мрачные намеки Сиверова. В конце концов, если то, о чем иносказательно толкует Глеб Петрович, окажется правдой, это наверняка будет означать успех – настоящий, крупный. Посему Федор Филиппович решил пока не обращать внимания на интригующие замечания своего агента и ни в коем случае не торопить его – сам расскажет, затем и позвал.

Сиверов порылся во внутреннем кармане твидового, со старомодными кожаными заплатами на локтях пиджака и, выудив оттуда какую-то фотографию, положил ее на стол так, чтобы она была хорошо видна генералу. С аппетитом жуя, Федор Филиппович всмотрелся в снимок.

Ничего особенного он не увидел. Двое мужчин, одетые как игроки в гольф и с клюшками в руках, стояли, улыбаясь фотографу, на зеленой, аккуратно подстриженной лужайке. На заднем плане виднелись какие-то деревья, а над головами мужчин было ярко-голубое небо. Один из запечатленных на снимке игроков выглядел примерно вдвое старше и был на добрую голову выше второго. Оба были гладко выбриты, смуглокожи, темноволосы – арабского происхождения.

– Эта фотография, – сказал Глеб, – лежала на рабочем столе бен Вазира. Тот, что помоложе, в очках, – это он сам. А второй – его двоюродный дядюшка. Насколько я понял, дядю своего наш компьютерный гений прямо-таки обожал. Тот дал ему все – деньги, образование, возможность заниматься любимым делом, спокойную, сытую жизнь в Европе, стабильный заработок, положение в обществе... Он вам никого не напоминает, этот добряк?

Федор Филиппович отрицательно качнул головой, отрезая новый кусочек стейка.

– Ну, – сказал он, видя, что не удовлетворенный таким ответом Сиверов продолжает выжидательно вглядываться в его лицо, – так говорить, конечно, нехорошо, но ты ведь и сам знаешь, что для представителя одной расы все представители другой, будь то арабы, негры или китайцы, выглядят более или менее на одно лицо...

– М-да, – разочарованно произнес Сиверов, – в самом деле... Хорошо, я попробую вам помочь.

С этими словами он вынул из кармана тонкий фломастер, снял с него колпачок и, перегнувшись через стол, принялся быстро и не слишком аккуратно подрисовывать тому арабу, что был постарше, длинную бороду. Федор Филиппович наблюдал за этим процессом, чувствуя, что Глеб не соврал: по мере того как лицо высокого араба обрастало нарисованной бородой, его собственный аппетит улетучивался так же стремительно, как испаряется разлитый по полу эфир.

Если бы не несколько небольших ангаров и не будка диспетчерской, на которой в неподвижном воздухе мертво свисал с длинного шеста полосатый колпак ветроуказателя, аэродром было бы легко принять за припорошенное снегом картофельное поле. Здесь была всего одна бетонная полоса – короткая, рассчитанная на прием небольших частных самолетов. Один из них, похожий на новенькую детскую игрушку, – реактивная птичка со стремительными обводами и сверкающими отполированным лаком бортами – только что совершил посадку.

Трап опустился только после того, как со стороны ангаров к самолету тихо подкатил тяжелый, приземистый "роллс-ройс". Водитель в сером форменном кителе с блестящими пуговицами и старомодной, военного покроя фуражке, ежась от холода, открыл заднюю дверь и застыл у нее, как деревянное изваяние, всем своим видом являя почтительность и готовность услужить. В этой готовности не было ничего от униженной угодливости: водитель просто выполнял свою работу и делал это не только по первому разряду, но и с большим достоинством. Было в нем что-то от потомственного дворецкого, предки которого подавали лордам чай и бренди еще во времена королевы Виктории.

Провожаемые улыбкой хорошенькой стюардессы, по трапу самолета спустились пассажиры. Их было двое: один – высокий сухопарый англичанин с длинным холеным лицом и надменными складками в уголках большого тонкогубого рта, а другой – еще более высокий, смуглый, уже начавший заметно грузнеть мужчина с беспокойным взглядом и гладкой коричневой лысиной среди кучерявых иссиня-черных волос. В руках у сухопарого был плоский кейс из крокодиловой кожи, а его попутчик шел налегке, глубоко засунув руки в карманы дорогого кашемирового пальто, которое сидело на нем, как кавалерийское седло на йоркширском борове.

Сухопарый прошел мимо шофера, как мимо пустого места, и ловко, демонстрируя отменные манеры и наличие большой практики, скользнул в просторный салон "роллс-ройса". Толстяк неуклюже втиснулся следом, потоптавшись около шофера, будто не в силах решить, следует ли с ним поздороваться. Ему явно было не по себе, и, устроившись на мягких кожаных подушках сиденья, он немедленно принялся утирать лицо и шею носовым платком, словно на дворе стоял не декабрь, а середина июля. От него так и шибало крепким дешевым одеколоном, приобретенным почти наверняка вовсе не из экономии, – доходы у толстяка были более чем приличные, – а по той простой причине, что этот мерзкий запах ему нравился. Недовольно поведя носом, сухопарый отодвинулся в самый дальний угол, постаравшись, правда, чтобы это не выглядело слишком демонстративным. Старался он напрасно: толстяк его маневра просто не заметил, а толку из этого ерзанья не получилось ровным счетом никакого – радиус действия одеколона был огромен.

Машина описала по летному полю плавную дугу и, почти незаметно для пассажиров набирая скорость, выкатилась на неширокую проселочную дорогу. За окнами салона замелькали заснеженные поля, живые изгороди, деревья, столбы – словом, все то, без чего невозможно представить себе пейзаж центральных графств доброй старой Англии.

– А воздух здесь хорош, – немного освоившись в новой для себя обстановке, заметил толстяк. – Не то, что в Лондоне.

– Разумеется, – сухо и без видимой охоты поддержал беседу его спутник. – Дым из Бансфилда сюда не долетает. Но Лондон и без того достаточно загазован. Если вам так нравится здешний воздух, – добавил он, заметив, что толстяк извлек из кармана пальто сигару, – вы могли бы воздержаться от курения. У меня слабые легкие, и я с трудом переношу табачный дым.

Толстяк покосился на него с явным неодобрением, словно не мог понять, зачем на свете позволено жить вот таким типам со слабыми легкими, которые и сами не могут в полной мере наслаждаться жизнью, и другим мешают. Он немного помедлил, но все-таки убрал сигару с глаз долой и с недовольным видом откинулся на спинку сиденья. Он не терпел, чтобы разные умники указывали ему, как себя вести. Однако сейчас он предпочел держать язык за зубами, пока не выучит правила игры в полном объеме. Ему здорово повезло с этой новой работой; по правде говоря, за три года, прошедшие с того проклятого дня, когда он в одночасье лишился своей семьи, тучи над ним впервые разошлись и блеснул тонкий лучик надежды. Может быть, все наладится, а сказать пару ласковых словечек сухопарому он еще успеет. Сначала надо осмотреться и понять, какое место в новой для него системе занимает он сам, а какое – этот тип со своим портфелем, манерами сушеной воблы и слабыми легкими...