Михаил Серегин - Государственный киллер Страница 33

В этот момент дверь отворилась, и вошел высокий черноволосый человек с атлетической статной фигурой, и при виде его Василий испуганно вздрогнул и облизнул пересохшие губы.

– Это по какому поводу ты пугаешь мной этих шайтанов, Серега? – весело спросил черноволосый, поигрывая левой рукой плетью с резной рукояткой и фигурным позолоченным набалдашником.

– А вот по такому, что двое каких-то ребят с обезьяной… – И Никольский спокойно выложил происшедшее буквально два часа назад.

Красивое смуглое лицо Маметкула все больше мрачнело, а черные брови зловеще заиграли под прорезавшимся морщинками лбом. Узенькие ноздри раздулись и, не дожидаясь окончания рассказа Никольского, он повернулся к парочке амбалов и, с разворота вытянув плетью по спине Василия, скверно выругался, полыхнув бешеным взблеском красивых темных глаз.

– Да как вы смели, псы! – заорал он и еще раз ударил – уже не Василия, а второго парня, который все это время молчал. На этот раз Маметкулов бил набалдашником, да так неудачно – или, быть может, наоборот, удачно, – что удар пришелся точно по виску. Возможно, так бы и не случилось, не отшатнись тот так резко.

Но сейчас тяжелая рукоять плети врезалась прямо в голову парню. Тот некоторое время постоял на дрожащих неверных ногах, бессмысленно и невидяще глядя перед собой, а потом ноги подломились, и он упал и покатился, как соломенная кукла.

Василий охнул и бросился поднимать упавшего товарища, а Маметкул вытер ребром ладони увлажнившийся лоб и спокойно, словно ничего этого и не было, произнес:

– Я сейчас когда ехал сюда… там на указателе «Монастырский сад» какой-то урод стер первую букву в слове «сад». Так что получилось забавно.

– «Монастырский ад»? – усмехнувшись, выговорил Никольский, потом посмотрел на все еще копошащегося на полу Василия и спросил:

– Ну, что там с ним?

– Кажется, он того… все, – не поднимая головы – или просто не смея поднять ее, – ответил тот.

Маметкул меланхолично пожал плечами и обратился к Никольскому:

– Да, Серый… ты не досказал мне историю про этих парней с обезьянкой.

– Все это почему-то напоминает мне анекдот, – произнес Никольский. – Семеро козлят бьют копытами серого волка. Волк кричит: «Да что же это вы делаете, волки позорные?» А они ему: «Молчи, козел!»

Он повернулся к снисходительно ухмыляющемуся Маметкулу и после некоторой паузы добавил:

– А про этих парней с обезьянкой… Василий предполагает, что они проживают в Щукинском. Разумеется, не постоянные жители, а гостят у кого-нибудь.

– Я сам займусь этим делом, – жестко бросил Маметкулов. – Не может быть, чтобы не осталось следов. Тем более что в Щукинском мне есть у кого навести справки.

– Это та девица, которая однажды приезжала сюда и снималась в «Полуночном молебне»?

– Вот именно. Кстати, когда твои шведы заплатят за три последних материала, которые мы им поставили?

– На этой неделе, – коротко ответил Никольский. – Да ты не переживай, такого выгодного делового партнера, как мы, им во всей Европе днем с огнем не найти. Они это понимают, так что на днях по факсу отправили новый заказ. Очень, на мой взгляд, любопытный.

– И что же это за заказ?

– Ты в курсе, что завтра двухсотлетний юбилей Пушкина Александра Сергеевича? – Никольский посмотрел на каменное выражение лица Маметкула и добавил: – Есть такой поэт русский. Великий. Солнце русской поэзии.

– Ну, знаю, – махнул тот в воздухе плетью. – Он чего-то там про попа Балду сбрехнул.

– Н-да, – резюмировал Никольский, – неплохо. Некоторые вообще думают, что Пушкин – это такой олигарх типа Березовского, Потанина или Алекперова. Это на основе поговорки: «А за квартиру что, Пушкин платить будет?» Лучше бы ты, Игорь, в свое время в школе доучился, что ли, а не выигрывал там, понимаешь, эти чемпионаты Европы и мира.

– Короче, – отрезал тот.

– Короче некуда. Шведы заказали нам несколько фильмов по сюжетам Пушкина. Конечно, «Евгения Онегина». Причем с непременным условием, что Ленский будет сексуальным маньяком и агентом КГБ, а в сценарии будет фигурировать Сталин. Русская экзотика, так сказать. Затем «Сказку о попе и работнике его Балде»… вот которую ты упоминал. Там нужно с садомазохистскими примочками. А третий фильм – на наше усмотрение. Вот такие дела.

– М-м-м, – сказал Маметкулов и хлопнул плетью по столу Никольского, – забавно. Только тут вот такой момент… штат у нас резко сократился. Вчера, когда доснимали последнюю сцену групповухи в «Грезах юных монахинь», все уже были на отлете, как говорится, ну, Никитич сварил «винта», чтобы, значит, ребят простимулировать. Вмазал их, а там то ли бутор какой оказался, то ли передозняк просто… в общем, четверо актеров откинули копыта, еще двоих и одну шалаву еле откачали. Никитич, блядский потрох, пьяный был, наверно, что-то не то в технологию впарил.

Никольский побледнел и, сделав резкое, порывистое движение левой рукой, подскочил к Маметкулу.

– Как это так?!

– А вот так, – продолжал тот довольно спокойно, хотя на скулах перекатывались тугие желваки. – Никитич, сука, пьяный был, я же говорил. Не волнуйся, я ему уже хлебало вскрыл, чтобы впредь неповадно было.

– Да за такое… – Никольский не находил слов от возмущения, – да за такое замочить надо!

– Замочить Никитича? – усмехнулся Маметкул. – А кто потом будет химичить, чтобы у твоих Смоктуновских не падало расположение духа… да еще их основное орудие производства?

– Пойдем-ка посмотрим на этих орлов, – глухо выговорил Никольский.

Кинооператор Иван Вороненков в лучшие свои годы практиковался на «Мосфильме». Его называли талантливым и грозили зачислить в штат. Но вскоре пришли не лучшие для «Мосфильма» и всего российского кино времена, и Иван распростился с надеждами когда-нибудь стать основным оператором в фильме Никиты Михалкова или Алексея Балабанова. Работа тележурналиста его никогда не прельщала, потому что, как говорится, геморрою много, а денег мало, да и те не вовремя, и потому Иван нашел более благодарное творческое применение своим способностям.

Это применение он находил и сейчас, когда под объективом его камеры довольно вяло копошилось несколько обнаженных тел. Было очевидно, что эти двое мужчин и две женщины, которые с таким безразличием отрабатывали свой гонорар, питают друг к другу глубочайшее отвращение, что никто не воспринимает партнера по этому отдельно взятому эпизоду как существо противоположного пола. Было ясно, что они ждут только отмашки режиссера, он же кинооператор, чтобы прекратить это издевательство над своей человеческой сущностью.

Впрочем, мало осталось уже человеческого в этих еще совсем молодых, но уже потрепанных жизнью и, как это ни цинично звучит, поношенных людях.

– Нет, – сказал Иван и хлопнул в ладоши, – так не пойдет! Осветитель работает из рук вон, а уж про вас, голубчики, – обратился он к четырем актерам, – я и вовсе помолчу. Вот ты, Танька… как ты делаешь минет? Разве это минет? Нет, с таким выражением лица сидят с бормашиной во рту у зубного врача, твою мать!

– Вот возьми его бормашину и покажи, как надо, – грубо ответила та.

Вороненков нервно прошелся по кругу, потом извлек из-под стоек камеры бутылку водки, налил себе стакан и выпил залпом. Лицо его сразу просветлело, глаза вспыхнули, и еще недавно серая, какая-то потасканная кожа на лице словно разгладилась и помолодела, а на щеках проступил алый румянец.

– Дай и мне, – сказал один из актеров.

– Да пошел ты, – добродушно отмахнулся оператор, он же режиссер, – у тебя там и так едва на ладан дышит, а выпьешь, и вовсе опадет твой поршень.

Он потянулся было за бутылкой, чтобы снова пригубить целебного напитка, но дверь распахнулась, и вошел Маметкул, а за ним Никольский. Последний сразу увидел в руках Ивана злополучную спиртосодержащую продукцию, в его напряженных злых глазах что-то вспыхнуло, и он, выхватив водку из рук Вороненкова, разбил ее о стену с такой силой, что осколки брызнули на всю комнату и посыпались на двуспальное ложе, где располагались горе-актеры.

– Все пьешь, гнида, – прошипел Никольский, подойдя к оператору вплотную, – все пьешь и пьешь. Все мозги уже пропил вместе с дружком своим Никитичем. Где эта тварь?

Вороненков был откровенно поражен таким экспансивным поведением шефа. Никольский и раньше знал и не раз видел, как Вороненков стимулирует свой творческий потенциал на рабочем месте неумеренными возлияниями, но никогда еще он не реагировал столь бурно.

– Я н-не знаю, – пробормотал он.

– Н-не знаю, – передразнил его Никольский. – А ты знаешь, что этот урод вчера нажрался точно так же, как вот ты нажираешься сейчас, и по его милости четверо отправились на тот свет, в аду глодать сковороду, как говорится?

Вороненков затряс головой.

– Я не слышал… я не слышал ни о чем подобном. Наверно, это было в другом крыле.