Четыре сезона - Кинг Стивен Страница 31

– Канкан?

– Это были какие-то немыслимые па… Многие при этом хохотали…

– Мрак, – сказал Тодд и показал на буше Дюссандера. – Вы что, не будете?

Дюссандер не ответил. Взгляд его застилала дымка воспоминаний. Сейчас он был далек и недоступен, как обратная сторона Луны. Все чувства смешались – отвращение и… и… неужели, ностальгия?

– Казалось, этому не будет конца. И тогда я приказал открыть огонь. Узнай об этом начальство, мне бы не поздоровилось. Фюрер тогда объявил, что каждый патрон – наше национальное достояние. Но этот хохот… я не мог, не мог я больше…

– Еще бы, – согласился Тодд, приканчивая второе пирожное. «Остатки сладки», как любила повторять мама. – История что надо. Вообще вы рассказываете что надо, мистер Дюссандер. Вас только расшевели.

Тодд поощрительно улыбнулся. И Дюссандер – да-да! – Дюссандер, сам того не желая, улыбнулся в ответ.

Ноябрь 1974 Дик Боуден, отец Тодда, человек прямой и недалекий, отдавал предпочтение консервативному стилю одежды. Дома он надевал очки без оправы, имевшие обыкновение съезжать ему на нос, что делало его похожим на директора школы. В настоящий момент сходство довершал табель с оценками за первую четверть, этим листком он грозно постукивал по столу.

– Одна четверка, четыре тройки и одна двойка. Двойка! Это же черт знает что, Тодд, мама старается не подавать виду, но она совершенно подавлена.

Тодд стоял потупившись. Когда отец чертыхается, тут уже не до улыбок. – У тебя никогда не было таких отметок. Двойка по алгебре! Как это прикажешь понимать?

– Сам не знаю, папа. – Тодд упорно разглядывал свои кеды.

– Мы с мамой считаем, что ты проводишь слишком много времени у мистера Денкера. А учеба побоку. Придется сократить ваши свидания… во всяком случае, пока не подтянешься.

Тодд резко поднял голову, и на мгновение Боуден-старший увидел в глазах сына холодную ярость. В следующую секунду взгляд уже был нормальный, открытый, ну разве что чуть-чуть несчастный. Не иначе – показалось. Чтобы Тодд разозлился на отца – такого не бывало. Они ведь друзья. Никаких секретов друг от друга. Что Дик Боуден изредка изменяет жене со своей секретаршей – это не в счет, не рассказывать же о таких вещах, в самом деле, подростку сыну… тем более что это ни в коей мере не отражается на семье. Да, его отношения с сыном были, можно сказать, образцовыми, еще бы не образцовыми, когда окружающий мир словно с катушек сорвался – старшеклассники балуются героином, а ровесники Тодда попадают в вендиспансер.

– Не надо, пап. Зачем наказывать мистера Денкера, когда во всем виноват я. Он же без меня совсем пропадет. А я подтянусь, правда. Эта алгебра… я просто сразу не врубился. А потом мы с Беном Тримейном позанимались, и я начал соображать. Честное слово.

Дик Боуден понемногу смягчался. На Тодда нельзя было долго сердиться. И его слова, что нельзя наказывать старика… с этим трудно не согласиться. Бедняга так ждет его всегда.

– Ты, кстати, не представляешь себе, как наш математик разбушевался. Он многим поставил пары. И даже три или четыре кола.

Боуден в задумчивости кивал головой.

– А к мистеру Денкеру я по средам, перед алгеброй, ходить не буду. – Отцовский взгляд словно бы подсказывал Тодду правильный ход мыслей. – Буду заниматься как бобик, вот увидишь.

– Тебе он так нравится, этот мистер Денкер?

– А что, он молодчина, – ответил Тодд вполне искренне.

– Ну хорошо. Будь по-твоему. Но чтобы к январю все вошло в колею, ясно? Я думаю о твоем будущем, а о нем, между прочим, надо думать уже сейчас. Уж я-то знаю.

Так же часто, как мать повторяла: «Остатки сладки», отец говорил: «Уж я-то знаю».

– Я понял, – серьезно, по-мужски произнес Тодд.

– Тогда за дело. – Дик Боуден хлопнул сына по плечу. – Полный вперед! – Есть! – отозвался Тодд и изобразил на лице ослепительную улыбку. Дик Боуден провожал глазами сына не без чувства гордости. Что там ни говори, а таких, как Тодд, еще поискать. И с чего это я взял, что он на меня разозлился, подумал Боуден-старший. Мне ли не знать своего сына. Да я читаю его мысли, как свои собственные. У нас с ним полный контакт. Исполнив отцовский долг, Дик Боуден развернул чертежи и, посвистывая, погрузился в работу.

Декабрь 1974 Тодд держал левую руку за спиной. Когда дверь открылась, он протянул Дюссандеру большой сверток.

– Веселого Рождества!

Дюссандер поморщился от его крика и сверток принял без видимого удовольствия. Он осторожно держал его на весу, точно боясь, что вот сейчас пакет взорвется. На улице шел дождь, и Тодду пришлось спрятать подарок под плащ. Зря, что ли, он заворачивал его в яркую оберточную бумагу и перевязывал цветной лентой.

– Что это? – без особого интереса спросил Дюссандер по дороге на кухню.

– Откройте и увидите.

Тодд достал из кармана банку тонизирующего и поставил на стол.

– Но сначала опустите жалюзи, – добавил он заговорщицким тоном.

Дюссандер сразу заподозрил неладное.

– Жалюзи? Это еще зачем?

– Мало ли… вдруг кто следит за вами, – улыбнулся Тодд. – Разве за столько лет это не вошло у вас в привычку?

Дюссандер опустил жалюзи. Затем налил себе виски. Затем развязал ленту. Подарок был завернут так, как может завернуть только мальчишка, у которого в уме вещи поважнее – посмотреть футбол или погонять во дворе шайбу. Бумага тут и там порвана, все сикось-накось, скотч налеплен где попало. Вот что выходит, когда за женское дело берутся нетерпеливые руки подростка. Но Дюссандер, к собственному своему удивлению, был все же тронут. Позже, когда прошел первый шок от увиденного, он подумал: «А ведь я мог бы и догадаться».

Это была форма. Черная эсэсовская форма. Вместе с сапогами.

Дюссандер растерянно переводил взгляд с содержимого на броскую наклейку: «ПИТЕР». МАГАЗИН МОДНОЙ ОДЕЖДЫ, С 1951 ГОДА К ВАШИМ УСЛУГАМ!

– Нет, – глухо произнес он. – Не надену. Это, знаешь, уже чересчур. Умру, а не надену.

– Вам напомнить, что они сделали с Эйхманом? – с металлом в голосе спросил Тодд. – Старым человеком, далеким от политики. Так, кажется, вы говорили? Кстати, я всю осень откладывал деньги на это дело. Восемьдесят долларов, между прочим, вместе с сапогами. Если не ошибаюсь, в сорок четвертом вы все это носили. И с удовольствием.

– Ну, гаденыш! – Дюссандер замахнулся кулаком. Тодд стоял не шелохнувшись, глаза блестели.

– А ну, – сказал он, – попробуйте ударьте. Только пальцем троньте.

Дюссандер опустил кулак. Губы у него подергивались.

– Исчадие ада, – пробормотал он.

– Надевайте, – сказал Тодд.

Дюссандер взялся за пояс халата… и остановился. Он смотрел на Тодда рабски, с мольбой.

– Ну пожалуйста. В мои годы. Мне трудно.

Тодд покачал головой – медленно, но твердо. В глазах все тот же блеск. Ему нравилось, когда Дюссандер молил о пощаде. Вот так же, наверно, когда-то молили о пощаде его самого. В Патэне.

Халат Дюссандера упал на пол, он стоял перед ним в одних трусах и тапочках. Впалая грудь, небольшой животик. Костлявые стариковские руки. Ничего, подумал Тодд, в форме все будет иначе.

Дюссандер начал облачаться.

Через десять минут он был одет. Хотя плечи висели и фуражка сидела кривовато, но зато эмблема – мертвая голова – безусловно смотрелась. Во всем облике Дюссандера появилось этакое мрачное достоинство… по крайней мере в глазах мальчика. Впервые он выглядел так, как, по мнению Тодда он должен был выглядеть. Да, постаревший. Да, потрепанный жизнью. Но снова в форме. Не старпер, коротающий свой век перед «ящиком», обросшим пылью, с допотопными рожками, обмотанными фольгой, – нет, настоящий Курт Дюссандер. Упырь из Патэна.

Сам Дюссандер испытывал отвращение и чувство неловкости… и еще, пожалуй, не сразу осознанное облегчение. Он презирал себя за эту слабость, которая только подтверждала, что мальчик сумел прибрать его к рукам. Он был пленником Тодда, и с каждым разом, когда он смирялся с очередным унижением, с каждым разом, когда он испытывал это чувство облегчения, мальчишка забирал над ним все большую власть. Но факт оставался фактом: его чуть-чуть отпустило. Подумаешь: сукно, пуговицы, кнопки… и жалкая, к тому же, имитация. Брюки почему-то на молнии, а не на пуговицах. Не те знаки различия, покрой скверный, сапоги из дешевого кожзаменителя. Словом, театр. Как говорится, с него не убудет. Тем более что…