Максим Шахов - Боец особого назначения Страница 34

Все это добро минер с максимальными мерами предосторожности извлек из земли и так же осторожно обследовал на наличие взрывчатых веществ. Наконец от могилы Константина Евсеева донесся его крик:

– Порядок, товарищ подполковник! Отбой!

– Ну, что тут? - спросил Логинов, быстро подойдя к могиле.

– Письмо вроде как вам, - пожал плечами минер. - А еще говорят, что полковникам никто не пишет… По моей части все чисто. А вот на ОВ не мешало бы проверить, мало ли что… Сейчас шутников хватает. Кто штаммы сибирской язвы рассылает, кто бубонную чуму…

– У вас, что ли? - удивился Логинов.

– Зачем у нас? - пожал плечами взрывотехник. - Вообще - в мире. По телевизору показывают…

– А-а, понятно, - сказал Виктор и смело взял в руки листы. - Боюсь, что тут немного другой случай… Спасибо вам, можете сворачиваться…

Часть третья

ПИСЬМО ИЗ АДА

96

Самолет резко задрал нос и устремился в темное небо. Огни взлетной полосы исчезли за иллюминатором, вместо них во всей своей ночной красе предстал Егорьевск. Но Логинов, сидевший у иллюминатора, не видел всего этого…

Письмо, оставленное на могиле, не выходило у него из головы. Он снова перенесся в Чечню девяносто седьмого года… Туда, где капли холодного дождя хлестали по баракам охраны, по «колючке», по крышам «волчьих ям», в которых содержали провинившихся узников. Туда, где над концлагерем имени Джохара Дудаева вставал тоскливый рассвет.

Так повелось, что каждый диктатор обязательно пытается увековечить свое имя какой-нибудь великой стройкой. Наверное, от осознания того, что власть им узурпирована, и от шаткости своего положения. Джохар Дудаев - летчик стратегической авиации, свои лучшие годы провел в провинциальной Полтаве.

Тысячи раз бывал он в Корпусном саду - этом маленьком шедевре архитектуры. Восемь зданий по кругу, четыре улицы, разрезающие центр города на сектора. Посередине - сад с колонной. На ней - золотой орел, символ великой победы Петра над непобедимым Карлом.

Без малого триста лет прошло со времени той битвы. А подсвеченный прожекторами орел каждую ночь гордо парит над Полтавой. И сверкают позолотой над Корпусным садом его крылья… И едут в провинциальную Полтаву туристы - из Англии, Швеции, Финляндии, Германии… И снимают шляпы, кепи, тирольки, застинутые врасплох строгой красотой монумента, и мычат: «Я, я… Питэр…»

Не раз видел это Джохар. И не два… Чем не школа для начинающих Наполеонов? И как знать, возможно, именно в Корпусном саду поразила его бацилла бонапартизма. И он впервые задумался о славе - на века…

А потом были Прибалтика, первый конгресс чеченского народа и переворот - в стиле Наполеона. И стал Джохар диктатором. И начал подумывать о колонне в центре Грозного - с волком на самом верху. Чтоб и через триста лет приезжали в Ичкерию туристы со всего света и качали головами: «О, ез… Джохар…»

Но слишком шатким было положение Дудаева. Ох, как повезло ему, что Ельцин сцепился в самый критический момент с Горбачевым и поддержал мятежного генерала. И что российские парламентарии, опьяненные борьбой за власть с союзными структурами, сами себе вырыли яму - чтоб спотыкаться долгие годы…

А когда спохватились, было поздно - уже союзные структуры в пику строптивому Верховному Совету РФ не позволили разоружить Дудаева внутренним войскам, находившимся в союзном подчинении. Так сдуру общими усилиями и выпустили чеченского джинна из бутылки…

Все это понимал Джохар, поэтому скрепя сердце и решил строить не монумент с мятежным волком, а дорогу войны. Итум-Кале-Шатили. Она должна была пройти по дну Аргунского ущелья и позволить наладить бесперебойные поставки оружия из Грузии…

Трудно шла работа. Расширение дна ущелья - это почти то же, что рытье Панамского канала. Обвалы, гибель людей, поломка техники…

Потом началась война, и стройка заглохла окончательно. Так и не довел ее Джохар до конца, потому что 21 апреля девяносто шестого года в мире на одного диктатора стало меньше. Две российские ракеты разметали чеченского Наполеона в прах…

Но снова повезло чеченцам. Ельцин окончательно отошел от дел, сосредоточившись на «работе с документами» и перетасовке своей номенклатуры. А те, кто за его спиной нажили на войне миллиарды, не хотели терять золотоносной «офшорной зоны», в которую превратилась разоренная войной республика. И подписал генерал Лебедь Хасавюртовские соглашения. И как бы наступил мир…

А вот на пленных солдат, брошенных в мясорубку бессмысленной, как оказалось, войны, всем было наплевать. И на их матерей, съезжавшихся в Чечню со всей России в надежде вызволить из рабства своих детей. Что до них «миротворцам»? Лес рубят, щепки летят…

В девяносто седьмом году постройка дороги Итум - Кале-Шатили снова была в полном разгаре. Замысел мятежного Джохара претворялся в жизнь - правда, немного в другом виде…

Над воротами Освенцима было написано: «Каждому свое». Над воротами концлагеря имени Джохара Дудаева под Итум-Кале надпись была короче: «Добро пожаловать в ад».

Великая чеченская стройка требовала много рабочей силы. К осени девяносто седьмого года в концлагере содержалось пятьсот рабов - военнопленных, гражданских строителей и матерей солдат. Преданных и проданных своей страной…

Они были обречены на адские муки и безвестную смерть. Но никому не было до них дела. Россия велика, что для нее пятьсот человек? Пылинка, которую стряхивают с сапога. Тем более приближались выборы.

А чтоб тебя заметил электорат, мыслить надо глобально. В мировом масштабе. Пообещать омыть сапоги в Индийском океане. Или на защиту братьев-славян в Югославии встать стеной. Или порвать тельняшку на груди за Севастополь…

И политики обещали, вставали, рвали… А узники в Итум-Кале гнили заживо и умирали. Не в Югославии, Севастополе или далекой Индии. А в России, на своей территории. Но никому не было до них дела.

Все о них позабыли, и только природа скорбела о них. И плакала вместе с ними. Капли холодного дождя хлестали по баракам охраны, по «колючке», по крышам «волчьих ям», в которых содержали узников…

Над концлагерем имени Джохара Дудаева вставал тоскливый осенний рассвет. Гоблины-охранники зашевелились, и вскоре над лагерем разнесся волчий рык:

– Подъем!

Кричал Апти Байсогулов - начальник смены охраны. Садист по призванию. Жизнь узников и так была адом, но смена Апти была адом кромешным.

– Подъем, козлы! На выход! - разнеслись в разных концах лагеря крики подчиненных Апти.

Бывшие трактористы, строители, колхозники и мелкие служащие, они упивались своей властью. Война сделала их людьми - в их понимании. На самом же деле она превратила их в нелюдей. Но гоблины об этом не задумывались. Они упивались своей властью и сгоняли замученных узников на плац - под холодный осенний дождь.

Рычал Апти Байсогулов, подвывали его подчиненные. Им вторили простуженными голосами злобные кавказские овчарки. На плацу вырастали шеренги рабов. Когда все было закончено, Апти побежал к отдельно стоящему вагончику. Его лицо приняло подобострастное выражение, ноги сами по себе согнулись…

В вагончике жил начальник лагеря - Хункар-паша Гериев. Большой человек - дальний родственник самого Масхадова. От него в лагере зависело все - и жизнь Байсогулова в том числе.

Поэтому Апти поскребся в вагончик, словно мышь, и, согнув спину, нырнул внутрь. Через пару минут дверь снова распахнулась. Первым на пороге показался Апти. Он поспешно раскрыл огромный зонт и почтительно отступил в сторону. Секунду спустя под зонт шагнул Хункар-паша.

Даже на фоне согнутого в три погибели Апти начальник лагеря выглядел жалким карликом. Метр шестьдесят роста, хилое телосложение и обезьянье морщинистое личико…

Уродец выпрямился и зашагал к плацу. На ногах его блестели импортные сапоги с узкими голенищами. Брюкам Хункар-паша предпочитал галифе. Его хилый торс был украшен камуфляжной курткой, а голова - фуражкой с высокой тульей. В правой руке начальник лагеря держал шомпол от «АК»…

Жалко выглядел Хункар-паша, как персонаж безумного спектакля. Собственно, он им и был. Только по воле некоторых высокопоставленных российских деятелей спектакль затянулся. И убивали в нем по-настоящему…

Хункар-паша приближался к плацу, за ним семенил сгорбленный садист Апти с зонтиком. А глаза сотен узников были прикованы к шомполу в руках начальника лагеря. Этот шомпол Хункар-паша носил с собой не зря. Насмотрелся фильмов про концлагеря и старался походить на немецких офицеров.

Лил дождь, барабанил по зонту, осыпал брызгами блестящие сапоги Хункар-паши. А тот был мрачен. И зол.

Остановившись посреди плаца, уродец окинул шеренги взглядом. Потом стукнул шомполом по ладони левой руки и рявкнул:

– Вчера я разговаривал с самим президентом! Он недоволен, козлы! Первый караван должен пройти через ущелье до зимы. А у вас опять обвал на пятнадцатом километре!