Высший пилотаж киллера - Басов Николай Владленович Страница 32

– Где в следующий раз будете веселиться?

– Ну, где-то по Ленинградке, в районе Малина.

– Когда?

– Я…

– Когда? – Я помолчал. – И учти, еще раз заставишь повторить вопрос, будешь лечить ноги. А если разозлишь, то и вовсе придется пули из башки выковыривать. Сам не сможешь, в морге помогут.

Он кивнул.

– Завтра, в полночь. У нас всегда все в полночь происходит. Сатана все-таки нас защищает…

Я скептически посмотрел на него. Встал. Поставил машину на предохранитель.

– И сегодня?

– Только ты, знаешь… – он поднял голову.

Я размахнулся и изо всей силы вмазал ему рукоятью автомата в челюсть. По треску кости стало ясно, что пару зубов ему придется вставлять. Я только надеялся, что уже в тюремном госпитале. Там это делают очень плохо и очень больно. Если вообще до этого доходит.

– Я все знаю, – сказал я ему на прощание и ушел.

Про себя я подумал, что теперь многое будет зависеть от того, о чем он догадывался, а о чем нет. Но это должно было выясниться довольно скоро.

Глава 33

Я сидел в своей машине, поставленной уже на знакомом месте, и злился. Я злился, что не выяснил, как он будет врать про деньги, про свои доходы, а это стоило бы послушать. И еще – что начальники сняли «наружку».

И вот приходится сидеть и смотреть, что будет. Но просто уехать я тоже не мог. Никогда бы не простил себе, если бы что-то произошло незамеченным. А то, что должно произойти, – я знал точно.

Вообще-то, даже в блатне для наблюдения используют кого попроще, мальчишек, порченных фраеров, штымпов, но с этим в нашей Конторе считаться не желали, и вот приходилось работать мне. Никуда не деться. Впрочем, я решил сидеть не больше часа. Если за это время ничего не произойдет, значит, он будет звонить, и я обязательно получу его разговоры в сводке Шефа. Но и меньше сидеть мне нельзя было, потому что Жалымнику нужно было привести себя в порядок, кое-что собрать, и лишь потом он вздумает винтить, если вздумает. А моим делом будет – посмотреть, куда и к кому он уваливает.

Пока все было тихо, я представил себе, что он говорил правду. Если на даче подстроил взрывное устройство не он, если с ним работал не Метеля, который, по всей видимости, был его корешом, значит, я не учел какую-то вторую силу, выступающую против меня. И это был тупик, дальше я ничего даже представить не мог.

Поэтому я решил зря нервы не тратить, надеяться, что Жалымник просто артист и потому не раскололся, и потому же не дрогнул, когда я ввалился к нему первый раз – что тоже смущало меня, – а вот сейчас он устроит что-нибудь, что выдаст его с головой, и я с блеском завершу это дельце.

Вот так я себя уговаривал, хотя ни минуты не надеялся на это по-настоящему, не надеялся, что расследование может быстро кончиться тем, что завтра около Малина возьмут всю банду, и пришьют срока, и выбьют из кого-нибудь хоть что-нибудь о Веточке.

Но тут из подъезда вышел Жалымник. Он был в темных очках, чтобы скрыть синяки под глазами, и нес коробку от немецкого пива. В коробке что-то было, мне очень захотелось посмотреть, что именно. Я уже было положил руку на дверцу, чтобы выскочить и обшмонать Жалымника, пока он будет греть машину, но он греть ее не стал. Просто сел, швырнул коробку на заднее сиденье и выкатил на проезжую часть перед домом.

Мы вышли на Волоколамское шоссе, потом покрутили по Соколу. И вот тут у меня зародились подозрения, что он меня увидел и решил избавиться. Уж очень он странно задергался, смысл в его передвижениях пропал.

Мы прошлись по Марины Расковой, по Песчаной, вдруг повернули и по Алабяна вновь оказались на Соколе. Теперь сомнения у меня не было.

Теперь он шел очень быстро. Чтобы не потерять его на очередном светофоре, мне пришлось подобраться совсем близко. Ну, думаю, если он ошибется и куда-нибудь вмажется, прижму его и все-таки обшмонаю. Но он всегда выкручивался.

За площадью перед Белорусским он ушел вправо, едва не сцепился с тремя машинами одновременно у Тишинки и спасся, только заехав на бордюр совершенно нелепого и уродливого памятника брежневской поры, кажется, имени Дружбы народов, который по всей Москве даже добропорядочные граждане с первого же дня называли Гогин Член, намекая на его сугубо фаллическую форму и странные буквы, пущенные сбоку, как блатная татуировка.

Потом он что-то попытался сделать на Кольце. Мне удалось не столкнуться с грузовиком, хотя правый бок я ободрал изрядно. На Зубовской он покружил, хитро пройдя через двор дома, примыкающего к Академии Фрунзе, и вернулся назад, а я мысленно поблагодарил его, потому что ловушка для дураков была отменная. Я сам не мог до площади перед Павелецким вокзалом понять, почему он от меня там не оторвался. Наконец на Таганке, выйдя из правого ряда налево, подрезав сразу три ряда машин, он пошел вниз по Радищева, мимо двадцать третьей больницы, в которой я как-то лечился от очереди из самодельного автомата.

К этому времени мне удалось уже заметить, что за нами идет по меньшей мере три гаишные машины – один «ВАЗ», один новенький «мерс» и еще «газон» военной автоинспекции. Они орали невероятно, они пытались что-то выкрикивать мне по громкоговорителям, именуемым в просторечии матюгальниками, они визжали на поворотах, но все-таки отставали, и я бы мог, наверное, уйти от них, если, конечно, они не перегородили впереди движение намертво, или в укромном месте не выставили какой-нибудь «скорпион», или другую такую же прелесть.

Но в любом случае до сих пор я держался молодцом. А вот на выходе перед высоткой я дал маху – чуть отпустил Жалымника вперед. А он, наоборот, поддал и через мост через Яузу перелетел, как в «американских горках» или же в американских фильмах, так что от крыльев искры полетели, когда приземлялся. Потом он очень лихо развернулся и ушел налево, на Большой Устьинский мост через Москву-реку.

А я тоже перепрыгнул через Астаховский мост через Яузу так, что у меня едва невесомость в машине не возникла, попытался повернуть, но тут справа выкатил трамвай.

Вообще-то, трамваям всегда все уступают, потому что, как ни лебези потом, а сцепившись с ним, ты будешь всегда виноват. И может быть, это правильно. Но это у трамвайщиц вырабатывает ложное чувство уверенности, что они превыше всего, а мне попалась, как на грех, самая отпетая из них, она перла, как танк на параде через Красную площадь в прежние времена, и я понял, что лечу, не могу затормозить и врежусь в нее обязательно.

Тогда я повернул каким-то совершенно каскадерским образом влево и с оглушительным скрежетом врезался правым боком в трамвайный вагон. Именно тут, ни секундой раньше, он остановился. И у меня заглох мотор. Потому что расцепиться без помощи трамвая я теперь не мог, а помощь его должна была заключаться в том, чтобы он, в порядке исключения, не останавливался.

Но он остановился, народ в окошки стал с интересом все происходящее рассматривать, девица высунулась в форточку своей кабины и стала что-то очень смачное выкрикивать. Я тоже вылез, нужно же было объяснить ей, чтобы она хоть пару метров еще проехала.

Но объяснить я ничего не успел. Через мост, тоже изрядно подпрыгивая, но все-таки пониже, чем мы с Жалымником, вынеслись три машины нашей дорожной полиции, затормозили удачнее, чем я, а потом все, как в американском боевике, повыскакивали и наставили на меня свои «пушки».

А я смотрел, как через Устьинский мост на очень тихой, прямо лицемерно правильной скорости переползает черная как смоль «Ауди», а мне до нее на этот раз не добраться ни за что в жизни.

Глава 34

Шеф вытаскивал меня из ментуры часа три. Когда мы наконец вышли на свежий морозный воздух и пошли к моей машине, поставленной на служебной стоянке, потому что к тому моменту, когда ее кто-то отвел сюда, в ГИБДД, в моем кармане уже нашли липовое удостоверение о том, что я сам вроде бы гаишник. И хотя никто не сомневался, что я уголовный авторитет, а не нормальный мент, меня-таки обеспечили минимумом комфорта.