Михаил Серегин - Тайна черного ящика Страница 33

Мы договорились, что они меня предупредят о том, что через пару мгновений я вместе с аппаратом покачусь за борт. Сначала аппарат начал немного вибрировать и дрожать под порывами ветра, затем перешел на небольшие, но очень настойчивые толчки и рывки.

Я уже приготовилась к состоянию невесомости, которое появится на секунду-две во время падения аппарата, и крепко уцепилась за стойки приборов, регистрирующих давление и температуру воды за бортом, ее химический состав и кучу каких-то параметров, совершенно ненужных для спасательных работ.

Дело в том, что эти аппараты симферопольский НИИ разрабатывал для океанологов, которые оказались не в состоянии оплатить разработку, и ее срочно переделали под спецзаказ МЧС.

Сильный двойной удар ключом по корпусу аппарата – сигнал, который подал мне Кавээн, почти совпал с последовавшим за ним ужасным звуком – то ли скрипом металла по металлу, то ли скрежетом разрывающегося металла. Я чуть не зажала уши ладонями – по металлическому корпусу аппарата звуки проходили внутрь отчетливо и оглушающе громко. Словно дядя Саша стучал по металлической кастрюле, надетой мне на голову.

Я невольно представила, как последний болт, на котором крепился аппарат к металлической палубе «Посейдона» и который не успел отвернуть Игорек, вырывается из палубы вместе с лоскутом металла. Как врассыпную от аппарата бросаются все, кто стоял поблизости…

Вероятно, так оно и было, как я себе представляла, потому что непосредственно вслед за этим выворачивающим наизнанку звуком аппарат дернулся сильнее прежнего и, застыв на мгновение на одном из своих ребер, так что пол у меня под ногами встал под углом в сорок пять градусов, просто прыгнул с палубы «Посейдона», вдавив меня на мгновение спиной в приборную доску.

Я почувствовала, как чрезмерно длинная и на редкость острая ручка какого-то прибора уперлась мне под правую лопатку и словно вознамерилась проткнуть меня насквозь. Но предпринять я ничего не успела. Сила, с которой меня прижимало к приборной доске, начала быстро ослабевать, пропала совсем, и я ощутила себя легкой и невесомой, но, слава богу, не попыталась воспользоваться этой легкостью и попробовать двигаться по аппарату. Потому что в следующую секунду аппарат ударился о воду и на меня обрушилась та стена аппарата, которая была в этот момент надо мной, вернее сказать, это я на нее обрушилась.

Хорошо еще, что я не выпустила из рук стойки приборов, за которые держалась. Это смягчило удар, но все равно руки мои соскользнули с гладкого и круглого металла, и я плашмя упала на боковую стену аппарата, оказавшуюся в этот момент внизу.

Никогда мне не приходилось заниматься боксом, но теперь я, наверное, могу рассказывать, что испытывает боксер, когда соперник посылает его в нокдаун. На колени я поднялась, но глаза мне застилал такой туман, а в голове стоял такой оглушительный звон от удара о круглую металлическую раму иллюминатора, что я просто не соображала, что со мной происходит.

А с аппаратом происходила странная вещь. Он вдруг резко прекратил свои рывки и прыжки и начал крениться на одну сторону. Только опасность вновь упасть и приложиться еще сильнее привела меня в себя. Я сообразила, что начал заполняться специальный резервуар, который придает под водой аппарату устойчивость, и сейчас все встанет на свои места в буквальном смысле слова…

И в самом деле, аппарат качнулся еще и еще раз, затем плавно перевернулся, и пол оказался там, где и должен был оказаться – у меня под ногами, а боковая стена, на которую я упала, – справа от меня.

Я бросилась к микрофону – проверить, работает ли связь с «Посейдоном».

– Я «Скат», – произнесла я позывные, но дальше продолжить не смогла.

– Какого черта, Николаева, ты туда полезла? – услышала я голос, судя по вопросу и сравнительно корректной его формулировке принадлежащий генералу Чугункову. – Что за самодеятельность!

– Оперативная необходимость, Константин Иванович, – ответила я универсальной формулой, за которую испокон веку прятались все спасатели, чтобы прикрыть свою самостоятельность и даже самоуправство.

– Я тебе покажу необходимость, – твердым голосом пообещал мне Константин Иванович. – Вот только поднимись обратно!

– Я подумаю, стоит ли подниматься! – ответила я генералу и выключила микрофон, мне связь пока не нужна, а выслушивать нотации Чугункова – не вижу в этом особого удовольствия…

Легкий стук по корпусу снаружи привлек мое внимание. Я включила внешнее освещение и чуть не отпрыгнула от иллюминатора – в окно аппарата смотрела странная фигура с какой-то узкой и лысой головой и единственным огромным глазом на все лицо.

Какими все же страшными мы можем выглядеть под водой! Оказывается, существует большая разница, когда ты смотришь на одного и того же аквалангиста, сам находясь рядом с ним и когда он в воде, а ты внутри аппарата и без акваланга и маски… Никогда раньше не предполагала этого. Может быть, виной тому – электрическое освещение, которое в колышащейся воде искажает изображение?

Кто это был – Виктор или Станислав, – мне так и не удалось узнать. Он делал мне какие-то знаки, из которых я поняла только, что он сопровождает аппарат один и связь у него не работает.

Что там у них случилось, не знаю, возможно, потрепало его волнами, когда он погружался вслед за «Скатом». Впрочем, мы могли действовать и не вступая в контакт друг с другом – его задачей было только помочь мне точно пришвартовать «Скат» к тамбуру, присоединенному во время первого погружения к одному из иллюминаторов самолета. Остальное я должна делать самостоятельно.

Я включила гидрореактивный мотор и проверила, слушается ли «Скат» рулей. Он послушно покачивался, тормозил и даже пытался перевернуться вверх ногами, когда я заставляла его это делать.

Открыв нижний иллюминатор, я попыталась сориентироваться и без труда обнаружила в темноте небольшую светлую точку – фонарь-маячок, прикрепленный к хвостовым лопастям самолета.

«Прекрасно, – подумала я. – Теперь осталось только удачно пришвартоваться… Где там у нас то ли Витя, то ли Стасик?»

Я вновь включила внешнее освещение и трижды им помигала. Это был условный знак – «К швартовке готова!». В ответ прозвучал двойной удар по корпусу снаружи – «Подходи вплотную». Дальше каждый знал свою партию, как хороший музыкант в оркестре.

Я начала разворот, чтобы зайти с левого борта самолета, куда был присоединен швартовочный тамбур, но вдруг почувствовала, что «Скат» слегка закапризничал и принялся вдруг упрямо своевольничать, самостоятельно увеличивая дугу разворота.

– Это еще что такое! – воскликнула я сердито и чуть не ударила кулаком по приборной панели. – Ты должен меня слушаться!

Я прекрасно помнила, как мы водили такие аппараты на спецпрактике на Черном море и как я выделывала на своем «Коньке-Горбунке» под водой всевозможные кульбиты и фигуры высшего пилотажа, за что меня чуть не отстранили от практики…

Но «Скат» продолжал капризничать, забирая намного левее, чем я ему приказывала рулями. Я развернулась еще раз и посмотрела в нижний иллюминатор, сама не знаю зачем. Но в голове у меня сама собой складывалась стройная цепочка из выводов.

Меня постоянно сносит западнее самолета. Сносить меня может только течение, которого тут никогда не было, если верить гидродинамическим картам вод восточного прибрежья Каспия. Значит, это может быть только поверхностное движение массы воды, вызванное сильным ветром. Ветер здесь практически всегда дует северный. Поверхностную массу воды он увлекает тоже на север. Но склон дна заметно тормозит ее с восточной стороны, и толща воды слегка должна заворачивать к западу.

– Черт возьми! – крикнула я самой себе. – Она же столкнет самолет со склона!

Я поняла, что могу не успеть. Перед глазами уже возникла картина – как самолет начинает шевелиться, слегка сдвигается с места, фонарь-маячок качается у него на хвосте, затем он срывается с места и сначала плавно, потом, все убыстряя движение, устремляется вниз по склону дна, поднимая тучи ила и грязи…

Такие картины нужно отгонять от себя, это я знала точно. Дело не в том, что я верила в какую-нибудь мистику или телепатию с телекинезом. Я знала, что моя мысль или мои представления никак не могли воздействовать на самолет и сдвинуть его с места. Но они могли воздействовать на меня саму, на точность моих движений, на качество моих действий. И, начав швартовку, я могла слишком сильно толкнуть корпус самолета и сделать так, что картина, которую я себе представляла, осуществится на самом деле.

Я отогнала нежелательную картинку и представила, как я точно и надежно пришвартовываюсь к самолету, и он остается на месте, а не сползает постепенно по склону неизвестно на какую глубину.

Это придало мне уверенности. Еще раз развернувшись и проверив действие рулей управления, я привыкла к сносу на запад и, погрузившись на траверс самолета, начала сближение с ним. Я включила передний прожектор и увидела самолет прямо перед собой метрах в пятнадцати. И сразу поняла, что мои худшие опасения могут оправдаться – самолет явно сдвинулся вниз по склону по сравнению с тем положением, в котором я видела его, когда мы ныряли с аквалангами вместе с Игорьком…