Тим Уиллокс - Бунт в «Зеленой Речке» Страница 31

Я люблю его…

Она больше не терзалась сомнениями. Некоторое время Девлин сидела опустошенная. В отличие от цивилизованной части ее существа, таящаяся в ней, как и во всех других женщинах, тысячелетняя мудрая старуха не была удивлена или испугана. Старуха эта знала, что Девлин наблюдала за Клейном целый год: видела сетку морщин у глаз, когда он склонялся над зашиваемой раной, видела, как перекатываются мускулы под кожей его рук, следила за тем, как отрастают волосы и у него появляется привычка приглаживать их собственным потом, который постоянно проступал на его костистом лице. И она слушала его смех и его голос и привыкала к его цинизму и манере общения с людьми, которые стремились поделиться с ним своими заботами, и он никогда им в этом не отказывал. Она ощущала его отдающее тюремной пищей дыхание и запах бесполезного дезодоранта из тюремной лавчонки, запах больницы, намертво впитавшийся в его руки и одежду, его собственный запах, исходящий от его кожи. И постепенно влюблялась, что не было секретом для мудрой старухи и совсем не понимала она, Девлин. Теперь все стало ясно и ей.

Девлин не позволила себе задуматься над отношением к ней Клейна. Понятно, что его поведение можно трактовать и так и этак. Не стоит тратить время, играя в „любит — не любит“. Она просто подождет: завтра Клейн выйдет отсюда, и они встретятся в другом мире. Ее это тоже пугало. Впрочем, если уж ей страшно, то Клейн, должно быть, напуган до чертиков. Рей убедил себя, что он самый осторожный, крутой, независимый мужчина. Фактически его поползновения временами казались смешными. Во всяком случае, Девлин. Он внушал себе, что слишком хитер и хладнокровен, чтобы принимать близко к сердцу дела больных СПИДом, Коули или других заключенных. Девлин не винила его за подобный метод защиты. Она просто думала, что эта защита не столь надежна, как полагал Клейн.

Возможно, Девлин и сама такая же. Вела себя точно так же, оправдывая свою напускную независимость необходимостью вести крутую игру. Иногда ей казалось, что она перегибает палку. Ее мать постоянно интересовалась, когда же дочура наконец подарит ей внуков. Своих сыновей, братьев Девлин, она об этом не спрашивала. Девлин предлагали руку и сердце двое парней, она отказала и порвала с обоими: ей предстояли большие свершения. Насколько большие, она и сама не знала. Чем большего она добивалась, тем дальше казалась намеченная цель. Было предчувствие, что искомое здесь, в исправительном учреждении „Зеленая Речка“. Конечно, у нее не достаточно оснований так полагать, но последняя встреча с Клейном придала ей уверенности через ласкавшие ее руки. Однако сейчас она сидела на неудобной скамейке и ощущала разочарование и одиночество: в ней вновь зародилось сомнение. Как может то, что казалось таким неоспоримым, столь быстро измениться? Через двадцать четыре часа Клейн выйдет из тюрьмы, и она, Девлин, встретит его у ворот. Из памяти всплыла фраза: „Дайте мне сока мандрагоры, чтобы я могла проспать все время до прихода моего Антония“. Девлин покраснела: Господи, подруга, что с тобой происходит?..

Из окошка проходной ее окликнул дежурный. Она собрала свои вещи и расписалась в журнале у входа. Опуская в сумку книжку, она заметила зеленоватую журнальную обложку. Вот черт! У нее совсем из головы вылетело, ради чего она сегодня вообще здесь появилась: показать первую статью об их совместных исследованиях:

„СПИД и депрессивные недомогания в изолированных учреждениях: предварительное изучение вопроса, проведенное в государственном исправительном учреждении „Зеленая Речка“.

Авторы: Джульетта Девлин, Рей Клейн, Эрл Коули“.

Девлин скрывала от Коули и Клейна намерение журнала напечатать эту статью, чтобы преподнести им сюрприз. Но Клейн завтра выходит, а она появится здесь никак не раньше полудня, поскольку должна присутствовать на конференции в Хьюстоне. Им никогда больше не собраться втроем, чтобы отпраздновать это событие. Она представила себе одинокую фигуру Эрла Коули, печально топающего по палате, и на глаза ее навернулись слезы. В первую очередь статья нужна именно Коули. Девлин хотелось увидеть его лицо в эту великую для него минуту. Она вспомнила, каким потрясением для нее стала собственная фамилия в журнале; это теперь подобные вещи для нее привычны. Девлин надеялась, что для Коули публикация явится крошечным знаком признательности от имени всех больных, прошедших через его руки. Нет, она должна сегодня же передать ему журнал из рук в руки.

Перед ней остановился сержант Галиндес:

— Что-нибудь не так, доктор Девлин?

Девлин повернулась со слезами на глазах. Она не часто использовала преимущества своего пола — во всяком случае, сознательно, — но сейчас решила, что для достижения благородной цели все средства хороши. Если слезы помогут, так тому и быть.

Девлин торопливо шагнула к Галиндесу и добавила к слезам до вящего эффекта убедительно-профессиональный голос:

— Сержант, мне необходимо вернуться в лазарет. Я забыла нечто очень важное.

Галиндес взглянул в окошко за ее спиной:

— Но вы, как я вижу, уже расписались об уходе?

— Да…

— Это плохо. А что, собственно, стряслось?

Девлин мысленно перечислила кучу возможных поводов. Большинству охранников не было никакого дела ни до Коули с Клейном, ни до их исследований — они не нашли бы в них ничего важного. Но Галиндес не из таких, и Девлин не хотелось ему врать. Взглянув в лицо латиноамериканца, она решилась и, достав из сумки журнал, открыла его на своей статье и протянула Галиндесу.

Тот взял журнал в руки и, не говоря ни слова, быстро пробежал глазами заголовок и аннотацию. Затем, закрыв журнал, он посмотрел на Девлин.

— Примите мои поздравления.

— Коули и Клейн этого еще не видели: в палате умер больной, и я ушла, забыв им показать статью.

— Какие проблемы — я сам отнесу им журнал.

Сердце Девлин упало: этого мало, ей хотелось видеть лица соавторов. Видеть Клейна…

— Клейн завтра выходит на свободу, — пробормотала она.

Галиндес поднял бровь: возможно, на лице Девлин читалось слишком многое…

Она постаралась успокоиться.

— Это труд целого года, уникальная работа. Я просто хочу показать им, как-то отметить…

Галиндес поднял ладонь.

— Понимаю, — произнес он. И снова взглянул на журнал.

Работа в тюрьме требует от персонала, будь то офицер-воспитатель, охранник или вертухай, отбросить во имя служения обществу большинство присущих человеку чувств. Некоторым это удавалось легче других. От Девлин не скрылось, что Галиндес разрывается между желанием следовать букве закона — согласно инструкции каждый визит должен быть заявлен по форме по меньшей мере за день — и стремлением быть великодушным. Такие возможности открываются не каждый день. Видно, думала Девлин, охранник понимает все значение этой статьи для Клейна и Коули. Может быть, он вспомнил время, проведенное им в сальвадорской тюрьме. Когда, возвращая журнал, он посмотрел на нее, она страстно желала своим взглядом растопить его сердце.

— Пошли, — сказал Галиндес.

Девлин просияла.

— Я никогда этого не забуду, — пообещала она. — Мне записаться снова?

Галиндес взглянул на часы и покачал головой:

— Мне нужно успеть в блок „D“ на третий развод и перекличку. Я запишу вас задним числом, только вы никому не говорите. Идем.

Взяв Девлин под руку, Галиндес вывел ее во двор, и они зашагали к больнице по дорожке под главной стеной. Галиндес явно торопился.

— Вам вовсе не обязательно сопровождать меня, — предложила Девлин.

— Нет уж, — возразил Галиндес. — Теперь, когда вы расписались в журнале ухода, никто не знает, что вы здесь, так что я передам вас с рук на руки офицеру Сяню. Когда закончите свои дела, попросите его позвонить мне, я зайду за вами.

— Я вам искренне признательна, — сказала Девлин.

Галиндес кивнул, не сбавляя хода. По дороге он задал ей несколько вопросов по поводу ее исследования, они приятно удивили ее глубиной и пониманием темы. Интересно, подумала она, какой предмет он преподавал в Сальвадоре?.. Уже рядом с лазаретом Галиндес, не останавливаясь, повернул голову и бросил взгляд на тюремные блоки: его глаза сузились, он нахмурился. Подняв руку, он крепко потер шею и затылок. Девлин проследила за его взглядом: в качалке за высоким сетчатым забором несколько мужиков таскали шланги, а несколько других неторопливо возвращались из мастерских к административному корпусу. Прямо напротив дверей больницы протянулась гигантская гранитная спица блока „В“; металлическая дверь задних ворот была плотно заперта. Девлин не видела и не слышала ничего подозрительного, но тревога Галиндеса передалась и ей. Тот поднял глаза на ближайшую сторожевую вышку: стрелок неподвижно стоял на площадке, явно ничего не подозревая. Галиндес повернул голову к больнице: до нее еще метров пятьдесят. А главные ворота остались в четырехстах метрах позади них.