Андрей Воронин - Разведка боем Страница 31

Тарасов тем временем отправился на кухню, где обнаружил в холодильнике бутылку водки.

– Выпьем на дорожку и погоним на вокзал.

– Только не сейчас, и так уже перебор.

– Хочешь сказать, что я на пьяного похож?

– Похож? Да от нас обоих наверняка несет за версту.

– Значит, надо еще, чтоб нейтрализовать.

Клин клином вышибают.

Оприходовав свою порцию в три больших глотка, Тарас протер угол маленького своего глаза сгибом большого пальца.

– Сказать, как судили меня эти суки?..

Стал сбивчиво повествовать про допросы, экспертизу, советы адвоката. За все время совместного пребывания в команде Бубнов не слышал от него подобных откровений. И теперь не хотел бы слышать.

– Что понимает этот судья? Что он вообще может понять? Я до сих пор не помню, что тогда случилось, сам не знаю, виноват я или нет.

До последнего момента Бубнов сохранял относительную трезвость рассудка. Но бутылка из холодильника перевела суммарное количество выпитого в новое качество внутреннего состояния. Потеряв осторожность, бывший завскладом пустился уточнять:

– То есть как?

– Да очень просто. Выпил не так вроде много.

Дело в закуске было, может, там какой-то консервант дал со спиртом химическую реакцию. Короче, не запомнил я толком этих чеченок. Даже потом, когда фотки показывали – как будто первый раз вижу. У одной синяк вот здесь, на правом плече.

– Их раздетыми снимали?

– По-разному. Трупы и так и сяк фотографируют. Главное, синяк на плече, причем только на правом. Ты же, блин, не в Москве складом заведовал – соображаешь, что это означает.

– Надо было сказать на суде. Такое у снайперов бывает.

– Хрен докажешь. На трупе экспертиза ничего такого не зафиксировала.

– Ну, раз не зафиксировала, значит тебе тогда померещилось.

– Да они же штатские уроды. Одно название – военная прокуратура. Погоны ихние – фигня! Разве они знают, куда смотреть?

– Знают прекрасно. Прикинь, сколько они мертвяков перевидали.

– Ты бы уж молчал. Что ты у себя на складе видел: горох, тушенку, кирзу.

Но Бубен был уже не в том состоянии, чтобы опять смягчить ситуацию. Глаза его медленно, но верно выкатывались из орбит.

– По крайней мере у меня руки чисты, понял?

– Что ты хочешь сказать? – своей легкой алюминиевой палкой замкомполка ткнул собеседника в грудь – Что струсил сегодня в кабинете, свалил работу на меня?

– Тебе не впервой безоружных кончать, ты по этой части мастак, – Бубен презрительно сплюнул на пол. – Знаешь, где твое место? На бойне! Чтоб тебе по очереди подводили этих самых.., рогатых. А ты их обухом по башке – раз, раз!

Опьяневший завскладом откровенно нарушил одну из главных заповедей – не напоминать никому из сотоварищей о роковом событии, не попрекать. Ильясу недавно это сошло с рук, но только потому, что остальные пресекли инцидент на корню. Теперь все обстояло по-другому: прошлое увязалось с настоящим, образовало гремучую смесь.

– Да я офицер! Я Родину защищал в Бамуте, в Алхан-Кале! Таких тыловых крыс, как ты…

– Родину солдаты твои защищали и лейтехи! – Бубен швырнул свой пустой стакан в дальнюю стенку, – Барсков, я еще понимаю, офицером был, Воскобойников тоже. А ты? Какой ты, на хер, офицер? С тебя перед строем погоны сорвать надо было!

Тут Жора увидел, что на него нацелен пистолет и вмиг протрезвел. «Господи, что я болтаю, какое мне дело до всего этого? Он же больной, псих, с ним нельзя так!»

Исправиться Бубнов не успел – будто невидимым обухом ударило его по лбу, и свет в глазах померк.

Глава 21

Когда противник открыл стрельбу, Сиверову стало полегче. Пусть глаза его не давали в темноте такую же отчетливую картину, как хороший инфракрасный прицел. Зато всего лишь по одному крохотному вкраплению в фиолетово-сине-черной мозаике ночи возникал условный образ цели.

Враги приблизились на дистанцию огня, и Глеб оказался в своей стихии. Вот он заставил замолчать одного стрелка, другого. Из своих его поддерживали только Самойленко и Николаич. Остальные, пораженные слабостью и удушьем, едва смогли отползти от домика.

Спецназовец в черном платке догадался сразу отшвырнуть подальше две дымящиеся банки.

Но третья обкуривала Ильяса, который почти не двигался с места, оставался лежать на животе, судорожно дергая всеми частями тела.

Будто пловец перед погружением, Сиверов набрал полную грудь воздуха, который здесь, рядом с ним, был еще относительно чистым. И рванул к ингушу, прокатился метров десять по ровной, без всякого уклона плоскости земли, где вращение то и дело тормозили жесткие стебли сорняков. Отбросил банку к забору, схватил парня за шиворот и потащил в глубь лагеря.

Перестрелка продолжалась дольше часа. Щитовые домики запросто прошивались пулями – хоть две, хоть три стены за раз. Больше в лагере укрыться было негде – разве что за постаментом однорукого гипсового пионера. Приходилось вести огонь, почти не отрывая голову от земли. И стрелять только одиночными – после боя в Баламаново так и не удалось восстановить запас. Хорошо хоть у деда, который тянул к себе в сторожку все подряд, удалось разжиться двумя десятками патронов – их старик пару лет назад отобрал у малолетнего внука.

Враг отступил, признал свое поражение, когда патронов на всю команду осталось меньше десятка. Раненых на этот раз не было, но факт не подлежал сомнению – каждый следующий по счету приступ будет опасней предыдущего.

О немедленной эвакуации не могло быть и речи. Кроме Глеба, Самойленко и Ди Каприо никто не мог держаться на ногах. Сиверов тоже чувствовал невероятную тяжесть, будто превратился в чугунный памятник самому себе.

К счастью, подул ветер, прочистил затуманенный, отравленный воздух. Опустошенные «банки» перестали дымить, и дышать полной грудью стало уже не опасно.

Одурманенных ребят кое-как сложили рядом на траве.

– Нет Барсика, подсказал бы, что с ними делать, – с трудом шевелил губами Самойленко.

– Это не смертельно, – медленно проговорил Сиверов. – Просто отключает на время.

– Ствол вниз тянул, как будто десять тонн на мушке.

– Мой тоже.

Говорить спецназовцу было тяжело, но еще одно важное соображение оставалось невысказанным:

– Теперь уж на все сто ясно… Кормилец закладывает… Если б кто из нас… Подсказал бы, что патронов с гулькин хрен.

– Чепуха. Не Кормильцев это.

– В любом случае деньки его сочтены, – со свистом выдохнул рябой спецназовец. – Сегодня к вечеру, я думаю, вернутся ребята.

– Надо встретить, чтоб не нарвались.

Ди Каприо сидел в стороне, привалившись спиной к стенке щитового домика с аккуратными отверстиями от пуль. Глаза его были закрыты веками такого же неприятно розового цвета, как и все лицо.

Прорезь рта почти не шевелилась в те редкие случаи, когда Николаич произносил вдруг несколько слов. Вот и сейчас глухой невыразительный голос выходил как будто прямо из грудной клетки.

– В самом деле, – согласился спецназовец. – Эти сволочи могли здесь растяжек понаставить.

– Если поставили, то слабенькие, чтоб только кость раздробило, – уточнил Николаич.

Все верно. Для врага гораздо предпочтительнее взять их живьем.

К середине дня все более или менее очухались.

Самойленко с Ди Каприо успели внимательно осмотреть окрестности и в самом деле обнаружили шесть растяжек. Кроме этого – стреляные гильзы, пятна крови и разбитую пулей малогабаритную рацию.

Мнения в команде звучали разные:

– Вряд ли они далеко ушли. Может быть, запросили уже подкрепление?

– Не должны второй раз подряд сунуться. Им внезапность важней всего.

В одном все были согласны. Надо просчитать вероятный маршрут Бубна и Тараса, встретить их заранее, чтоб не попали в западню. Последним влившийся в команду человек в белесых, теперь уже основательно перепачканных джинсах уверенно набросал на стене щитового домика план местности.

– Цены тебе нет, Глеб. Про Баламаново все знаешь и здесь как дома ориентируешься.

Лет двенадцать назад его до тошноты пичкали информацией. Он казался сам себе мусорным ящиком, куда сваливают без разбора атласы автомобильных дорог, топографические карты, планы зданий, бессчетное число цветных и черно-белых фотографий – лица, вывески, мосты.

Долгие годы он таскал за собой свою память, как длинный невидимый хвост. Не раз и не два возникало искушение укоротить этот хвост наполовину, разрешить себе забыть то, другое, третье.

Он даже к Федору Филипповичу обращался за разрешением.

Поколебавшись, генерал Потапчук согласился, что от некоторых сведений можно избавиться во имя лучшей сохранности остальных. Но окончательную «команду на уничтожение» должен был дать сам Слепой, наедине с собой. И в последний момент не стал облегчать себе ношу. Эти сведения уже стали частью его "Я", в них проросла кровеносная сеть его сосудов. Ничего, он потаскает еще за собой этот груз…